Налюбовавшись пирамидами, мы, утомленные сутолокой, сели пить «кока-колу» в рестхаусе, возведенном поблизости. Затем обедали в зале туристской гостиницы, выходящей окнами на пирамиды.

— Ну, как? — спросил меня Игорь Петрович.

Он ждал от меня восторгов, энтузиазма, трепета. Прожевывая кебаб, я чувствовал, отношение Игоря Петровича ко мне зависит от того, что я скажу о пирамидах. Но что же мне сказать? Признаться ли?..

Эх, будь что будет!

Вчера, увиденные впервые с бастиона цитадели, они по-настоящему потрясли меня, а тут… Нет, они не кажутся такими грандиозными вблизи, в солнечный день, когда о древние камни плещет прибой туристов. И верблюды, они тоже как-то отвлекают внимание. Конечно, пирамиды и сейчас великолепны, и сейчас поражают своей мудрой простотой, исчерпывающей законченностью формы, но сегодня все же не то…

— Ага-а! Так вы не видели пирамид. Вот вечером… Невозможно передать!

— Охотно верю, — сказал я.

— Тишина, сумрак — и пирамиды, — говорил он, волнуясь. — Они растут, буквально растут до звезд. Четыре тысячелетия смотрят на вас, да, форменным образом! Вы знаете, меня как будто машина времени высадила в древнем Египте!

Мечта Игоря Петровича, следовательно, исполнилась. Что же мне осталось делать? Зовут в автобус, значит надо сказать пирамидам до свидания.

Авось я еще когда-нибудь буду здесь. Вечером…

Дорога длинная, около трехсот километров. Еще в пределах Каира ереванец Арутюнян, севший рядом, рассказал мне о здешних армянах: их в столице тридцать пять тысяч, у них своя газета, свои школы, клубы. Встреча с ними прошла хорошо, они очень интересуются Советской Арменией, с большой симпатией следят за ее успехами.

Затем Арутюнян запел, его репертуара армянских, индийских и арабских песен хватило на час с небольшим. Водитель включил радио, мы прослушали концерт современной арабской музыки, очень темпераментной. Жаль, что она еще мало известна у нас.

Каир тем временем кончился, зазеленели поливные поля, побежали шеренги финиковых пальм, вонзился в небо минарет — все это как нельзя лучше иллюстрировало музыку.

За окнами, среди зелени, желтое пятно — сгусток строений. Плоскокрышие глиняные мазанки тесно жмутся друг к другу. Над нами возвышаются странные дырчатые купола, ощетинившиеся тычками. Что это? Голубятни. Здесь разводят голубей, но не для забавы, а ради мяса.

Еще выше голубятен мачты фелюг. Там, скрытый от нас селением и фруктовыми деревьями, пролегает канал или приток Нила. Мачты неподвижны, паруса спущены— должно быть, фелюги у причала принимают груз. Да, сейчас молотьба, сбор урожая.

Мы в дельте Нила, в самой плодородной части Египта. Какая же она крохотная на карте! Вот там, за частоколом пальм, уже золотятся пески и тянутся на сотни километров в глубь страны.

В кабине шофера над баранкой прикреплена цветная открытка — вид Ат-Тахрира. Опрятные коттеджи нового поселка, синяя борозда канала, деревца-малыши, высаженные на отвоеванной у песков земле. Что такое Ат-Тахрир, знает в республике каждый. Ат-Тахрир — синоним прогресса. Это новые орошаемые земли, новая провинция Египта, которая растет год от года. Сооружаются каналы, на их берегах обосновываются новоселы.

— Я хочу повесить тут еще одну картинку, — говорит шофер, улыбаясь нам. — Плотину в Асуане.

Сооружения Асуана — в сердце бескрайних пустынь — знаменуют новую эру для Египта. Они дадут энергию, которая преобразит страну. Ток для оросительных систем, для селений и городов, для новых фабрик. Улыбка шофера красноречива. Народ ценит дружескую помощь нашей страны, доблестный труд советских специалистов в Асуане и на других стройках республики.

Здесь, в дельте Нила, селения старые, земля обжита тысячелетиями. В стенах мазанок есть глина, положенная далекими предками. Стены ветшали, их наращивали. Закладывать жилье заново, на другом месте, тут не в обычае, да и негде. История этих поколений, содержание их жизни можно выразить коротко: борьба с пусты-пей. Пески рядом, они атакуют удушающим хамсином, по и в тихую погоду, как сегодня, напоминают о себе. Ветер гонит вихри песка, швыряет на поля. Стоит остановить скрипучее колесо, подающее влагу в арык, — и фронт противнику открыт.

Мы в селении. Небольшая остановка позволяет увидеть очень немного. Прежде всего подойдем к колесу над арыком, ведь от него зависит здесь жизнь. Деревянные лопасти с ковшами, такие же, как во времена фараонов, рычаг, чтобы крестьянин мог навалиться грудью и поворачивать колесо, идя по кругу.

На току, под открытым небом, молотят пшеницу. Смиренный серый буйвол возит по снопам ребристый каток.

Глухо стучит в сарайчике движок, там обдирают рис. Зерно насыпают в мешки, уносят узкими проулками к невидимой протоке, к фелюге. На плоских крышах матрацы, верблюжьи шкуры, циновки. Люди спят там, спасаясь от духоты. Маленькая, словно игрушечная, мечеть, тоже глиняная. Муэдзин, приставив ко рту рупор, зовет на молитву.

Некогда моления об урожае здесь возносили Озирису, теперь аллаху. И сейчас служит людям плодородный нильский ил, питавший еще посевы древних египтян. Подобно Гангу, Нил был возведен в сан божества, ему приносили жертвы. Старались задобрить, отвратить опустошительные наводнения. При фараонах Нилу отдавали красивую девушку.

Ныне на берегах защитные валы. Но праздник умилостивления Нила справляют и теперь — каждый год в августе, в пору подъема вод. Именно на этом празднике можно увидеть классический танец Египта, родившийся еще при дворе фараонов, а также пляску на спине верблюда, тоже очень древнюю. Под крики толпы в Нил бросают разряженную куклу, увешанную лентами и монетами.

В толпе любопытных у нашего автобуса высокий, благообразный пожилой араб в белом одеянии и в чалме. У него в руке струнный инструмент с длинным древком, ноги почернели от пыли — как видно, он пришел издалека. Это странствующий сказитель. Он поет былины в кругу крестьян, вызывая образы любимых народом героев. Живет в песнях хитрец и смельчак Али-баба, мореплаватель Синдбад, живут отважные, благородные разбойники, отнимавшие добро у злых богачей и раздававшие бедным.

Похоже, ничего не изменилось в дельте Нила. Мы расспрашиваем крестьян. Нет, и тут немало нового. Аграрная реформа прибавила земли. Правда, помещики жульничают, для вида «дарят» излишки земли своим родственникам и приспешникам, всячески пытаются обойти закон.

Машины? Да, их пока мало, соха еще не сдана в музей. Но в деревне организован кооператив, и в этом году впервые на полях работал трактор.

Едем дальше. Берег протоки, гул дизельного поезда, мчащегося на том берегу. Плывут груженые фелюги. Египтяне ловко ведут их, управляя парусом, по самым узким протокам дельты.

Зелень все сочнее, богаче. И воздух как будто не так сух. Откуда соль на губах?

Впереди в вечерней мгле возникают, рассыпаются по равнине огни огромного города, а за ними, еще скрытое от взгляда, дышит, шлет прохладу Средиземное море.

Караван автобусов долго плутает по обширному александрийскому порту, в лабиринте пакгаузов, контор, подъездных путей и мостов. «Михаил Калинин» ждет нас. Мы возвращаемся на борт, как в родной, давно обжитый дом.

Город Александра Македонского — так сообщает путеводитель. Он именует Александрию также «Жемчужиной Средиземноморья» и «Воротами из Африки в Европу». Туристская фирма не скупится на эпитеты. Я вовсе не хочу их отнять. Основание города Александром Македонским — факт исторический, но приезжий разочаруется, если он мечтал увидеть город-музей. Правда, на холме среди руин и сейчас стоит воспетый поэтами Александрийский столп — колонна на постаменте, возведенная по приказу римского наместника. Выглядит она, в соседстве с пятиэтажными домами, совсем невысокой — гораздо ниже своих двадцати шести метров — и очень одинокой. Приезжие опускаются в катакомбы, в подземные убежища, вырытые два тысячелетия назад, осматривают знаменитый греко-римский музей с его изваяниями, коллекциями монет, шедеврами древней мозаики, керамики. И, разумеется, проклинают завоевателей, уничтоживших папирусы и таблички Александрийской библиотеки, славившейся в античном мире.