В. Дружинин

В НАШЕМ КВАДРАТЕ

ТАЙФУН

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Я увидел ее, как только поднял голову с подушки. Нет, это не сон! Путевка есть. Она тут, на столе, прижатая уральским камнем, — такая необыкновенная среди обыкновенных, давно знакомых вещей.

Значит, я все-таки еду! «Круизное путешествие», — начертано Интуристом на сером, до обидного невзрачном листке. Конечно, проще было бы сказать — плавание. Но сейчас даже скрипучее слово «круиз», неведомо зачем втиснутое Интуристом в русский язык, звучит для меня как музыка. Одной ногой я уже на палубе «Михаила Калинина», под солеными брызгами.

Распираемый новостью, я влетел к своему другу К. То-то он будет ошеломлен!

— Что ж, нынче многие ездят, — сказал он спокойно. — Очень многие.

— Погоди, — остановил я его. — Я же… Я буду в Японии…

— Не ты первый.

— На Цейлоне, — наступал я. — В Индонезии, на Сомалийском берегу Африки.

К. препротивно молчал.

— В Сомали даже Эренбург не был, — заявил я злорадно.

Вероятно, в каждом из нас сидит Путешественник, открыватель земель. Сидит и ждет своего часа.

— Вот Сомали, пожалуй, новинка, — нехотя согласился К. — А вообще… Велик ли теперь земной шар.

Речь зашла о моей будущей книге. Это разумелось само собой. К. предостерегал меня: стоянки в портах коротки, и я ничего не успею разглядеть толком. А если и успею… Путевых очерков напечатано масса, но как мало в них нового!

— Эгейское море синее, — насмешливо сказал К. — Нил впадает в Средиземное море, а пирамиды имеют пирамидальную форму. Очень интересно! Что еще? Итальянец с восторгом прижимает к груди русскую матрешку— дар советского туриста. Эта трогательная сцена, конечно, немая, так как автор не знает языка. Впрочем, что можно требовать от туриста, скачущего галопом по европам!

— Одним словом, ехать не стоит, — бросил я с вызовом. — Так я тебя должен понять?

— Вовсе нет, — засмеялся К, — Чудак! Помни только, что не ты первый.

Я надулся. Мы всегда недовольны теми, кто охлаждает наш пыл, даже если они правы. А К. был прав, я потом убедился в этом. Его слова: «Помни, что ты не первый», — часто вспоминались мне в пути. Я мог бы поставить их эпиграфом к этой книге, — так они помогли мне.

Но не буду забегать вперед. Я еще не на палубе и даже не уложил чемодан. Я покупаю блокноты, карты, бинокль. Показываю друзьям путевку и расписание.

— Видите, восемнадцатого апреля мы прибываем в Иокогаму, — говорю я, ликуя.

Да, в семь ноль-ноль. Все рассчитано по часам. Это чуточку досадно. Где же романтика морских путешествий? Разве океан не таит неожиданностей?

— Без тайфунов не обойдется, — уверенно заявил один знакомый, плававший лишь из Ленинграда в Петергоф. — Тайфун даст прикурить.

— Не заболей там, в тропиках, — сказал другой. — Схватишь амебную дизентерию, и каюк.

— Бойся змей, — напутствовал третий. — Змеи там, говорят, на каждом шагу.

Я слушал, сияя и поддакивая. С одной стороны, действительно страшновато. С другой — как-то растешь в собственных глазах. Когда я принялся за сборы, один из друзей принес мне сверток весом с полкилограмма. В нем были таблетки от морской болезни. Их хватило бы на десять лет плавания. Тетушка подарила мне шерстяной свитер. Она утверждала, что теплая вещь везде пригодится, даже на экваторе. Я не взял его и месяц спустя, в Индийском океане, пожалел.

Но я опять забегаю вперед.

Путешественник, обитающий во мне, восхищен заботами, направленными со всех сторон. Однако человеческая натура сложна, в ней гнездится еще и Домосед. Он не сразу дает о себе знать. Но вот наступает канун отъезда. Я сажусь ужинать. Моя жена разливает простоквашу. Это последний ужин.

— Звонил Игорь Петрович, — сообщает жена. — Он раздобыл где-то схему теплохода. Тебе повезло, твоя каюта почти в самом центре.

«Все равно будет качать, — слышу я. — Дома так хорошо, уютно, а там… Света не взвидишь».

Это шепчет внутри Домосед.

В нелегкую схватку с Домоседом вступает Путешественник и, разумеется, побеждает. На другой день, на Московском вокзале, он уже господин положения. Он рвется навстречу бурям. Самая мысль о домашней простокваше ему претит, — он жаждет ямайского рома, свежих ананасов и приключений.

Поезд трогается.

Нет, я не лечу до Владивостока на ТУ-104. Я предпочел поезд, так как мне хотелось почитать дорогой, подумать и посмотреть в окно.

— Тащиться девять суток! Обалдеть можно! — возмущается Игорь Петрович, мой товарищ по плаванию.

Он, конечно, полетит. Насколько я успел его узнать, ему всегда некогда. Он то и дело восклицает, трагически воздевая руки: «Я в ужасном цейтноте». Почему-то спешка Игоря Петровича кажется мне нарочитой.

15 самом деле, ведь мы привыкли спешить и иной раз кокетничаем своей занятостью. Зачем? Если дело требует, тогда спора нет, — мчись, действуй! Но в жизни надо уметь переключать скорости. Не торопиться без нужды, по инерции…

Итак, я сижу в вагоне, читаю или смотрю в окно. Я много бы потерял, если бы не проехал эти десять тысяч километров по рельсам, по земле.

Остановка в Ярославле. Увы, слишком короткая для того, чтобы осмотреть город. Вокзал — так уж повелось в России — от центра далеко.

Едем через Волгу. Видно лишь фасад Ярославля, протянувшийся на много километров: белокаменные здания, дымы шинного завода, автозавода и многих других предприятий, построенных в Ярославле советского века. Я не узнал бы город детства, если бы не звонницы древних церквей.

Фабричный гудок я слышал редко. В моей детской стекла дрожали от ударов соборного колокола. Летом с Волги, с пристаней, доносилось надсадное «идет, идет, сама идет». Гремели бочки на сходнях, перекликались пароходы. Я различал их: бархатный бас судна компании «Кавказ и Меркурий», тенорок пароходиков купца Кашина, возивших богомольцев в Толгский монастырь, тоненький писк «Пчелки» — облезлого, валкого трамвая.

Иногда на Волге появлялась форменная диковина — плавучий трехэтажный домище с двумя высокими трубами и огромными колесами сзади.

Несколько лет назад я увидел такой пароход возле Астрахани, на приколе, на кладбище судов. В нем было что-то наивное. Так видится взрослому картинка в ребячьей книжке, когда-то любимой. Почему-то эти суда — они уже и при мне были ветеранами — особенно волновали мое воображение. Чем? Может быть, нерусскими названиями: «Ниагара», «Миссисипи». Или пенистыми водопадами, слетавшими с колес.

В памяти, как в сжатой горсти, удержалось множество кусочков давнишнего. Мешок с овсом, подвешенный к морде извозчичьей лошади. Крупные, холодные антоновские яблоки. Когда в городе начались бои, мы питались антоновкой и сухарями.

Вкус яблока и шинели красноармейцев — они тесно соединены в воспоминаниях. И дождь шрапнели по мостовой. И астра на фуражке пленного офицера мадьяра— эмблема революционной Венгрии.

Шла борьба, определившая все мои пути в жизни. В городе вспыхнул белогвардейский мятеж. На сторону красных войск встал отряд. Из-за чего дерутся — я, десятилетний мальчишка, толком не ведал. Мы с Витькой, моим приятелем, целыми днями носились по улицам. Было страшно интересно! Мы подбирали расплющенные о булыжник, пахнущие порохом, горячие гильзы. До сих пор мы только читали о войне — и вот она у нас в Ярославле. Страх нам был еще не знаком. Я мечтал быть раненым, носить руку на перевязи, на зависть всем ребятам нашего двора.