— Нет, я не жалею… Историк из меня не вышел бы.

— Жалеть нечего, — сказал я. — Это у вас поэтическая привязанность. Не все же надо превращать в профессию.

— Поэтическая? — удивился Игорь Петрович. — Ну, какой я поэт!

Он считал часы, отделяющие нас от пирамид. Сейчас сойдет на берег… Но увы, полицейские формальности затянулись, пришлось заночевать на теплоходе.

Рано утром катер «Аммон-ра» помчал нас к городу, белевшему на плоском берегу. Хорошее у него название, короткое — Суэц. В школе я заучил его сразу, не то что Баб-эль-Мандебский пролив, Ворота слез.

Нет, не только об оазисе будет здесь речь. Нельзя же не рассказать о Суэце, о первых встречах на египетской земле.

Суэц — город маленький и весь какой-то сквозной, без тени и без фона. Тень обычно дают городу деревья, фон — хребет гор, холмов или стена леса. Ничем таким Суэц не располагает. Холмы далеко, они почти растворены в жарком синем небе. Зелень только на набережной, фасады белых построек гладкие. Улицы — вытянутые по линейке, широкие — слепят, словно каналы солнечного света. Суэц издали — набор детских кубиков, рассыпанный на столе. Что в нем восточного? Да ничего, разве только плоские крыши.

Вокруг Суэца кипит работа, с залива слышны гудки, грохот якорной цепи, где-то в мастерской судоремонта бьет по железу молот. На склонах желтых холмов видны стальные вышки, словно вычерченные тушью, — там добывают нефть. А сам городок удивительно тихий. Можно подумать, он не имеет никакого отношения к тому, что творится за его пределами, и пребывает в постоянной сладкой дремоте.

Набережная дремлет. Застыло под зноем деревце, усеянное сочными красными цветами. Оно напомнило мне «пламя джунглей». Возможно, это оно и есть, но какое низенькое, жалкое по сравнению с его собратьями в Джакарте и даже в Бомбее!

Никаких признаков жизни не подают аккуратные, подстриженные садики, чистенькие виллы — кусочек какого-то южноевропейского города, перенесенный в Суэц. Здания администрации порта и канала, консульства. Кроме нас, на набережной никого нет, и мы ведем себя тихо, как в доме, в котором спят. Оживление вносят лишь продавцы сувениров, арабы в красных фесках с черными кисточками и в галабиях — длинных, почти до пят, темно-серых рубахах.

Купите что-нибудь на память о Египте! Феску, коробку халвы или фиников, браслет с камешком-скарабеем, кожаную сумочку с изображениями Озириса и Изиды.

— Сколько за сумку?

— Два доллара.

Запрашивают и в Бомбее, и в Джакарте, но здесь — втрое. Надо уметь торговаться. И уж коли добился уступки, тогда ты обязан купить. Таков закон восточного рынка.

Садимся в автобусы. Нас сопровождают чины полиции — в форменных френчах с отворотами и в штатском. Бравые красавцы с усиками-штрихами на верхней губе.

Кончается улица. Шоссе заигрывает с холмами, подбегает и отскакивает в сторону. На желтизне кое-где точечки плотных, колючих кустиков. Прилежная туристка средних лет в роговых очках раскрывает дневник.

— Скажите, это и есть пустыня? — спрашивает она и достает вечное перо.

Арутюнян поет армянские песни. Египет напомнил ему пейзажи Армении. Да, и здесь каменистая пустыня, сухие, осыпающиеся вершины.

Понятно, в пустыне должен быть оазис. Озеро в рамке пальм, отдыхающие верблюды… Нет, нет, ничего подобного! Если у вас еще сохранилась в памяти эта картина из учебника географии зарубежных стран, зачеркните ее, забудьте! Нечего цепляться за пережитки прошлого!

Здесь, на дороге из Суэца в Каир, оборудован рест-хаус, и гиды просят нас обратить на это внимание. Караван автобусов останавливается. На равнине цвета погасшей золы — кучка новеньких строений, венчаемая минаретом. В мечети крутятся под потолком вентиляторы. Можно помолиться, накормить верблюдов, посидеть в буфете и поесть лепешек с овощами. И, разумеется, выпить «кока-колы».

Верблюдов попадается мало, чаще всего к рестхаусу наведываются автомашины. Им тоже нужна вода из колодца. Можно воспользоваться глиняным кувшином, их тут целая коллекция в палисадничке у желоба. Туда с громким криком торжества кидается Игорь Петрович.

— Музей! — ликует он. — Настоящий музей!

Кувшины большие и маленькие, ростом с кружку. Кувшины с острым дном — их закапывают в землю или прислоняют к стене. Кувшины с одной и с двумя рукоятками, приземистые и вытянутые, узкогорлые, с крышками и без крышек. Игорь Петрович дает очередь из кинокамеры. Кувшины стоят того.

— Шедевры! — ликует Игорь Петрович. — Вот вам древнее египетское гончарство!

К нему сбегаются любители искусства. А геологи и географы окружают Олега Степановича Вялова. Вопрос обсуждается серьезный: можно ли утверждать, что климат здесь был в давнюю эпоху истории земли более влажным?

— Можно! — говорит академик. — Вы видели пересохшие русла, шлейфы выносов? А если вам мало…

Он показывает всем отполированную водой маленькую раковину. Поднял вот здесь, у рестхауса. Такие же точно раковины встречаются у нас на влажных лугах — панцири пресноводных моллюсков.

— По машинам!

Каир возникает в лучах полудня. На подступах к столице местность оживляется, зеленеют поливные участки, встают, словно гвардия на карауле, шеренги невысоких, крепеньких финиковых пальм. И вот Гелиополис — южная часть Каира, самая новая, застроенная богатыми особняками. Рядом с виллой-цилиндром в подчеркнуто конструктивном стиле здесь можно увидеть дворец венецианских дожей или усеченную, покрытую скульптурами пирамиду, напоминающую храм Боробудур, что на острове Ява.

Отложения капитала, как и горных пород, приобретают подчас форму весьма причудливую. Гелиополис изыскан, декоративен. Его основатели — колониалисты более оседлые, чем те, что строились в тропиках. Здания крупные, возведенные всерьез и надолго, часто с большим вкусом. Восточного тут еще меньше, чем в Суэце. И дальше, когда мы въехали на центральные улицы, Каир открывался нам как город, слитый как бы из двух элементов, — европейский по своей архитектуре и арабский по образу жизни.

А мечети? — спросят меня. А цитадель, а базар, а Город мертвых? Да, все это есть. Пока я выразил только первое, самое общее впечатление.

Подробнее о Каире — в следующей главе.

Рассказ о Каире я начну с гостиницы, где нас поселили. Для всех нас, туристов, ночевка на берегу — событие редкое и потому радостное. Чего стоит одна только возможность налепить на чемодан новую и честно заслуженную наклейку!

Наклейка синяя с красным, на ней пальмы, верблюды и дворец из арабских сказок. Наш отель на него нимало не похож, хотя и называется «Капсис палас», то есть дворец Капсиса. Это заурядный пятиэтажный дом, который подошел бы и к парижской, и к ленинградской улице. Владелец гостиницы — Капсис, грек. Администратор за конторкой, усеянной вожделенными наклейками, тоже грек и, конечно, полиглот. При мне он довольно свободно изъяснялся по-испански и по-шведски. Служащие отеля, официанты в ресторане — арабы в фесках и галабиях. Ступают они тихо, торжественно, олицетворяя для туристов из-за границы восточную медлительность.

Рано утром меня будит чей-то вопль. Он проникает сквозь решетчатые ставни и поднимает с постели, спросонок я еще ничего не понял и бросаюсь к окну. Внизу, запряженный в повозку с капустой, стоит ослик. Ах, черт бы его побрал! Но в ту же минуту я соображаю, что я в Каире, что ишак, следовательно, не простой, а каирский и, быть может, его рев — голос самой судьбы, решившей подарить мне утро в столице на Ниле.

Выхожу на улицу. Никаких пальм, опять-таки вопреки наклейке, я не обнаружил. Одни акации. У подъезда похаживает, колыхая просторной галабией, разносчик. Он сверкает металлом, как древний витязь. На ремнях, закинутых на плечи, — стеклянный кувшин с медной крышкой, медная чашка с водой, медный стакан. В руке колокольчик, тоже медный.

— Арабская кока-кола, — говорит «витязь». — Один пиастр.