— Бортовая качка или килевая? — вопрошает кто-то, с головой укрывшийся простыней.

Можно подумать, только это и беспокоит его. Если разобраться, все виды качек, какие есть на свете, настигли нас в Аравийском море. От этого названия всегда веяло на меня чем-то спокойным, невозмутимо-патриархальным. Видится старец с белой бородой, тихо едущий на ослике.

Вот тебе и тишина! Теплоход гудит, как колокол, волны вызванивают нескончаемый благовест на его стальных боках. Бегут отовсюду, справа и слева, к носу и к корме, словно мы приманка для них. В этой водной пантомиме трудно уловить порядок. Как именно решил расправиться с нами оскорбленный Нептун? Верно, он хочет раздавить нас, как орех, двумя сходящимися волнами. Но мы соскользнули, волны сталкиваются на пустом месте, яростно швыряя пену.

Тающая горсточка оптимистов еще лелеет надежду, что море успокоится к ужину. Было наивно, разумеется, полагать, что стихия учтет наш распорядок дня. Мало кто ужинал в тот вечер. А ночью пронесся ливень. Он хлынул внезапно и буквально затопил туристов, спавших на открытых палубах. В несколько минут на непромокаемом брезенте, над кормой, скопилось тонны полторы воды. Железные стойки погнулись.

Под утро шторм достиг десяти баллов. Нос заливало, скамейки носились по воде, стукаясь о фальшборт. Волны явно хотели схватить бухты манильского троса и выкинуть в море. Капитан скомандовал аврал. Под ударами шторма матросы во главе с боцманом кинулись спасать тросы. Но сперва надо было поймать взбунтовавшиеся скамейки, они злобно били по ногам.

Море не смирилось и наутро, и на третий день. Музыкальный салон опустел, гонг, звавший в рестораны, поднимал лишь половину туристов, а то и меньше. С гордостью скажу, что в числе туристов, не терявших воли к еде, был и я. Природный аппетит вообще помогает бороться с морем. Но вот что я не мог преодолеть никакими силами, это необычайную сонливость. Я спал двенадцать, даже четырнадцать часов подряд, успешно соревнуясь с младенцами на суше, в колыбелях.

Только в последний вечер, накануне прибытия в Джибути, стало тихо. И очень тепло. Африка посылала нам свой жар. Празднуя день рождения Лены, славной медички из Мурманска, мы сидели за столом, на палубе, в тропическом наряде — купальник, трусы, галстук на голой груди.

Шторм был забыт.

На моей карте, прилепленной к стене каюты фотоклеем, появилась еще одна черта. Она пересекла Аравийское море от Бомбея на юго-запад, к двенадцатому градусу северной широты. Утром мы увидели красноватый, кирпично-сухой берег.

Вот когда в душе пробуждается первооткрыватель, тот маленький Колумб, который живет едва ли не в каждом человеке и только ждет своего часа…

Ни один советский литератор не был в этом уголке Африки. Да, даже Эренбург! Наш штурман — на что морской волк — и тот видит эту жаркую, необычайно тихую гавань первый раз. Советские суда очень редко заходят сюда. И вот смотришь, жадно смотришь на приближающуюся сушу и твердишь про себя диковинные, еще таинственные слова: «Джибути», «Таджура»…

Что такое Таджура? Залив Аравийского моря, яркосиняя вода, которая вот-вот закипит от зноя. Цепь невысоких, голых гор со стершимися зубцами держит залив, как в пасти. Одна бухта в глубине залива, недалеко отсюда, так и называется — Губбет Хараб, по-арабски «Пасть ада». Солнце поднялось недавно, а термометр уже показывает 38°. Судовые флаги висят, почти не колеблемые воздухом.

А Джибути? Город еще заслонен портом, и все, что я пока знаю о нем, можно уместить в две строки. Центр французского Сомали. Население — тридцать тысяч человек. Выход к морю железной дороги из Аддис-Абебы…

Серый камень причалов. Два желтых пятна, словно блики, брошенные песками побережья, — это желтая телефонная будка и желтый поясок на трубе парохода, пришедшего из Антананаривы. Грохот нашей якорной цепи, и снова тишина. Странная тишина в порту, где должны гудеть мотовозы и транспортеры, где краны должны гнуть свои шеи над трюмами.

Машин здесь нет. Босые африканцы, седые от пыли, — один в малиновой рубашке, остальные в одних трусах, — снимают с грузовика огромный дощатый контейнер. Они вполголоса напевают при этом какую-то свою, негритянскую дубинушку. Похаживает смуглокожий полицейский во френче, в широкополой шляпе, в шортах. На поясе длинный тяжелый пистолет и резиновая дубинка. В руке у полицейского гибкий острый прут. Прут то крутится мельницей в воздухе, то колет в спину зазевавшегося африканца.

Возмущаться начинаешь не сразу. Очень уж все похоже на плакат, на давний клубный спектакль. Да неужели это настоящее?

Да, мы в колонии.

Французский чиновник весьма любезен. Медам и месье могут хоть целый день гулять по городу. Правда, интересного мало. Туземный квартал вряд ли заслуживает внимания медам и месье. Увы, туристской фирмы в Джибути нет, так что ни автобусов, ни гидов… Но для медам и месье есть такси.

Нам уже известно, что гидов не будет. Что ж, обойдемся!

Сходим на берег. Прутья полицейских свистят громче. Грузчикам нечего глазеть на туристов, тем более если они из России. А туристам незачем задерживаться здесь.

Шоферы такси хлопают дверцами, подскакивают на си-деньях.

Такси — сплошное сияние. Мы нигде не встречали та< ких дорогих, роскошных такси. Вероятно, помимо их прямого назначения, они должны еще поражать «туземцев» блеском европейской цивилизации. Но даже Игорь Петрович решительно произнес:

— Пешком!

До города всего четыре километра, и, конечно, лучше всего идти пешком. Дорога ведет нас мимо пакгаузов, через песчаные пустыри, поросшие сухим тамариском. Нефтяные цистерны, возле них домики служащих, спортивная площадка — все за высокой стальной решеткой из толстенных брусьев. Это отделение французской фирмы, местожительство белых, замкнутое, словно крепость.

— Мсье, купите сувенир!

Сомалийцы, закутанные в белое, предлагают нам раковины, коврики. Раковины большие, клыкастые. Одна такая была в доме, где я провел свое детство; я прижимался к ней ухом и слушал прибой загадочного, невиданного моря. Теперь я знаю, откуда такие раковины с торчащими в стороны остриями. А коврики тоже знакомые, но скучные, с носорогами и верблюдами, взятыми не с натуры, а как будто из учебника зоологии. Верно, сделаны на дурной вкус приезжих дельцов.

Дорога упирается в унылое желтоватое строение и поворачивает вправо, в кущу пальм. Они радуют, в нас уже пробудилась африканская тяга к оазису. Но город обманывает наши ожидания: он весь желтый, плоский, раскаленный, как кирпич в огне. Улица, пыльная, без зелени, выводит на главную площадь, названную в честь Менелика, императора Эфиопии. Или, точнее, в честь барышей от перевалки абиссинских товаров.

На площади лучшие дома города — двух- и трехэтажные, в мавританском стиле, с декоративными куполами, с зубчатыми стенами. Это площадь торговых рядов. Ее можно обойти, почти не выходя на солнце, — навесы, поддерживаемые аркадой, дают желанную тень. Но стоит свернуть за угол, и от солнца уже некуда деться.

Гладкие фасады, плотно закрытые ставнями окна. Нас настигает пламенный полдень. В это время Джибути, один из самых жарких городов мира, засыпает на четыре часа, разметавшись на берегу залива Таджура.

Пудовым замком заперт «Бар Индийского океана», — его хозяин, грек Ставраки, ушел почивать, так же как Юсуф Камал, хозяин «Парижского кабинета красоты», и индиец Сингх, владелец лавки «Сокровища Востока». За витриной сокровищницы — коврики, фигурки негров из полированного черного дерева, с проволочными ожерельями и серьгами. Фигурки очень выразительны, они пляшут, бьют в барабан, замахиваются копьем.

Закрывает свою контору писец Хуссейн Абдурахман, узколицый, в белой чалме. Выходит последний посетитель. Опираясь на палку, он ведет маленькую босоногую девочку, одетую в тряпье. О чем просил он писца? Старик вздыхает, должно быть, Абдурахман отказал бедняге. Слишком высока цена за составление бумаги или жалоба заведомо безнадежна…