— Конечно, не все сразу… В деревне вы можете видеть такую картину: у колодца сидят неприкасаемые, сидят и ждут доброго человека, который согласится дать им воды. Ведь им не дозволено взять самим. Да и в Бомбее… У нас при заводе небольшой сад. Один садовник мог бы вполне и ухаживать за цветами, и убирать мусор. Так нет, не хочет убирать, и даже прибавкой к плате не соблазнишь. Я, мол, не мусорщик, моя каста выше. Он боится, что будет опозорен перед своими, что ему нигде больше не дадут работы.

— И правда не дадут?

Бомбеец развел руками.

— Да, может случиться.

Вечером я развернул купленный мной «Таймс». В отделе объявлений я прочел;

«Молодой человек 24 лет, брамин, из состоятельной семьи, рост пять футов пять дюймов, здоровый, желает завязать переписку с девушкой той же касты, образованной, любящей литературу. Возможен брак».

Ниже — еще предложение в таком же роде, но с примечанием «каста безразлична». И еще, и еще находишь эти хорошие слова: «каста безразлична».

Касты сложились в Индии давным-давно. Все же не только феодалы-раджи, но и английские колониалисты исторически ответственны за трагедию пятидесяти миллионов неприкасаемых. За несчетные страдания, причиненные изуверскими кастовыми запретами и кастовыми привилегиями.

Теперь изгнанные джентльмены делают вид, будто бы они тут ни при чем. Между тем, будучи властителями Индии, они провозглашали многая лета кастовой системе. Объявляли ее национальным достоянием Индии, «скелетом» индийского общества. Такую вредную чепуху твердили и историки, и экономисты, и этнографы, служившие колонизаторам.

В действительности джентльмены оберегали все то, что разделяло народ. Лицемерно ратовали за национальные традиции и сеяли семена раздора.

Захватчики хитро лавировали в индийском многообразии. Приманивали брамина, пинком отгоняли неприкасаемого. Помогали в спекуляциях богатому парсу, давали оружие фанатичному, воинственному сикху. Рабочего-сикха или индуиста натравливали на рабочего-мусульманина.

Знакомясь с Бомбеем, разговаривая с индийцами, удивляешься не тому, что остатки колониализма еще есть. Поражает, как быстро уходят в прошлое многие пережитки, въедавшиеся веками.

Я закончил прогулку по городу в мусульманской части Бомбея. Вязь арабских надписей, кое-где древнееврейские; вместе с сынами Пророка тут мирно живут и евреи. Не так давно, всего полтора десятка лет назад, здесь лилась кровь, кипели братоубийственные схватки между индийцами разной веры. А кажется, тысяча лет минула с тех пор! Не увидел я и женщин с закрытыми лицами.

— Раньше они встречались, — сказал мне мой знакомый. — Правда, я уже полгода сюда не заглядывал…

Прежде чем рассказать о свадьбе, я должен напомнить читателю про старика фокусника. Да, того, с чашечками, в которых цветные камешки то появлялись, то исчезали. Поздно вечером, на теплоходе, мы обменивались впечатлениями, и я полагал, что мой фокусник произведет сенсацию.

— Кошмар! — весело вскричал Игорь Петрович. — Вот бы сфотографировать! Идемте завтра к нему!

Если старика на прежнем месте не будет, не беда. На пленке, последней из отложенных на Бомбей, осталось лишь четыре кадра. Что надо снять непременно, так это священную корову.

— Обязательно. Все туристы снимают коров, — сказал я с иронией, которую он, впрочем, не уловил.

На другой день мы двинулись в поход. Как и следовало ожидать, фокусника мы не застали. По-прежнему клокотал самовар в чайной, по желобку давилки тек сахарный сок тростника, а старик исчез, растворился в потоке улицы. Игорь Петрович с беспокойством озирался вокруг. Мыслями его теперь целиком завладела корова, неизменная героиня путевых очерков. Та, что пользуется корзиной зеленщика как кормушкой и спокойно ложится отдыхать на трамвайных путях — словом, ведет себя как хозяйка города.

Индусы считают тяжким грехом убивать животных. Даже свирепую кобру иной шофер не решится задавить.

Увы, нас преследовала неудача. Вчера коровы хоть и редко, но попадались мне. Сегодня — ни одной. Игорь Петрович приуныл.

Внезапно в гомон толпы врезались выстрелы. Оглушающее эхо заколотилось о стены. Закружились стаи перепуганных галок.

— Свадьба, — сказал, блеснув улыбкой, прохожий.

Мы завернули за угол. Где свадьба, в каком доме, можно было не спрашивать. Обыкновенный пятиэтажный дом недавней постройки, с опояской из балконов, без деревянных кружев. У подъезда, на тротуаре, — ярко-красная, с узорами декоративная арка. Толпа зрителей. Все смотрят в одну сторону, к дому невесты приближается процессия жениха.

Впереди музыканты, строем, в одинаковых белых костюмах. За ними — родственники жениха, а дальше, сопровождаемый колонной друзей и знакомых, сам жених. Это красивый мужчина с усиками. Он сидит в машине, усыпанной цветами. Глаза жениха от усталости неподвижные, круглые.

Навстречу жениху выходят родственники невесты. Возглавляют шествие женщины — цветник зеленых, красных, лиловых сари. В первом ряду две взрослые особы и одна девочка лет семи.

— Мать невесты, — объясняет мне юноша с кинокамерой. — Тетя невесты и младшая сестренка.

Девочка несет гирлянду цветов. На голове у матери сложное блестящее сооружение: металлический кубок с зелеными листьями, а в нем золоченый кокосовый орех. От юноши с кинокамерой, снующего в толпе, я узнаю, что орех — символ благополучия, а в кубке вода. Мать невесты держится степенно, прямо, чтобы не пролить и капли священной влаги. Вода и листья только что освящены брамином. Молясь, он призывал к новобрачным благословение всей Индии, ее рек, ее полей, лесов и гор.

Отец жениха, сложив ладони, кланяется матери невесты и двум ее спутницам и угощает их: кладет каждой в рот по кусочку чего-то… «Сладости», — поясняет юноша с камерой, страшно занятый в эту минуту. Ведь начинается церемония встречи двух семей. Отец жениха нагибается, принимая от девочки гирлянду. Трубачи неистово выдувают, ускоряя ритм, горячую, страстную мелодию. Возможно, под нее некогда исполнялись бурные пляски в честь богини плодородия.

Женщины отходят в сторону, они уступают дорогу мужчинам. Лицом к лицу встали отец невесты и отец жениха. Они не кланяются. Оба рослые, плотные, с серебром в волосах, они, улыбаясь, толкают друг друга, тузят, и вот уже обе мужские партии, смеясь и пыхтя, смешались в доброй потасовке, сохранившейся от тех времен, когда невест умыкали силой оружия…

Теперь жениха наконец выпускают из душной машины и под музыку, ружейные салюты ведут в дом.

Внутри, в просторной квартире, столы, батареи бутылок и кувшинов с фруктовым соком. Да, только сок — ананасный, манговый, апельсинный — ведь в Индии сухой закон, да и нет в народе охоты к крепким напиткам. Стоят высокие кресла-троны для новобрачных. Невесты не видно: она в своей комнате молится богу Вишну, чье расположение сейчас особенно важно. Она, как и всякая индийская девушка, мечтает быть такой счастливой в браке, как Вишну и его супруга Лакшми.

И вот церемония близится к концу, жених и невеста теперь под одной кровлей. Остается совершить заключительный обряд. Посреди комнаты устроен очаг, горит светильник. На огонь сыплют из пакета кукурузные хлопья фабричной выделки — приносят жертву. Жених и невеста обходят очаг кругом.

До этого момента свадьбу можно прервать в любую минуту. Семь шагов вокруг огня — непременно семь— делают жениха и невесту окончательно мужем и женой. Понятно, если они уже зарегистрированы у городских властей.

Юноша прячет в футляр свою кинокамеру. Рубашка на нем мокрая. Я спрашиваю, кто он. Репортер кинохроники? Нет, он сам по себе. По заказу состоятельных людей снимает семейные торжества и этим кормится. Лестно ведь, кроме подарков, сохранить на память и фильм.

— Тут жениха берут в дом. У отца невесты два магазина. Ну, жених поплоше.

— Что у него?

— Небольшое кино. Правда, есть виды на наследство.

Тем временем и Игорь Петрович закончил съемку. Разумеется, он отщелкал пленку до конца.