Сказка была любимой, потому что точно так же я себя чувствовал рядом со своей девочкой. Потому что я был драконом. Потому что она была моей принцессой. 

 Я точно так же хотел оберегать её от всех. Присвоить себе. Рычать на каждого, кто посмеет на неё взглянуть. Кто посмеет сделать ей больно. 

— Скажи мне, принцесса, в твоём замке нет места для раненного дракона? — я был готов выть от боли, которая раздирала меня изнутри. 

Я глотал ком в горле, который впервые там появился спустя десять лет. 

Впервые с того момента, когда меня закрыли в сыром подвале за то, что я украл горбушку хлеба, и я, щипая себя за руку, пообещал себе не плакать. 

Не плакать никогда в своей жизни. 

Но Меланья рушила все мои барьеры. 

Ломала мои устои и взгляды на жизнь. 

Рядом с ней из дикого котёнка я превращался в ласкового кота, который готов хвостиком следовать за своей хозяйкой. 

— Скажи, разве я не достоин твоей любви? — Меланья молчала, упрямо поджав свои пухлые губки и глядя на меня большими глазами, полными непролитыми слезами. — Значит, те слова, что ты сказала Дилании были правдой? Значит, ты действительно считаешь меня недостойным своего внимания? — осенила меня мысль, и я рвано выдохнул, пытаясь протиснуть воздухом камень, который давил на грудь. 

— Я хотела пойти на это чёртово свидание! Я хотела, чтобы всё было иначе, — маска безразличия упала с лица моей принцессы, и я увидел маленькую расстроенную девочку. 

Она ревела, тыкая мне в грудь тонкими пальчиками.                                                                                                                                     

Её по-детски круглое личико раскраснелось, глаза покраснели, а волосы растрепались от ветра. 

Она была невероятно милой. 

Такой хрупкой, что хотелось защитить её от всего мира. Закрыть своей спиной ото всех бед. 

— Так что же мы делаем не так, принцесса? — отчаянно шептал я, прижимая Меланью к себе. — Почему мы начинаем наше свидание со ссоры? — я дышал запахом её волос, чувствуя, как голова кружиться от счастья. — Я не успел тебе даже сказать, что ты невероятно прекрасна в этом платье, — целуя кончик её покрасневшего носика, не лукавя, сказал я. — Не успел сказать, что будь ты хоть в растянутых штанах, ты всё равно была бы лучше всех. Потому что ты принцесса. Я не мастер комплиментов, малышка, — честно признался я. — Я не умею красиво ухаживать. Я не умею говорить слова любви. Потому что я не знал любви… Поэтому я делаю так, как умею. 

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Её тихая мольба, её тихая просьба забрать дневник выбила почву из-под ног. 

 Это было громче всех тех признаний, что она писала в дневнике. 

Она обнажила свою душу. Своё сердце. 

Заставила поверить, что у нас всё получится. Несмотря на то, что мы настолько разные. 

Я похож на холодный зимний день, когда холодный ветер кружит в вихре снег. А она похожа на тёплый майский денëк, когда ласковый ветерок оглаживает тело, а солнышко пригревает. В её тепле хочется купаться с головой. Нежиться. Ластиться. 

Она сидит часами на месте, рисуя поразительной красоты картины, которые затрагивают что-то в глубине сердца. А я не могу и пяти минут находиться на одном месте, постоянно ища приключения. 

Меланья с наивностью смотрит на мир, видя во всём окружающем лишь хорошее. А я, повидавший в своём детстве столько, сколько не каждый взрослый видел, не верю никому. 

Но я готов сидеть рядом с ней часами, прижимая её к своей груди, слушая её тихий голос и наблюдая за тем, как карандаш пляшет в её руках, нанося на бумагу штрих за штрихом. Ведь она моё совершенство. 

Я целовал её иступлëно. Голодно. Будто в последний раз. Жадно проникая языком в её влажный, сладкий ротик, вылизывая её язычок, оглаживая ровные зубки. А она так же отчаянно цеплялась за меня тонкими пальчиками. Отвечала так же голодно. Прикусывая зубками мои губы. Заставляя искры удовольствия и огненного желания бегать по телу, сосредотачиваясь в паху.                                                                                                                          

Герех                                                                                

— Я… — Меланья запнулась и отчаянно покраснела. — Я высоты боюсь… Очень сильно… Прости! — она сжалась, будто боялась, что я начну на неё кричать. — Я испортила сюрприз… 

— Я никогда не дам тебе упасть, — я приподнял пальцами понуро опущенную головку и заглянул в карие глаза. — Я пригну следом и подхвачу тебя на любой высоте… — глупое признание сорвалось с губ. 

И я не врал. За неё я бы, не раздумывая, убил. И умер. 

— Это всё мне? — услышал я тихий всхлип, когда мы поднялись на крышу. 

— Ты чего, принцесса? — испугался я, заглядывая в карие глаза, которые наполнились слезами. — Тебе не понравилось? 

— Нет… Мне очень понравилось! — поспешила уверить она меня. — Просто… — девушка замялась. 

— Что? 

— Мне никто и никогда не делал такого, — Меланья уткнулась покрасневшим от слёз и ветра носиком в мою рубашку. — Я не могу поверить, что кто-то может мне сделать такое… 

Я зарылся пальцами в её волосы, нежно массируя кожу головы. Я знал, что сейчас не нужны слова. Я знал, что просто хочу быть с ней рядом. Прижимать к себе, успокаивая её. Молча доказывая, что в ней заключается мой мир. Что в этом хрупком тельце, что так доверчиво льнёт ко мне, заключён смысл моей жизни. 

Её рассказ о семье заставил скрипеть зубами и в бессильной злобе сжимать кулаки. Как её мать смеет поднимать на неё руку? Как её отец не замечает сучности своей жены? 

Я ненавидел своих родителей, которые холодным январским днём оставили меня на пороге детского дома. 

В тот день была метель. Все двери и окна детского дома были плотно закрыты. 

Но я очень сильно хотел жить и орал так громко, что нянечки вышли на улицу, чтобы забрать нерадивое дитя внутрь. 

Всю свою жизнь, я хотел найти свою мать и, заглянув ей в глаза, спросить, за что она оставила меня подыхать, как крысу на холоде. Спросить, думала ли она о том, как я сейчас живу, пытаясь выкарабкаться с того дна, где я сейчас нахожусь. Спросить, знает ли она о том, что я смотрю на деньги, которые лежат на столе и думаю над тем, купить ли мне еды или отложить их, чтобы залатать дыру в крыше. 

Но я понял, что те дети, которым я так отчаянно завидовал, глядя на них в парке и мечтая оказаться в одной из этих семей, не так счастливы, как я полагал. Моя девочка была глубоко несчастна и одинока. Если я ненавидел свою мать, которую не видел ни разу в своей жизни, моя принцесса была вынуждена скрывать свои чувства, улыбаясь всем окружающим и делая вид, что в её семье всё хорошо. 

Мне хотелось разорвать на мелкие кусочки ту женщину, что смогла поднять руку на Меланью. Причинить ей ту боль, которую она причиняла моей малышке. 

— Малышка, — я притянул Меланью в свои объятья, не находя слов утешения. 

— Всё хорошо, — стирая слёзы со щёк, прошептала малышка. — Я бы сказала чудесно! Потому что твой подарок невероятно прекрасен. Я чувствую себя счастливой, Гер, — заглядывая в моё лицо, прошептала Меланья. — Ты сделал меня счастливой в этот вечер. 

Я снова приник губами к её припухлым от моих поцелуев губкам. Я наслаждался её запахом, чуть прохладной от ветра кожей, её прикосновениями. Она была открытой. Нежной. Отзывчивой. Слепо доверяя мне. Открывая душу. Выворачивая мою, когда рассказывала правду своей жизни. 

Когда-то я наивно думал, что знаю о ней всё… 

Я не знал о Меланье ничего. 

Я открывал её с новой стороны. И понимал, что вязну в ней всё больше и больше. Понимал, что теперь я не смогу жить без её смеха, без её робких прикосновений, без её поцелуев.