– И шкаф, – подсказала внучка. – А я и на полу могу поспать. Надо ещё твою кровать захватить.

– Всё остальное купим, – одобрила бабуля. – Ремонт в квартире сносный. А мы с тобой девицы не избалованные. Так что и компютер, – нарочно коверкала она это слово, – купим новый. На пенсию и отчисления с Николашиных публикаций как-нибудь проживём. Постараемся сохранить остатки моих капиталов.

Маняша аккуратно привстала, поддерживая раздухарившуюся фантазёрку под спину. Развернулась, залезла на лавку коленками, обняла родную душу. Забубнила в ухо:

– Я буду работать. Доучиться можно и заочно. У нас с тобой всё будет. Только ты не передумай. Пожалуйста. Ты же знаешь: на меня можно положиться.

– Не знала бы, – проворчала полузадушенная старушка, – доверила бы тебе свою персону? Ты сама не передумай. Мать такой скандал закатит, что из тебя пух да перья полетят.

Воспитанную девочку зло перекосило – сама от себя не ожидала. Прошипела змеюкой:

– Переживу. И никаких СМС не будет. Обещаю. На мне пахать можно.

– Можно, – легко согласилась бабуля. – Но, не нужно. Найдёшь себе работу поприличней. А что до твоей учёбы… – она вздохнула и убила наповал: – Бросай. Тянешь это ярмо в пустоту. Тратишь драгоценные годы. Не маленькая уже: пора хоть о чём-то помечтать. Я в твои годы мечтала по десятку раз на дню. И до сих пор не забыла, как это бывает приятно.

– Я помечтаю, – почти искренно пообещала Маняша. – Только не передумай. Мама на тебя будет сильней давить, чем на меня. Она человек не очень, а мать настоящая. Ей тебя потерять легче, чем меня, – решилась на совсем уж обидную откровенность.

– И не говори, – вовсе не обиделась мудрая старая женщина и взялась руководить процессом: – Сегодня же начнём паковать книги. Нам бы с тобой день простоять да ночь продержаться. Только упакуемся, тотчас же съедем. Сессию досдашь. Мало ли. Вдруг решишь закончить? Как передохнёшь чуток. Насчёт твоей работы подумаем. Давай-ка сворачиваться, – недовольно поморщилась она.

Из дальнего уголка сквера донеслось вперемежку со смехом:

Мы рады встрече, но если кто-то нездоров,

Так я отвечу, что мы без докторов болезни лечим

Бокалом доброго вина,

Так добрый вечер! Привет с большого бодуна!

В детстве Маняша просто обожала казавшихся вечно беззаботными музыкантов Дюны. Теперь же хотелось, чтобы кое-кто заткнул свою музыку, и заткнулся сам. А ещё хотелось, чтобы нынешний серьёзный разговор не закончился пустой болтовнёй. Быть не в восторге от родителей – это одно. А принять настоящее взрослое решение…

– Хороший денёк, – с кряхтеньем поднялась бабуля.

И преспокойно потопала прочь из сквера. Маняша показала ей вслед язык и сунула термос в сумку.

– Я всё вижу! – радостно сообщила бабуля.

Привет с большого бодуна– ответили ей издалека весёлые ребята без комплексов.

Лучше геморрой, чем муки совести, ибо первый лечится

Выскочив из автобуса, она отметила краем глаза знакомую сутулую фигуру парня с нечёсаными лохмами на голове. Чёрная тройка на нём смотрелась не лучше, чем на их попугае семейные трусы отца – высмеяла Маняша нелепого модника.

Прежде чем заметила на его лице невыразимую тоску смертельно раненного человека. Длинные худые пальцы мяли сигарету. Она тлела, пальцы дрожали. Глаза Кудыкина уставились в пустоту слепыми бельмами.

– Миш, ты чего? – не смогла пройти мимо внучка своей бабушки.

Её всегда пробирало при виде чужого горя. До самых-самых потаённых душевных закоулков. Ноги сами собой поднесли к одногруппнику. Рука без спроса легла на опущенное плечо – оно дёрнулось, Кудыкин даже не обернулся.

– Я не уйду, – твёрдо уведомила девушка, всерьёз постигающая цену себе и окружающим. – А ты не останешься здесь один в таком состоянии. Тем более перед зачётом, о котором ты знаешь только понаслышке. Совсем не готовился?

Кудыкин повёл головой, упорно не желая общаться.

– Значит, не пойдём на зачёт вместе, – продолжала безжалостно давить Маняша.

Чувствовала, что ему это нужно. Бабуля говорила: упрямей всех отвергают участие те мужчины, которые больше всех в нём нуждаются. И Кудыкин на глазах сдавался. Растерянно заморгал, словно очнулся в незнакомом месте. Неловким движением сломал сигарету.

– Иди, – выдавил он, сглотнув так, что подпрыгнул острый кадык на худой шее. – Я… потом. Скоро.

– Уже бегу, – иронично поддакнула Маняша, поправив свалившийся на глаза локон.

Кудыкин медленно обернулся. И чересчур пристально посмотрел в глаза настырной липучки.

– Ты сегодня… ничего, – выдавил он комплимент.

Ну, сегодня, положим, она такая же, как всегда. Только немного измотана вчерашним переездом, который украсил грандиозный прощальный скандал. А так всё без перемен. Тёмно-русые волосы уложены в стиле ампир – бабулина школа. Сзади рыхлый воздушный пук, на висках волнистые пряди – очень женственно и необычно.

Джинсы, белая широкая рубаха с пышными воланами по вырезу и рукавам. Сверху широкий жилет. Ничего выдающегося.

– Будешь говорить? – потребовала конкретики Маняша, демонстративно глянув на обычные часики. – Или я не попаду на зачёт?

Кудыкин тяжело выдохнул, ещё больше ссутулился и объявил просто чудовищную вещь:

– Мамка умерла.

Маняша обомлела. Смерть матери – какой бы та ни была – самый ужасный удар судьбы. Сирота – как она для себя понимала – это уже не ты. Какой-то калека, из которого выдернули стержень. Муха с оторванными крыльями, что снова и снова тщится взлететь с подоконника, где её ждёт голодная смерть. Смерть мамы это самое и есть: вечный голод опустошённой души.

– Миш, повтори, – жалобно пробормотала она.

– Мамка умерла, – опустив голову, глухо пробубнил он и шмыгнул носом. – Вчера хоронили.

Двадцатишестилетний парень, казавшийся однокурсникам вполне взрослым мужиком.

– Господи! – взметнулась её рука к небритому помятому лицу и принялась гладить заросшую щёку: – Как же так?

Кудыкин накрыл её руку своей. Дёрнул губами в попытке улыбнуться.

– Миш, пойдём куда-нибудь, сядем, – попросила Маняша, стесняясь его порыва и осторожно отбирая руку. – Что-то у меня коленки размякли.

– Выпить хочешь? – спросил незатейливый представитель не слишком одухотворённой молодёжи.

Чем привык спасаться от всех бед, то и предложил. Весьма кстати, ибо Маняшу это привело в чувство. Она встрепенулась и цапнула его за руку: жёстко, требовательно.

– Выпить не хочу. Некогда. У нас с тобой зачёт.

– Так я ж… – растерянно заморгал Кудыкин светлыми длинными роскошными ресницами. – Не готовился.

– Войдём вместе, – командовала Маняша, утягивая его за собой. – Сунешь мне билет, я тебе всё напишу. На допы ты, конечно, не ответишь. Но зачёт получишь.

– Всё равно больше учиться не выйдет, – вяло отбивался он, тем не менее, переставляя ноги в нужном направлении. – Работать надо.

– Четвёртый курс закончить надо, – пыхтела, не сдаваясь, Маняша и тянула его, тянула за собой. – На пятый легче восстановиться, чем снова идти на четвёртый. И вообще! Не спорь. Что я с тобой, как с маленьким? Опоздаем. А у нас ещё куча дел.

Какие у них могут общие дела, Кудыкин не спросил. Прибавил шагу, крепко держась за свой слабый, но упорный буксир. Удивлённые взгляды тех, кто их знал, внучка своей бабушки игнорировала с непревзойдённой лёгкостью.

– Мэри, – заступив им дорогу, насмешливо поприветствовал её тот, кого хотелось видеть меньше всего. – Ты, как обычно полна сюрпризов. Завела себе ручного гамадрила?

Рядом с красивым, спортивным, наглым и богатеньким Лобачевским всегда какие-то подхалимы. Вьются вокруг, как рыбы-прилипалы вокруг кита. С жадностью бродячих собак заглядывают в глаза. Клянчат завистливыми взглядами: брось нам, брось кусочек своей красивой сладкой жизни.