– Наша Маша, как всегда, оригинальничает, – с насмешливой ленцой протянула очередная пассия Лобачевского.

Все, кроме него захмыкали. Кудыкин и вовсе посмурнел. Стоял перед шайкой жестоких холуёв, сжавшись и скалясь. Словно тощий ободранный волк, зажатый сворой откормленных псов.

– Лобачевский, ты всем хорош, – крепче сжав его руку, через силу улыбнулась Маняша их псарю. – Уж на тебе природа точно не отдохнула. Умный, смелый, умеешь принимать решения. Прирождённый лидер.

– Допустим, – посерьёзнел навязчивый собеседник. – Ты к чему это?

– К тому, Макс, что у тебя всего один недостаток. Догадываешься, какой?

– Я жесток? – с непритворным интересом уточнил он.

– Ты тиран, – всё так же вежливо поправила его Маняша и тихо потребовала: – Нагнись.

Честно говоря, не ожидала, что он пойдёт на это. Он пошёл. Шагнул вплотную и склонил голову, подставляя ухо.

– Макс, – как можно тише прошептала она, решившись на дико безумный шаг. – Я тебя ненавижу. Так же безгранично и безоглядно, как прежде любила. А сейчас могла бы убить.

Лобачевский чуть выгнул шею, глянул искоса прямо в глаза. Взгляд был острым, бьющим в упор, как выстрел.

– Значит, ты мой враг? – так же еле слышно, одними губами прошептал он.

Его дыхание отяжелело, стало горячим. В голосе ни издёвки, ни даже безобидной иронии.

– Не провоцируй меня, – попросила Маняша, не зная, что ещё сказать.

И без того сказано всё, что должно быть похоронено под грудой времени, пережитого в муках невозможной любви. К невозможному мужчине. Он пошёл на неё, оттирая подальше от чужих ушей – она попятилась, спасаясь от давящей близости своего мучителя.

– А, если я хочу тебя провоцировать? – на полном серьёзе заявил Лобачевский.

Или неожиданно талантливо сыграл – с ним ни в чём нельзя быть уверенной.

– Не провоцируй меня, – увязнув в трясине ядовитой безнадёги, повторила боровшаяся с ней трусиха. – Я от тебя смертельно устала. Дай пройти.

– Сейчас иди, – тоном человека, имеющего на неё права, разрешил он. – Но… наш разговор не закончен, – сверкнула в его серых глазах колкая ледяная искра. – Я, наконец, кое-что понял. А вот ты со своим высокоумием нет. Иди, – повторил Лобачевский, – помоги ему.

И отступил в сторону, сверля её душным обжигающим взглядом.

Что это с ним – озадаченно думала Маняша, поднимаясь под ручку с пленником на третий этаж. Чувствуя: выплеснула, и полегчало. Иногда не грех побыть безрассудной – если не обнажаться душой, с риском подставить её под удар. Интересно: она сегодня была безрассудной или просто идиоткой?

И что там с риском? Что имел в виду Лобачевский, когда сказал: помоги ему. Помоги Мишке? Она покосилась на покорно шаркавшего рядом Кудыкина. Обычно разбитного и невыносимо вульгарного. А теперь настолько потерянного, что терялась она сама.

Как же не очевидна порой истинная суть людей. Макс не шутил и не юродствовал: он искренне хотел, чтобы она помогла Мишке. Почему? Что ему до какого-то там Кудыкина? Их что-то связывает? Бабуля права: семь раз проверь, один раз ответь, кто перед тобой.

Нет, бросить сейчас убитого горем оболтуса невозможно – унимая дыхание, финишировала Маняша со своим прицепом у дверей аудитории. Как говорит бабуля: лучше геморрой, чем муки совести, ибо первый лечится.

Поскольку они опоздали, очередь на зачёт уже сформировалась. Ей-то без разницы, а вот Кудыкину здесь отираться полдня не с руки. Маняша усадила его на подоконник и решительно отволокла в сторонку старосту группы.

– Кать, пропусти нас с Кудыкиным первыми.

Та посмотрела на тощего страдальца, уткнувшего нос в землю, и спросила:

– Что с ним? На нём лица нет.

– У Мишки мама умерла.

– Кошмар, – неожиданно искренно расстроилась Катрин. – У них же двое малых.

– Каких малых? – не поняла Маняша, покосившись на Кудыкина.

Тот послушно давил подоконник, не слыша и не видя ничего вокруг.

– Не знаешь? – как-то недобро усмехнулась Катрин. – Ну да, зачем тебе?

– Мне сейчас не до твоих подколок! – неожиданно для себя самой, окрысилась Маняша. – Мне нужно сдать за него зачёт и…

– Прости, – легко пошла на попятный Катрин. – Я реально не по делу. Короче. У Мишки две младших сестрёнки. Погодки: пять лет и шесть.

– Такие маленькие? – поразилась Маняша. – У них что, двадцать лет разницы?

– Ну, у его матери было три мужа. Какая разница? – раздражённо прошипела Катрин. – В общем, иди к нему, а я всё устрою.

И устроила. Когда первая пара отстрелявшихся выползла за дверь, она лично помогла запихнуть в аудиторию упиравшегося студента, которого препод ни разу не видел. И встретил удивлённым поднятием бровей.

Маняша поздоровалась, пнула подопечного, дождалась, пока тот не промямлит приветствие и толкнула его к столу. Препод с подозрением уставился на незнакомую личность: обдолбанный? И вообще: что за фрукт? Ему под нос легла зачётка: свои, господин доцент. Тот давно перестал вникать в нужды подопечных. И установил для себя единственное мерило в оценке студентов: ответы на вопросы билета.

Кудыкин взял первый подвернувшийся и потопал за свободный стол. Маняше повезло: тот, что через проход, тоже пустовал. Она уселась за него и без промедления застрочила ответы. Торопилась изо всех сил, ибо Мишка выглядел всё хуже и хуже.

Даже для конспирации не пытался водить ручкой по бумаге. Положил на стол руки, на них подбородок и замер. Пялился перед собой и кривил тонкие губы. Если сорвётся и просто уйдёт… Беда.

Улучив момент – когда препода закрыл собой отвечающий – Маняша стянула со стола Кудыкина билет и взялась за дело. Старалась писать крупными понятными буквами – прямо, как первоклашка. Короткими предложениями. Морока, но в противном случае он ни черта не прочтёт.

Наконец, закончила и подбросила Кудыкину ответы. Тот скосил на них равнодушные потухшие глаза и снова уставился перед собой. Экзаменатор о чём-то заспорил с отвечающим – Маняша дотянулась до подопечного и дёрнула за ухо. Боль отрезвила пациента – тот взял листок и принялся читать.

Однако это паршивца не спасло. Усевшись за стол преподавателя, он даже готовое не смог толком прочесть. Мямлил, спотыкался, коверкал слова – тихий ужас! Экзаменатор с нескрываемой иронией наслаждался бредом сивой кобылы, почитая его за минутку заслуженного отдыха.

Катастрофа – поняла Маняша – и решилась на вовсе уж дикую выходку. Вывела на чистом листке крупными буквами то, чем надеялась поправить дело. Улучив момент, когда взгляд препода скользнул по аудитории, подняла его вверх.

Импровизированный транспарант заинтересовал экзаменатора: тот сконцентрировался на воззвании и посерьёзнел. Требовательно уставился на дерзкую студентку: мол, это правда? Маняша насупилась и отчётливо кивнула. После чего неожиданно вздохнула и ссутулилась над столом с упавшим на него листком.

«У него умерла мама». Конечно, есть люди, которым плевать на чужое горе. Но этот мужчина был не из таковских – как говаривал дедушка. Он задумчиво обозрел потерянное лицо студента напротив. Взял его раскрытую зачётку и размашисто начертал результат. Сложил и просто, без намёка на свою осведомлённость, передал Кудыкину.

Тот взял её, непонимающе уставившись на собственный документ.

– Свободен, – сухо буркнул экзаменатор, отводя глаза.

– А… вопросы? – не понял Кудыкин, отчего вдруг сломалась привычный ритуал.

– Сдал, – вздохнув, объявил препод и добавил: – Не тяни время. Иди. И пускай заходит следующий.

Кудыкин поднялся, обернулся и растерянно посмотрел на свою спасительницу.

– Подожди меня, – попросила Маняша, не понимая, зачем ей это. – Миша, не уходи. Ты понял?

Тот кивнул и ушаркал за дверь. Едва за ним закрылась дверь, препод одарил Маняшу строгим мужским взглядом и резко бросил:

– Это правда?

– К сожалению, – выдохнула она, выдержав тяжёлый взгляд человека, давно выросшего из тупых кощунственных розыгрышей.

– Подойди, – махнул ей рукой экзаменатор, подцепив зачётку. – Не садись, – черкая в ней ручкой, предупредил студентку.