Это же… Это же… Это прямо место из грёз. У каждого есть свои скрипты счастья. Я вот очень люблю центр, эпохальные районы, где пахнет историей, где просто можно облокотиться спиной на стену и представить, что лет двести назад здесь были те же самые дома и шуршали кринолины…
Это самый центр Лондона, пять минут пешком, и ты возле парламента, через мост «Большой глаз» через десять минут Чайна-Таун, не доходя которого можно свернуть к национальной галерее с фонтанами, которую мы только что проехали, значит, пешком минут десять. А рядом громадный парк, узкие улочки бар-стрит. Бег утром, днём маленький бар и книга, возможно, я даже чуть более счастлив здесь, чем, укрывшись маленькой затхлой квартирке ото всех.
Улыбчивая сухопарая старушка с уложенными в пучок седыми волосами, облачённая в твидовый клетчатый пиджак и серую юбку, коричневые туфли в тон сумке, изучила меня внимательностью эксперта по пластической хирургии, посмотрел в паспорт, ещё раз улыбнулась. Спросила, как долго я планирую жить.
Ответил, это зависит от того, смогу ли я сдать экзамен по английскому и поступить на библиотечный факультет. Она поджала накрашенные светлой помадой губы, переспросив про библиотечный факультет.
Я изобразил удивление и стал изображать рисование кистью.
— Дизайн, наверное. — Изрекла старушка.
— Да, да, дизайн. Я испытываю проблему с тем, что путаю слова.
Она снова заулыбалась, впустив уже вовнутрь квартиры.
Полностью выкрашенные в белый цвет апартаменты. Стены, потолок, ещё и белая мебель, белый ковёр на терракотовом паркете.
Она провела экскурсию по помещениям. Громадная комната, вместившая столовую группу, большой диван и высокий шкаф. Высота потолка показалась мне под пять метров. Кухня была с красивым окном напротив кроны вяза. Аккуратный гарнитур с глянцевыми серыми фасадами и посуда из икеи. По контуру потолка извивалась лепнина, пот свисающей люстрой была лепная розетка и тут этот гарнитур. Его словно забыли строители.
Она что-то щебетала, про шум, про воду, про электричество. Продемонстрировала содержимое шкафа, объяснила, где постельные принадлежности. Интересно, кто-нибудь пользуется постельным бельём от владельца, если снял квартиру больше, чем на пару недель? Я брезгую, если это не отель.
— Как давно вы вместе? — Спросила она, и я отчётливо понял суть её вопроса, но имитировал непонятливость приехавшего аборигена из Антарктиды.
Но старушка настойчиво пыталась мне объяснить. При сочетании бойфренд, отнекиваться было бесполезно, настойчивость любопытной старушки была сродни капитану Скотланд-Ярда, и я показал ей два пальца. Она удивлённо нахмурила подкрашенные тонкие брови, пояснив, что он говорил три.
— We are together three years, but we live together two years. — Говорил отдельными словами, для убедительности малопонимающего человека.
— Hurrying time, — поправила она.
Я пожал плечами делая вид, что не понимаю, а мысленно просил старушку, покинуть оплаченное помещение и сам уже торопил время.
Она ещё раз показала счётчики, сфотографировала цифры на табло, после чего всё же удалилась.
Пара джинсов, несколько футболок и любимый спортивный костюм от Bikkemberg, быстро разместились на полках. Кроссовки ASICS отправились на полку к входной двери, от которой пахло свежим лаком, а не многочисленное бельё и носки разместились в верхнем ящике комода. Вот и всё размещение. В мои планы входило съездить в бокс хранения и забрать вещи, из которых мне что-то могло захотеть оставить, но одна лишь мысль о прошлом, перечеркнула всё.
Остаток дня прячусь за массивной дверью в квартире с пятиметровыми потолками, ну, может, и преувеличил на метр — полтора их высоту, но выглядели они гигантскими. Гулкое эхо бродило следом за мной по квартире, не давая привыкнуть к изменениям пространства и его габаритов. После каморки в двадцать четыре метра, с не отмываемым кафелем и ржавой раковиной на кухне, где от окна до двери можно было дойти в два шага. Здесь всё было словно в той сказке, где Алиса съела кусочек гриба и сильно уменьшилась. Натянув плотные махровые белые носки ворсом вовнутрь, бесшумно бродил по паркету, от телевизора до кухни, и обратно. Места, где хотелось бы обосноваться не находилось.
Аккуратно расставив принадлежности в ванной, убрав хозяйские, смотрел детские каналы с мультфильмами. Мой уровень разговорного английского позволял лишь это.
Что-то паническое охватило к вечеру. Макса так и не было. Заказывать еду на адрес не решался. В небольшом магазинчике для туристов, что нагло смотрит на Трафальгарскую площадь. Набрал всевозможные снеки, фруктовые и овощные наборы. Ничего нет хуже ждать и догонять. Три недели одиночества куда комфортней, чем три часа ожидания.
Мой псевдо-бойфренд нашёл меня сидящим на краю фонтана, поедающим сельдерей из пластмассовой коробки. Бесцеремонно, вытянув кусок стебля, присел рядом, и мы молча сидели, словно чего-то ожидали. Я полагал, что мои нервы были выжжены и вытоптаны пережитым. На самом деле они были натянуты тугими струнами. В тот день мы гуляли до позднего вечера, он прикупил бутылку красного вина. Не пью алкоголь не потому, что вредно или нельзя, просто из принципа, потому что выпившие люди более болтливы и мене осмотрительны, но сегодня этот принцип нарушен. Да и к чёрту.
Несколько дней мы просто жили почти молча. Завтрак покупали с вечера, утром бегали вдоль Темзы, парно, но на расстоянии двух метров. Днём сидели у фонтана или в парке, один читал Диккенса, другой курил, пролистывая The Times. Диккенса читать, будучи в Лондоне примерно, как Кафку в Праге или Достоевского в Петербурге, символично, но никакого эффекта погружения ждать не стоит. Каждый обед, ланч и поздний ланч не повторялись. Мы меняли места, все, кроме одного рыбного ресторана, где мы периодически ужинали. Приходилось оглядываться, смотреть в телефон не с целью селфи, а посмотреть, что за спиной. Ничего не было. В тот ресторан я продолжил ходить и после его отъезда, и даже выбрал укромный стол в углу панорамного окна, так что мне было видно на обзоре всё, но я был скрыт примыкающим углом. Макс периодически исчезал и появлялся, снова исчезал и снова появлялся. Не больше чем на два-три дня, а в начале марта исчез на месяц, так что я стал волноваться, оплачена ли аренда. Даже придумал легенду про расставание.
Почти три недели были хмуро-дождливыми с редкими просветами на солнце. Вещи из съёмной квартиры, в которой жил «до» отправил на арендованный склад на окраине. Оплатил курьера. О деньгах рядом с Максом никогда думать не приходилось, он как рука Мидаса создавал блага почти из воздуха. На столе регулярно появлялись небольшие стопки фунтов-стерлингов с цветным стикером, на котором знакомым квадратным почерком было написано: «на расходы». Бытовых расходов было немного, а времени было достаточно, чтобы иногда захаживать в небольшие магазинчики. Так, что я оброс лондонским шиком, носил свободные хлопковые сорочки и приталенные костюмы, тёмно-синие джинсы и лоферы на босу ногу и это в конце марта, да ещё и в Лондоне. Так, не поступают даже жаркие индусы. Но душа отдыхала в восторге свободы, умиротворения и одиночества.
Больше всего любил лужайку перед Вестминстерским аббатством, гулять под зонтом по Pall Mall, ужинать в переулках Soho. И бегать каждое утро по набережной Темзы с надвинутой кепкой на глаза.
Он вернулся неожиданно. Намного позже запланированного, настолько, что уже всё улеглось в повседневность. Пожилая мадам из квартиры, напротив, учтиво кивала мне при каждой встрече в парадной, её болонка уже не тявкала и даже не обнюхивала, а повиливала короткостриженым хвостом. Консьерж учтиво интересовал, как у меня дела, а молодой румын в кафе на углу, к восьми часам каждое утро варил крепкий кофе без сахара, добавляя дольку лимона.
Прошёл всего месяц, а пролегла целая траншея событий, разделив нас. Напряжение витало в воздухе. Его бегающий взгляд почти заросшего щетиной лица, насторожённость и нервные подёргивания при звуках чуть громче обычного настораживали нас обоих, порой выводя из себя. Он практически не выходи́л за пределы квартиры, я старался меньше там бывать.
