— И что потом? — Я удивился, услышав интонацию собственного голоса.

— Потом? Потом, через пять месяцев я родила ребёнка.

— Понятно.

— Я… Я… — Её голос задрожал. — Потом. Я…

— Не нужно, если не можешь.

— Только родила, сыну два месяца, то присыпка, то пелёнки, памперсы, подкормка, денег не то, что не хватало, их просто не было. Ну, кто-то как-то помогал из знакомых, родственников. Давняя знакомая, Ира, она жила, точнее, её родители живут в соседнем доме, поэтому мы знакомы с самого детства. — Рассказ был очень сбивчивы, мне едва удавалось сосредоточиться и собрать воедино её рассказ. — Вот, та подруга встретила меня во дворе с коляской, поболтали, о том о сём, об общих друзьях, чужих успехах и неудачах. Моем академическом отпуске, её отчисление из техникума, и тут она сказала: «Это образование совсем сейчас не в тренде, когда можно зарабатывать гораздо больше сейчас, чем ждать, когда состоится карьера». Я из вежливости спросила, где она так зарабатывает, и она ухмыльнулась и рассказала.

Я подозвал официанта и, руководствуясь картинками, заказал два салата, по виду Цезарь.

— Может, выпьем? — предложил, понимая, что время начало второго, а эмоций пережито на неделю вперёд.

— Нет. — Она мило улыбнулась, понимая, что я дал ей передохну́ть, и она замолчала. Продолжила, только приступив к салату. Как говорят, будучи сытым, грустить невозможно, так же как невозможно радоваться, будучи голодным.

Передохнув, она всё же продолжила, но уже сама:

— Я попала в эскорт. Ну, представь, что такое эскорт в городе, где жителей чуть больше пятисот тысяч человек. Это чуть приличней, чем проституция. Я согласилась только на раз. Чтобы рассчитаться со множеством мелких долгов, чуть вздохнуть финансово, а влипла по полной. Не знаю, была ли Ирка в этом замешана или её отработали по той же схеме, хотя, судя по её характеру, она могла и сразу согласилась на всё это.

— На всё это? — повторил я эхом.

— Меня сняли на видео. Здесь можно курить?

Оказалось, что можно. И мы закурили.

— Потом прямо как в дешёвом сериале. Они шантажировали меня, прощупав, что я поведусь на это и так я стала эскортом в Томских отелях, в основном для командировочных, ну и местной бизнес-элитой. Сами «мальчики» — она выпалила это с очень гневной интонацией, — пользовалась нами, как резиновыми куклами. С клиентами было легко, но с этими ублюдками…

Она нервно сглотнула, отпив глоток кофе.

— Фух, какой крепкий. — Наши откровения межевались с эмоциями, напоминая, что мы далеко, и всё это уже в прошлом. — Я терпела, наверное, я бы терпела долго и долго, но в маме что-то сломалось. Я виновата. Мне тогда было так плохо, она это видела. Она чувствовала, ничего не говорила, смотрела за внуком, терпела мою агрессию, сарказм, злость. Я злилась на всё по поводу и без. Точнее, я просто была мегерой и злилась на всё. Малейший повод и я прямо срывалась на крик. Нет, хлеба, кричу, мне не нужен хлеб, но я кричу. Ребёнок плачет, я ору. Она его убаюкивает, а я запираюсь в ванной, злюсь на всё это и рёву. Я не замечала, что с ней, я замечала только себя. Эти ублюдки изводили меня, а я изводила её. Мою мамочку. — И слёзы хлынули.

Успокоившись, она завершила историю коротко.

— Она не говорила, что ей плохо и началось обострение… Буквально год и она уже едва вставала. Я просила этих козлов дать мне передышку, но они угрожали позвонить и рассказать всё моей матери. Я пыталась её беречь, но она сгорела почти за месяц. Две недели почти не вставала, неделя в коме и её нет.

Говорить что-то, конечно, было глупо, все эти «я сочувствую», просто взял её за руку.

— Я впервые говорю об этом.

— Понимаю.

— Я поклялась, что никогда этого не скажу, но это же как бумеранг. Я уехала к тётке в Нижний Новгород, но даже там боялась оставаться. Оставила сына ей и все деньги, что наскребла, продала всё золото, сдала квартиру за копейки и вот я в Москве. Встретилась с одной из девчонок, мы вместе работали на этих упырей, вот она, то меня и отправила к этому агенту. Вот и мой путь сюда.

Я поцеловал её солёные от слёз губы, и ещё долгое время мы сидели молча.

Солнце выкарабкалось из-за туч, поблёскивая отсветами в утренних лужах. Пять часов после полудня, в такое время очень чувствуется переход сезона, ощущение лёгкого ветра намекало на близость осени.

— Люблю вечер воскресения, в этом есть что-то семейное. Это время чаще посвящают близким, чем тусовкам.

— А ты романтик. — Она, наконец, улыбнулась, кутаясь в свою тонкий объёмный кардиган, приятно было прижать её к плечу и просто стоять никуда не торопясь.

— Это плохо? — Я уже знал её реакцию, сейчас она пожмёт плечами и скажет: «нет».

— Нет, — пожала она плечами, отпив кофе из бумажного стаканчика без крышки. Она всегда снимает пластмассовую крышку с бумажного стакана, я, наоборот, предпочитаю оставлять его закрытым.

Мы оказались между тремя магазинами, двухэтажной Zara, H&M и магазин с детской одеждой. Она не отрывала взгляда от витрины.

— А сейчас, где твой сын? Но, если не хочешь не отвечай. — Пришлось тут же изменить вопрос, под её чуть остекленевшим взглядом.

— С двоюродной сестрой мамы. Она, правда, не особо этому рада, но она очень любит деньги. Поэтому я регулярно отправляю ей переводы. Положу деньги на карту и отправляю.

Она затянулась сигаретой так долго, как могла.

Мне пришла идея в голову, но мы пошли уже прогуляться по Рингштрассе, побродили в Бурггартен, переулками вышли к Штефансплатц и уже ориентируясь в центре Вены, как в родном городе, вывел к тому самому месту, где мы были пару часов назад. В этот детский магазин затягивал её почти насильно, если бы не её рефлекто́рное: «не люблю привлекать к себе внимание случайных прохожих», мне бы и не удалось этого сделать. Она пыхтела и огрызалась.

— Я не буду ничего покупать! — Жёстко заявила она.

— Тебя никто и не заставляет ничего покупать. Сколько ему? Ты говорила четыре?

— Неважно.

— Маша, давай серьёзно уже.

— Ты сейчас очень неправ. Я против.

— Маш, я куплю, тогда просто наугад, а там уж как совпадёт… Угадаю тогда отлично, нет, значит, зря выброшенные деньги. — Она ещё злилась и огрызалась минут десять, но сдалась.

— Я говорила, ему три с половиной года.

Она хмурилась и отмахивалась, я выложил три размера джинсовых костюма, она ткнула в самый большой. Ещё я не удержался и купил смешную кепку с «Миньонами», покупать для детей оказалось очень даже интересно. Ещё купил пару футболок и смешной костюмчик дракона, оказавшийся домашней пижамой. В ней не спят, в ней дети ползают по полу.

— Думаю, ему будет приятно. Если бы у меня был костюм, купленный в Австрии, я бы хранил его всю жизнь и говорил, мои родители познакомились в Австрии.

— Когда снималась в порно, — выпалила она.

— Этого ему знать не обязательно. — И внутри что-то переключило и моё настроение стало сдуваться. Я пошёл оплачивать покупки.

— Прости, я не хотела. — Это она сказала уже, когда мы вышли на улицу. — Но я всё время думаю, что этого не скрыть.

— К тому моменту, когда он вырастет и будет смотреть порно, наши фильмы будут такими устаревшими, что он их точно смотреть не будет. Особенно где я с вилами на сеновале, или ты йог в спортзале.

Она чуть хихикнула, и я потащил её покупать мороженое.

Жизнь состоит из мгновений. Радостных и грустных, ярких и монохромных, эмоциональных и спокойных, собственно окраску этих мгновений мы придаём сами. Сегодня я, стоя посреди улицы со стекающим по пальцам, подтаявшим мороженым, смотря, на то, как улыбающаяся брюнетка с опухшими от недавних слёз глазами, с детской непосредственностью поедает непослушно стекающие по вафельному рожку капли, осознал, что этот момент окрашен той самой радостной эмоцией, которую я так редко испытывал. Мне хочется вот так и жить. Радоваться таким простым мелочам, когда тепло и комфортно о того, что нет проблем и забот, оттого что ничего и никто не угрожает, в том, что ты уверен в себе, в завтрашнем дне, в своей безопасности, в достатке. Выйти в выходной вот на такую прогулку, не думать о счёте в ресторанчике, заказать ужин навынос, купить мороженое, дурачится. Жить вот так просто. Просто. Просто.