Мы здесь, разумеется, не можем касаться вопроса о мотивах, побуждавших верхи средневекового персоязычного общества оказывать (конечно, далеко не везде и не всегда) помощь развитию научной литературы. Также не можем мы здесь рассматривать вопрос, в какой мере те же верхи общества умели понимать и ценить научную литературу и должным ли образом они вознаграждали ее творцов. Эти большие и сложные вопросы, уже не раз поднимавшиеся в востоковедении, требуют для своего освещения специального исследования, которое выходит за рамки настоящей работы. Для нас здесь является важным сам факт существования связи между обсуждаемой литературой (во всяком случае, очень значительной ее частью) и верхами общества, причем связи, выражающейся прежде всего в том, что первая пользовалась материальной поддержкой последних. Эта близость верхов общества к рассматриваемой здесь литературе не могла в тогдашних условиях не поднимать, во всяком случае в известной мере, ее авторитет в глазах общества в целом. То же самое обстоятельство еще в большей степени, естественно, должно было воздействовать на самих творцов этой литературы, поднимая в их глазах значение их творчества.
При оценке отношения средневековых персидских авторов к своим произведениям совершенно необходимо учитывать еще один важный момент. Прямая материальная заинтересованность авторов в судьбе своих произведений не могла не накладывать определенный отпечаток на личность средневекового персидского автора: они отнюдь не предстают перед нами в образе ушедших от реальной жизни ученых отшельников, далеких от забот суетного мира и мирской суеты, — нет, в большинстве это люди, которые достаточно прочно стоят на почве реальной жизни. Документальным свидетельством тому лучше всего могут служить панегирики и восхваления, с которыми авторы самых различных по своему содержанию сочинений обращались в предисловиях к ним к своим высоким покровителям.
Вместе с тем материальная заинтересованность средневековых персидских авторов в своих произведениях не могла и не должна была оставлять их безразличными к судьбе последних.
Все сказанное здесь о средневековом персоязычном сочинении и о его авторе прежде всего ставит перед нами такой вопрос: чем можно объяснить и как согласовать все это с фактом, о котором мы говорили выше, — отсутствием в тексте многих рукописей имени автора, или названия сочинения, или того и Другого вместе? Совершенно очевидно, что последнее обстоятельство находится в явном противоречии со всем, что мы знаем о средневековом персоязычном произведении, обычно написанном по заранее продуманному и составленному плану, учитывающему все существенные детали сочинения. Этот вопрос представляется тем более уместным, если мы учтем еще два дополнительных обстоятельства, о которых говорилось выше, а именно:
а) отношение средневекового персоязычного автора к своему произведению и прежде всего его личную заинтересованность в последнем;
б) значение, которое обычно придавалось в обсуждаемой нами литературе названию сочинения.
При подобных обстоятельствах у нас едва ли могут быть какие-либо серьезные основания видеть причину отсутствия интересующих нас данных в отношении к ним со стороны автора или в каких-либо особенностях сочинения как такового. Совершенно очевидно, что искать решение поставленного вопроса следует в другой плоскости, а именно в состоянии известного нам ныне текста памятников средневековой научной персидской литературы. Все эти памятники следует подвергнуть систематическому рассмотрению с целью получить ясное представление о том, как в них обстоит дело в отношении интересующих нас данных. Только такое изучение может дать достаточно объективный и документально обоснованный ответ на поставленный вопрос об имени автора и названии сочинения в памятниках средневековой научной персоязычной литературы. Понятно, что ввиду обилия этих памятников подобная задача в рамках одной работы является совершенно невыполнимой. Выход из этого положения может быть только один — сузить подлежащий исследованию материал. Но как произвести подобное сужение материала, чтобы отбор последнего не носил бы произвольный и случайный характер? Здесь нам самым целесообразным представляется такой путь — ограничить круг исследуемого материала памятниками одной какой-либо отрасли обсуждаемой литературы. Вместе с тем, чтобы избежать субъективности при отборе материала, надо постараться с возможной полнотой охватить памятники этой отрасли литературы. При рассмотрении каждого памятника необходимо стремиться установить, какие данные имеются относительно имени автора и названия сочинения и каково происхождение этих данных.
Наряду с именем автора и названием сочинения первостепенное значение имеют и такие формальные данные, как время и место написания сочинения. Поэтому мы считаем необходимым для полноты картины рассмотреть еще вопрос о данных, касающихся времени и места написания сочинения в памятниках названной литературы, или, говоря точнее, в тех ее памятниках, которые намечены в качестве объекта нашего исследования вопроса об имени автора и о названии сочинения.
Исследование произведений в указанных направлениях позволит выявить возможные причины отсутствия имени автора или названия сочинения, а также данных о времени и месте написания сочинения в памятниках средневековой персоязычной литературы. Этим же путем может быть внесена и достаточная ясность в вопрос об отношении средневекового персоязычного автора к перечисленным здесь данным. В свою очередь, выяснение всех этих деталей, надо полагать, сможет пролить свет и на вопрос более общего культурно-исторического плана, а именно на вопрос о различии или сходстве в данном отношении между средневековыми персоязычными авторами и их европейскими собратьями.
В качестве материала для нашего исследования мы берем памятники средневековой космографической и географической литературы на персидском языке. Выбор памятников именно этой литературы в качестве объекта исследования обусловлен в основном двумя причинами:
1) в интересующем нас плане мы не наблюдали никаких различий принципиального характера между произведениями космографической и географической литературы и памятниками других отраслей средневековой научной литературы на персидском языке;
2) количество памятников космографической и географической литературы сравнительно невелико; их исследование в рамках одной работы является вполне осуществимым.
В известном биобиблиографическом своде Ч. А. Стори в разделе "География" [201, II, № 179-225] дан довольно подробный (но отнюдь не исчерпывающий) перечень сочинений X-XVIII вв., представляющих в той или иной степени интерес для истории географической литературы на персидском языке в средневековый период ее развития. В этом перечне указаны:
1) оригинальные, т. е. непереводные, космографические и географические сочинения на персидском языке;
2) различные произведения, главным образом исторические, содержащие разделы, посвященные космографии и географии;
3) персидские переводы космографических и географических сочинений с других языков (почти исключительно с арабского языка и только в одном случае с турецкого);
4) сочинения, посвященные описанию отдельных провинций, городов, выдающихся построек и т. д.;
5) несколько сочинений географического характера, написанных в Индии в XVIII в. для европейцев и по их поручению.
Для истории географической литературы на персидском языке X-XVIII вв. интерес, конечно, представляют сочинения, входящие в каждую из названных здесь категорий. Однако по изложенным выше соображениям (необходимость сузить рамки исследуемого материала для настоящей работы) мы берем в качестве предмета нашего исследования только сочинения первой категории, т. е. оригинальные космографические и географические сочинения на персидском языке. Именно для сочинений этой категории мы постараемся дать ответы на поставленные выше вопросы: какими формальными данными о них мы располагаем в настоящее время и каково происхождение этих данных.
