Ограничимся одним только примером, а именно свидетельством на этот счет знаменитого Адама Олеария — секретаря голштинского посольства, посетившего Иран в 1636-1638 гг.
Говоря о персидской литературе и о ее месте в современном ему иранском обществе, Олеарий больше всего внимания уделяет поэзии — факт, конечно, не случайный, если учесть, что поэзия занимала выдающееся положение во всей персидской литературе средних веков и нового времени. Рассказу о персидских поэтах и персидской поэзии Олеарий посвящает почти целиком одну главу своего труда, которую он начинает так: "Что касается до стихотворства, то оно до того любимо персиянами, что, по-моему, на свете нет ни одного народа, который бы предан был ему более их. По всей стране везде есть множество стихотворцев, которые не только излагают на бумаге разного рода забавные и важные сочинения и стихи, но и произносят их, ради выручки каких-нибудь денег, на собраниях у знатных господ, на майданах, в гостиницах и на иных пирушках, и нередко великие особы приглашают к себе таких стихотворцев ради своего и гостей своих удовольствия.
Шах и ханы также имеют каждый своих собственных стихотворцев, которые уже не делаются уличными, не бродят по разным местам, но сидят по домам и занимаются тем, чтобы новыми сочинениями своими доставить удовольствие только господам своим, и иногда, когда они напишут что-нибудь, исполненное мысли или забавное, получают от этих господ богатое вознаграждение" [117а, с. 822].
Эту достаточно яркую и конкретную оценку роли поэзии и поэтов дополним одной любопытной деталью, сообщаемой тем же Олеарием. В главе, посвященной описанию города Исфахана, наш автор рассказывает о трех видах "кабаков", или "харчевен", находившихся на северной стороне майдана, т. е. центральной площади сефевидского Исфахана: шербетные (ширехане), чайные (джайхатай-хане, т. е. букв, "чайная с китайским чаем") и кофейные (каве-хане): "Во всех этих трех родах харчевен присутствуют также поэты и историки, которых я встречал там сидящими посреди комнаты на высоких стульях и рассказывающими разного рода события, басни и другие поэтические произведения" [117а, с. 726].
Это сообщение Олеария ясно указывает, что персидские литераторы его времени, во всяком случае столичные, имели места более или менее регулярных их встреч, своего рода литературные собрания — штрих очень важный для характеристики литературной жизни Ирана XVII в. Конечно, классическому иранскому средневековью хорошо известны литературные собрания, но местом их обычно являлись дворцы и сады правителей и знати. О встречах же литераторов в заведениях, подобных перечисленным, источники, насколько нам известно, не сообщают.
Наконец, о значении, которое имела поэзия для формирования культурного и духовного облика современного ему иранца, достаточно ясное представление дает следующее сообщение Олеария: "По изяществу языка персияне весьма охотно и прежде всего читают Гюлистан высоко прославленного во всем Востоке поэта Ших-Саади, которого в прошлом году я издал на верхненемецком языке, с примечаниями и изображениями, резанными на меди. Ибо поэт этот, вместе с изящным слогом красноречия, приводит и множество мудрых государственных правил, изложенных стихами, и в Персии нет человека, умеющего читать и писать, который бы не имел у себя в доме этой книги; а кто хочет быть хоть немного ученее и поважнее, у того эта книга и в голове, как это достаточно и с удовольствием можно заметить на их пирах, во всякого рода обращении их друг с другом и в разговорах, ибо при этом обыкновенно приводится стихотворение, содержащее в себе какую-нибудь вызывающую на размышление поговорку или сравнение" [117а, с. 815].
Несомненно, в той любви, которую питали иранцы к поэзии, определенное значение имели их природные склонности и культурные традиции. Однако несомненно и то, что здесь большую роль играло и обучение, которое получали в детстве иранцы. По поводу обучения Олеарий пишет: "Редко найдется персиянин, какого бы состояния он ни был, который не умел бы читать и писать; ибо вообще дети посещают там училища с весьма раннего возраста. Их мечети, или храмы, в которых они молятся, oсуть в то же время и училища их, и в каждом городе столько же училищ, сколько улиц; ибо каждая улица должна иметь и содержать свою собственную мечеть..." И далее: "Чтение ученики, как только выучат склады, должны начинать с Алкорана, из которого вначале берутся только некоторые главы, а потом предлагается и излагается им и весь Алкоран. После Алкорлна им дают Ших-Саади Кюлустан (Гюлистан), или Долину Роз, и его же Бустан, или Вертоград, наконец, проходят Гафиса, который, так же как и Бустан, писан стихами. Стихи последнего писателя считаются чистейшими и изящнейшими образцами персидского языка, ибо полагают, что это есть язык Шираса (или древнего Персеполя), который почитается матерью персидского языка" [117а, с. 809].
Как мы видим, при обучении персидских детей грамоте основным учебным пособием для них служили творения великих персидских поэтов Са'ди и Хафиза. Обстоятельство это, естественно, не могло не накладывать определенный отпечаток на литературные вкусы и — шире — на весь духовный облик, во всяком случае, грамотного населения страны. Нельзя нам пройти и мимо свидетельства Олеария о распространении грамотности, среди персов его времени, поскольку степень воздействия письменной литературы на сознание населения, а следовательно, и на его культуру находится в прямой связи с уровнем его грамотности. Можно думать, что Олеарий несколько преувеличивает, говоря о почти всеобщей грамотности современного ему персидского населения. Однако нет достаточных оснований сомневаться в том, что в отношении грамотности населения, по крайней мере городского, сефевидский Иран XVII в. едва ли стоял много позади тогдашних, развитых европейских стран.
Как свидетельствует тот же Олеарий, интерес современных ему грамотных персов к книжной литературе отнюдь не ограничивался одной только поэзией. По словам секретаря голштинского посольства, кроме стихов "...персияне охотно читают историю, особенно о жизни и смерти Алия и о сыне его Госейне, как погиб этот последний в войне, которую вел против Есида. Все эти книги писаны ораторским слогом. Кроме этих у персиян есть и другие, духовные и светские, исторические книги и летописи (хроники), повествующие об их царях, войнах и правлениях, о деяниях витязей чужеземных и о разных иных событиях..." [117а, с. 815]. Это сообщение Олеария позволяет заключить, что любимым чтением персов после поэзии были исторические труды, шиитские религиозные сказания, произведения эпико-романтического и сказочного характера. Олеарий от-мечает, что среди всех прочих персидских авторов особым уважением пользовался Мирхонд, автор прославленного труда по — всеобщей истории, составленного в конце XV в. О нем Олеарий пишет так: "...но между всеми этими писателями превосходнейшим и добросовестнейшим считается Мирхонд, написавший изящным языком персидскую летопись во множестве томов, которые стоят 200 и более рейхсталеров..." [117а, с. 815-816].
Перечисленные здесь виды книжной литературы наряду с поэзией играли весьма существенную роль в духовной жизни средневековых иранцев. Мы не будем здесь перечислять другие виды литературы, о которых можно было бы сказать примерно то же самое. Отметим только, что, говоря о духовном облике образованного перса, мы не должны игнорировать влияние, которое оказывала на его формирование и средневековая мусульманская научная литература, весьма обширная и достаточно разнообразная по своему характеру. Разумеется, далеко не все произведения этой литературы в силу своего сложного и часто очень специального характера находили читателя вне круга ученых. Существовало немало научных произведений (например, космографические, минералогические и др.), которые были написаны достаточно просто и занимательно.
Наряду с поэтами творцы научной литературы и вообще ученый люд составляли довольно заметную и достаточно колоритную прослойку в средневековом персидском обществе. Они обычно не сторонились общества. Как и поэты, ученые нередко бывали участниками всякого рода собраний, торжеств и пиров. Так, например, рассказывая о персидской свадьбе, Олеарий оставил нам следующее свидетельство: "Если случится, что между гостями есть люди ученые, не охотники до, попойки, что бывает нередко, то эти ученые усаживаются вместе, особо, имеют при себе свои книги, беседуют и философствуют о разных предметах: Это делают они и на других пиршествах, которые посещают часто только для того, чтобы побеседовать, а не ради веселия" [117а, с. 800].
