Я, притворившись, что сплю, слушал их. Убедившись, что эти двое искренне заботятся обо мне, я волей-неволей согласился выпить с ними вина. Нашлись и певички, играющие на пипха. Слушать их было довольно приятно. В других уездах я не пил, а тут понемногу напился допьяна. Слушая музыку, я думал: разве ездить вдалеке от родных мест не все равно что странствовать по чужой стране? Соприкосновение с этими далекими местами так легко может растрогать!
Из уезда Чиннёхён я добрался до области Намвон. Намвон — это древнее государство Тэбангук. За постоялым двором высилась башня Чунну — «Бамбуковая». Я был свободен от дел и смог насладиться открывающимся оттуда видом. Переночевав, я отправился дальше.
Весна, третья луна года к ё н с и н. Я вновь пустился в путь. На этот раз — по воде, чтобы проверить состояние судов.
Не было такого уголка в Сучхоне, Сахо, Одыне, Ёмси, где бы я не побывал. Задержавшись в Мангёне, Импхи, Окку всего на несколько дней, я выехал в Чанса.
По дороге туда мне встретилась одна скала, на которой стояла статуя Мирык, высеченная из этих же скальных пород. На расстоянии примерно тысячи шагов от нее была еще одна громадная скала, полая внутри. Проникнув внутрь, я обнаружил, что постепенно эта пещера начинала расширяться, пока вдруг не распахивалась прямо в небо. Зал, созданный самой природой, был величественен и прекрасен. Установленные здесь статуи буддийских божеств выглядели торжественными и распространяли вокруг сияние. Это и был храм Тосольса.
Быстро стемнело. Настегивая плеткой коня, я мчался во весь опор. Остановился на ночлег в храме Сонунса.
В Чанса я приехал ясным днем. Отсюда добрался до Мусона. Нет нужды описывать все небольшие разоренные уезды на этом пути.
Дальше я отправился по реке, расспрашивая о судах, чтобы произвести их учет. Прежде, встретив источник или озеро, я обычно не мог не зачерпнуть из них воды и не напиться, а потом и вволю не накупаться. Это не только была моя любимая забава, просто очень влекло к реке и морю, которых мне до этого не доводилось видеть.
Теперь же море все время было рядом. Повсюду перед глазами виднелась вода, а в ушах стоял немолчный шум, и я почувствовал усталость и отвращение к этой стихии. Отчего Небо внезапно превысило норму, послав изобилие пищи человеку, который давно ее не видел? Словно изголодавшемуся неожиданно позволили наесться досыта, да так, что даже лакомство стало у него вызывать отвращение.
Двадцатый день восьмой луны этого же года. В этот день запрещалось упоминать имя нашего первого государя{9}. Днем раньше я отправился в храм Сорэса на горе Пёнсан. На стене храма были начертаны древние стихи, принадлежавшие отшельнику Чахёну. Я также написал в ответ два стихотворения.
На следующий день вместе с правителем уезда Пурён господином Ли и свитой из шести-семи человек я добрался до жилища Вонхё. К нему вела деревянная лестница в несколько десятков ступеней. Мы поднимались по ней шаг за шагом, с дрожью в ногах. Ступени лестницы, ведущей со двора в зал, и окно кельи высились над верхушками лесных деревьев. Мы были наслышаны о том, что не раз тигры и барсы пытались прокрасться к жилищу, но не могли взобраться так высоко.
Рядом с домом находилась буддийская обитель, в ней останавливались на ночлег. В народе ее называли «местом, где некогда обитал постигший истину Сапхо». Вслед за Вонхё, который явился сюда, чтобы жить в уединении, прибыл и Сапхо прислуживать ему. Он захотел заварить чай и преподнести его Вонхё. Тот расстроился, что поблизости нет родниковой воды, чтобы его приготовить. Тогда Сапхо подошел к скале, и из трещины вдруг забила фонтаном вкусная, сладкая, как молоко, вода. Отведав ее, Сапхо заварил в чашках чай.
Жилище Вонхё было размером всего лишь в восемь чхоков. В нем жил старый буддийский наставник. Брови с проседью, рваное монашеское одеяние — он выглядел глубоким старцем.
Посреди комнаты стояла ширма, разделявшая внутренние и внешние покои. Во внутренних покоях имелось изображение Будды и «истинный облик» Вонхё, во внешних — бутыль, пара сандалий, фарфоровая чайная посуда да столик с сутрами. Ни кухонной утвари, ни прислуги в доме не было. Лишь в храме Сорэса Вонхё раз в день получал постную пищу.
Сопровождающий меня молодой чиновник с робостью поведал мне: «Наставника когда-то встречали в Чончжу. В местах, которые он посетил, были люди, которые, пользуясь силой, творили бесчинства, народ страдал, но после того, как наставник там побывал, эти разбойники исчезли неизвестно куда. И вот сегодня наконец я увидел этого наставника». Я вздохнул: «Вообще-то, простые люди считали, что дар Вонхё проявляется постоянно. Он может оставаться на одном месте, никуда не ходить и все равно воздействовать своей личностью на других. Обычно у тех, кто из злых побуждений пугал людей, его дар непременно обнаруживал качества, отличающие их от других людей. Потому-то зло он обращал в добро, и попавшие было на край гибели обязательно становились людьми выдающимися. Однажды некий полководец выехал поохотиться и повстречал второго патриарха школы Нютоу. Так он исправил свои ошибки и стал творить добро — воин превратился в праведника. Знаменитый буддийский монах Мёндок из Хэдона некогда занимался ловлей орлов, а потом стал ближайшим учеником постигшего истину наставника Подока. Из этих примеров можно заключить, что такие наставники заставляли людей порывать со своими старыми привычками и изменять свое поведение. Их участие приводило к удивительным поступкам, поразительным, но не сверхъестественным».
А еще я спросил о так называемой «недосягаемой келье» и, отыскав, осмотрел ее. Она была устроена на круче, что в десятки тысяч раз выше, чем скала с кельей Вонхё. Туда вела деревянная лестница высотой примерно в сто чхоков, прислоненная прямо к отвесной скале. С трех сторон ее окружали пропасти, глубину которых невозможно было измерить. В эту келью можно было попасть, лишь спускаясь ступенька за ступенькой спиной к обрыву. Один неосторожный шаг — и уже можно не спастись.
Был обычный день, когда я поднялся на высоту одной террасы или башни, не превышающей киля с чаном, а голова моя уже закружилась и в глазах потемнело так, что я не смог глянуть вниз. Мои ноги все сильнее дрожали от страха, но я все же добрался до места, к которому так стремился, и от радости захлопал в ладоши. Не успел я еще попасть в келью, как голова снова закружилась от высоты, но я с давних пор так много слышал об этом знаменитом месте, что теперь почел за счастье прийти сюда специально. Если бы я не осмотрел эту келью и не смог поклониться изображению известного буддийского наставника Чинпхё, то потом непременно пожалел бы об этом. И вот медленно, цепляясь за ползучие растения, я стал спускаться спиной к обрыву. Ноги с трудом коснулись ступеньки. Мне казалось, что я вот-вот упаду.
Наконец я вошел в келью. Ударом о камень высек огонь и воскурил ароматы перед «истинным обликом» наставника. Имя его — Чинпхё. Он родом из селения Тэчжон уезда Пёкколь. В двенадцать лет Чинпхё взобрался на скалу «Недосягаемая» на горе Хёнгесан, чтобы с тех пор там поселиться. Гора, на которую я карабкался, и была горой Хёнгесан. Здесь он сел в позе медитации, чтобы увидеть бодхисаттву Милосердия и бодхисаттву Кшитигарбху. Шли дни, но они не являлись, и тогда он бросился в пропасть. Два отрока в зеленых одеждах, подхватив его на руки, сказали: «Наставник еще слаб в учении, поэтому не узрел двух святых». И тогда Чинпхё, собрав все свои силы, погрузился в созерцание еще на трижды по семь дней. И тогда над деревом перед скалой воплотились бодхисаттва Милосердия и бодхисаттва Кшитигарбха, которые вручили ему заповеди. Бодхисаттва Милосердия собственноручно передал сутру Чжаньчацзин в двух свитках, присоединив к этому сто девяносто девять дощечек с записями, дабы они указали путь всем живущим.
Келья Чинпхё была прикована к скале железными цепями и потому не покосилась от времени. В народе говорят, будто ее построил дракон моря.
