Все, кому довелось узнать об этом деле, не смогли удержаться от грустного вздоха: «Ах, разве можно представить себе такое благородство в нынешнем продажном мире? Разве найдутся теперь такие мужи?»

Увы, больше ничего не известно ни о самом Но Кыкчхоне, ни о его семье! Пришлось мне довольствоваться только пересказом этого случая.

Перевод С. Сухачева.

Довелось как-то мне через реку переправляться. У перевоза, смотрю, две одинаковые лодки, разницы нет никакой, различья нет никакого. Сели и ждем, как вижу, на второй вдруг подняли весла, гребок — и вперед понеслись, стремительно, словно птица… Вот уже на том берегу проворно вяжут канаты. А мы на мелкой волне все также стоим, качаясь; гребцы никуда не спешат. Удивленный, спросил, в чем дело. И слышу: два пассажира — как видно, народ бывалый — толкуют промеж собою: «Видать, поднесли по чарке команде всей для веселья — то-то гребут, стараясь…» Не смог удержаться от вздоха: «Увы, даже если в этом, таком пустяковом, деле, и то лихоимство правит, то что говорить, к примеру, тогда о чиновной карьере?» И вспомнив, что сам я беден, смутившись, подумал грустно о том, что мои заслуги доселе не оценили… И мыслям таким предавшись, набросал эти несколько строчек.

Перевод С. Сухачева.

Вот в жизнеописании Ду Му написано, что перед его кончиной треснул горшок для варки пищи, и Ду Му якобы сказал, что это дурное предзнаменование. Я думаю, что Ду Му не мог сказать такого, опровергаю приписываемые ему слова. Такие речи более подобают лукавым шаманам или невежественным историкам. Если же Ду Му в самом деле сказал, что треснувший горшок — дурное предзнаменование, то эти слова не достойны истинного конфуцианца. А сунские историки поместили в историческую книгу такую несуразицу.

В одной исторической книге сказано: «Если утром закукарекает курица, то в доме непременно случится несчастье». Вообще, конечно, курица ведь не кричит по-петушиному. А поскольку ей, мол, не свойственно обычно кукарекать, то если это случится — семью ждет несчастье. Разумеется, странно, когда фазан садится на треножник и кричит «гоу!», а мыши начинают танцевать в главных воротах государева дворца. Потому-то мудрец Кун-цзы и сохранил в книге эти записи, не сократил их.

А горшок треснул либо потому, что был слишком сильный огонь, либо в нем выкипела вся вода. В этом нет ничего сверхъестественного, и кончина Ду Му просто случайно совпала с тем, что треснул горшок. Нельзя считать, что эти два факта связаны между собой.

Я могу судить и по собственному опыту. Осенью прошлого года, в девятой луне, у меня в доме во время приготовления пищи тоже треснул горшок. Мне нисколько не показалось это удивительным. А в этом году горшок снова, издав звук, похожий на мычание вола, раскололся надвое. Домашние тут же прочертили линию для того, мол, чтобы отгородиться от беды. Женщины, работавшие на кухне, побледнев от испуга, примчались ко мне и доложили о случившемся. Я же только посмеялся над их страхами. Но тут как раз явилась шаманка.

— Треснувший горшок, — сказала она, — означает, что с хозяином дома случится несчастье — он умрет. Если не совершить большого заклинания и не освободиться от наваждения, то, боюсь, беды не миновать!

Моя жена хотела тут же последовать совету шаманки, но я удержал ее:

— Жизнь и смерть человеческая предопределены судьбой. Человек умирает только тогда, когда наступает срок смерти. И смерти не должны предшествовать никакие сверхъестественные предзнаменования. Какой же смысл молиться об избавлении от несчастья? Какое ко мне имеет отношение треснувший горшок?

И вот я действительно до сих пор не умер. Предположим, что Ду Му не имел никаких заслуг, а потому и умер, едва треснул кухонный котел. Но я-то за какие такие добродетели до сих пор избегаю смерти? Ведь у меня в доме лопнули уже целых два горшка! Разве это не хороший пример опровержения суеверий?

Пожалуй, потомки еще поверят рассказу о знамении перед кончиной Ду Му, помещенному в его жизнеописании, подумал я. А потому и решил внести ясность.

Перевод Д. Елисеева.

Когда начинаешь какое-нибудь дело, оно порой кажется не очень-то и важным, а в конце концов оказывается вполне стоящим. Это можно бы сказать и о прививке фруктовых деревьев.

Еще при жизни моего батюшки говорили, будто некий высоченного роста человек по фамилии Чон хорошо прививает фруктовые деревья. Батюшка решил испытать его. На заднем участке у нас было два захудалых грушевых дерева. И вот верзила Чон сказал, что у этих деревьев нужно отпилить корни и тогда они, мол, станут лучшими в мире грушами. Он отпилил корни и, срезав несколько ветвей от хороших грушевых деревьев, прикрепил их на срезах корней, присыпал измельченной землей. Тогда это казалось пустой затеей. А когда появились побеги и распустились листья, оставалось только удивляться. Летом же листья разрослись совсем густо, а осенью созрели плоды. Вот тогда-то и пришлось поверить, что Чон прав, тогда-то и рассеялись сомнения — не обман ли это?

После того как батюшка покинул этот мир, незаметно прошли девять лет. Я гляжу на деревья, ем плоды. На меня находит печаль, горло перехватывает, я плачу и, обняв дерево, не могу от него оторваться. Если люди древности из-за Шао Бо и Сюань-цзы говорили: «Не срубайте же эту рябину!», «Берегите эти красивые деревья!», то тем более нельзя небрежно относиться к вещам отца, которые он передал сыну. Разве не разрывается от печали по отцу душа сына, когда ему остаются эти деревья? Единственный правильный путь — хорошо за ними ухаживать и, право же, есть их плоды, только стоя на коленях! И, думается, разве то, что батюшка оставил мне эти деревья, не есть прямой наказ — ложное отбрасывать, следовать истинному? Я храню этот наказ в душе, очень хотел бы предостеречь и других людей от его забвения.

Перевод Д. Елисеева.

Когда я должен был отправиться в ссылку на остров Видо́, друзья, жившие в уезде Поанхён, устроили мне большие проводы. И я так напился, что был еще очень пьян, поднимаясь утром на корабль. В полночь, когда корабль прошел уже половину пути, до меня донеслись крики матросов: «Тонем! Тонем!» Я испугался, вскочил на ноги и, наполнив чашу вином, стал молить Небо о спасении. При этом я плакал в голос. Не прошло много времени, как ветер стих, волны улеглись.

Вскоре мы достигли башни Капкундэ́. Тут уж было совсем недалеко до острова Видо. И вот моряки стали говорить, показывая на меня друг другу: «Этот старец пользуется благоволением Неба. Почитать его надо!»

Перевод Д. Елисеева.

Министр Ким Пусик и ученый Чон Чисан оба были литераторами и прославились. Однако между ними возникли разногласия, отношения были нехорошими. И, как говорят в народе, с ними случилось вот что. Чисан сочинил двустишие:

А Пусику это стихотворение так понравилось, что он потребовал у Чисана согласия считать его своим. Однако Чисан отказал ему в этом. Впоследствии Пусик убил Чисана, и Чисан от незаслуженной обиды стал злым духом.