Рассказывают, что, когда еще корёский сиран Кан Камчхан был назначен начальником уезда в Ханъян, случилось вот что.

Тогда в тех краях водилось множество тигров, которые убивали и чиновников, и простой народ. Правитель округа был очень встревожен, а Камчхан сказал ему:

— Да дело-то совсем простое. Дайте мне три-четыре дня, и я покончу с тиграми!

Затем он написал что-то на бумаге и, придав ей вид официального документа, приказал одному из своих подчиненных:

— Завтра на рассвете пойдешь в северное ущелье. Там на камне будет сидеть старый монах. Позовешь его ко мне!

Чиновник отправился в ущелье и действительно нашел там старого монаха в поношенной одежде, с тугоном белого холста на голове. Спасаясь от утреннего инея, монах сидел на камне. Он прочитал казенную бумагу и вместе с чиновником явился в управу, отвесил земной поклон Камчхану.

— Ты хотя и зверь, — строго сказал Камчхан, — однако от обычных зверей отличаешься — душу имеешь. Так почему же ты так беспощадно губишь людей?! Даю тебе сроку пять дней. За это время вместе со своими сородичами убирайся куда-нибудь в другое место. Если же ты этого не сделаешь, то я всех вас перебью из своего мощного арбалета!

Монах стал низко кланяться, умолял простить его. А правитель с хохотом обратился к Камчхану:

— Что за чушь? Почему монаха называешь тигром?!

— А ну-ка оборотись! — приказал Камчхан монаху.

Испустив страшный рык, монах вдруг превратился в огромного тигра, прыгнул через перила. И рык тот был слышен за несколько ли. А правитель округа от страха без чувств брякнулся наземь.

— Хватит! — приказал Камчхан, и тигр снова стал монахом, который, благодаря и низко кланяясь, удалился.

На другой день правитель послал чиновника на восточную окраину города — посмотреть, что будет. И чиновник увидел, как во главе с огромным старым тигром несколько десятков тигров поменьше переправляются через реку.

С тех пор, говорят, в окрестностях Ханъяна тигров не стало.

Первое имя Камчхана было Ынчхон. Росту он был маленького, и уши у него были небольшие. Однако на экзамене Камчхан занял первое место и дослужился до министерского поста.

Однажды в Корё прибыл посол сунского Китая. Впереди толпы встречавших его стояли люди бедные и незначительные, одетые, однако, очень хорошо. Кан Камчхан же в скромной, поношенной одежде стоял в середине толпы. Глядя на толпу, посол подумал, что стоящие впереди люди хотя и выглядят представительно, однако все они люди заурядные. Заметив же Кан Камчхана, он поклонился ему и сказал:

— Над Срединной империей давно уже не появлялась звезда Ляньчжэньсин. А ныне вот она — взошла над Восточной страной!

Еще в детстве отец говорил военачальнику Чхве Ёну, прозванному Чхольсоном — «Железной крепостью», что и золотой самородок должен быть чистым и прозрачным, как кристалл. До конца дней своих носил Чхве Ён эти четыре иероглифа записанными на поясе, и никогда не грешил против их смысла. И хотя он имел огромную власть в государстве — и в столице, и в провинции, — не тронул и волоска из чужого имущества, довольствовался только тем, что нужно было ему для пропитания.

В те времена у высоких министров было в обычае приглашать друг друга в гости — поиграть от скуки в падук. При этом во множестве выставлялись великолепные вина, подавались роскошные закуски. И только один Чхве Чхольсон, позвав гостей, целый день не угощал их ни выпивкой, ни едой. Лишь к вечеру подавался вареный рис, смешанный с просом, да салат из разных овощей. Совсем изголодавшиеся гости с жадностью набрасывались и на рис, и на салат, мгновенно съедали все без остатка.

— Ну до чего же вкусна еда в доме Чхольсона! — то и дело восклицали гости.

— То-то же, — смеялся Чхольсон, — это моя военная хитрость!

Ван Тхэчжо произвел Чхве Ёна в сичжуны. Как-то государь изволил задать первую фразу двустишия:

И никто из присутствовавших тогда литераторов не смог сказать вторую фразу. А Чхве Ён тут же произнес:

Приближенные вана все были восхищены его быстрым и точным ответом.

Чхве Чхольсон терпеть не мог Ём Хынбана и Лим Кёнми из-за их преступного поведения. И он приказал казнить не только их самих, но и всех их родичей. После казни Чхольсон сказал:

— В жизни своей никогда не делал я зла людям. А вот казнив Ёма и Лима, преступил грань. Но если был я не прав, корыстен в этом, то пускай густо зарастет травой моя могила. Если же я поступил справедливо — да не вырастет на ней ни одна травинка!

Похоронен Чхве Чхольсон в уезде Коян. И до сих пор на его могиле совсем не растет трава — ни единого пучочка! А в народе могилу Чхве Чхольсона называют — Красная могила.

Пхоын Чон Мончжу досконально постиг науку и в написании сочинений был превосходен. На рубеже правления династий Корё и Ли он был сичжуном, святой обязанностью считал служение своему государю. А тогда как раз была низложена династия Корё, и все люди признали волю Неба. Только Пхоын решительно не мог изменить прежней династии. Как-то один монах, давний его знакомый, спросил:

— Ведь ясно уже, как пойдут дела дальше. Почему же вы продолжаете хранить верность династии?

— Мой государь, — отвечал князь, — поручил мне радеть о благе его государства. Так посмею ли я стать двоедушным?!

Однажды к Пхоыну с визитом заехал Мэхон, а князь как раз куда-то собирался по своим делам. Вместе они выехали верхом на лошадях из деревни. И вдруг несколько воинов, вооруженных луками, преградили им дорогу. Слуги Пхоына крикнули воинам, чтобы они убирались прочь, но воины не подчинились.

— Живо назад! — повернувшись к Мэхону, сказал князь. — Оставьте меня одного! — Однако Мэхон его не послушался. — Почему не делаете, как я говорю? — гневно воскликнул Пхоын.

Тогда Мэхон повернул коня и поскакал обратно к дому Пхоына. Вскоре неожиданно явился некий человек и доложил:

— Сичжун Чон варварски убит!

Первый председатель Государственного совета Мэн Сасон и судья Верховного суда Пак Ансин вели дознание по делу правителя уезда Пхёньян Чо Тэрима и, не доложив вану, подвергли его жестоким пыткам. Тэрим скончался. Государь очень разгневался, приказал отвезти этих двоих людей в повозке на базарную площадь и немедленно обезглавить.

Когда их везли на казнь, лицо Мэна было серым от страха, он не мог вымолвить ни слова. А Пак не потерял присутствия духа, смерти он не боялся.

— Послушай-ка, — обратился Пак к Мэну, называя его просто по имени, — вот ты был высшим чиновником, я — гораздо ниже тебя по должности. А теперь оба мы с тобой смертники. Кто из нас выше, кто ниже — какая разница? О тебе говорили, что ты человек принципиальный и справедливый. А с нами ведь поступили по закону. Чего же ты сегодня так страдаешь? Ты, наверно, не слышишь даже, как скрипят колеса нашей повозки!

— Эй, ты! — крикнул Пак одному из конвойных. — Подай-ка мне с дороги осколок черепицы!

Конвойный оставил его слова без внимания.

— Если ты сейчас же не подашь мне осколок черепицы, — страшно вытаращив глаза, заорал на конвойного Пак Ансин, — то после смерти я непременно стану злым духом и в первую голову изведу тебя!!

И голос Ансина, и выражение лица его были такими свирепыми, что конвойный в испуге поднял с земли осколок черепицы, подал его Ансину. А тот сложил стихотворение и нацарапал его на этом осколке. В стихотворении говорилось: