Была отправлена в Юань и сестра князя Чо Пана. Она стала супругой министра, и князь — был он тогда молод — поехал в Юань вместе с сестрой. А в семье сестры была девочка-служанка, красоты в те времена невиданной. Она и грамоте хорошо знала. Князь Чо Пан взял ее в наложницы да так и остался жить в Юаньском государстве. Любовь этой неразлучной пары была беспредельна. Чо Пан и его наложница были как две сплетенные ветви, как родные брат и сестра.

Однажды спали они вместе во флигеле. И вдруг среди ночи во всем доме министра произошел сильный переполох. Однако Чо Пан с наложницей крепко спали и не ведали, что случилось. А утром они встали и видят: в доме нет ни одного человека!

— Император, спасаясь от мятежной армии, сбежал в Шаньду, — сообщили Чо Пану соседи. — Министр с супругой поехали вслед за ним. Крупные силы мятежников находятся уже на подступах к столице. Горожане мечутся в страхе, бегут вместе с женами и детьми и на юг, и на север!

Чо Пан с наложницей тоже оказались в трудном положении, не знали, что делать. И тут вдруг примчался евнух, бывший у министра на побегушках.

— Почему вы вслед за министром не последовали за поездом императора? — обливаясь потом, спросил он.

— Шаньду слишком далеко отсюда, — ответил князь, — нам туда не успеть. Зе́мли нашей страны ближе. Вот мы втроем туда и направимся. Быстрее доберемся, чем до Шаньду!

Затем они обшарили пустой дом, нашли мешок риса на один ту, прихватили его с собой. На одной лошади должен был ехать князь с наложницей, на другой — евнух. Когда они уже собирались тронуться в путь, евнух сказал:

— Небезопасно во время смуты иметь при себе такую красавицу. Если встретятся разбойники, вам в живых не бывать. Умоляю вас, господин, превозмогите свою привязанность, оставьте наложницу здесь!

— Хочу и жить вместе с вами, господин мой, и умереть вместе! — сотрясаясь всем телом, горько заплакала женщина.

И князь не имел сил расстаться со своей наложницей. Она держала Чо Пана за рукав, и вырвать у нее этот рукав было неимоверно тяжело. Горькие слезы увлажнили ворот одежды князя. Не могли удержаться от слез и все люди, которые около них были. Однако Чо Пан, поразмыслив о своем положении, все же оторвался от женщины и поехал. А наложница его, плача, пошла вслед за ним.

Когда вечерело и Чо Пан останавливался на постоялом дворе, женщина непременно нагоняла его. Целых три дня и три ночи шла она за Чо Паном. Ноги ее были изранены, они покрылись язвами, и казалось, она больше не сможет сделать ни одного шага. Однако, собрав последние силы, женщина все шла и шла.

Но вот всадники проехали одно место, где над рекой стояла высокая беседка. Оглянувшись, Чо Пан увидел — его наложница решительно поднялась наверх. «Наверно, поднялась повыше, — подумал Чо Пан, — чтобы посмотреть на меня!» А когда оглянулся он на беседку еще раз, увидел: женщина вдруг бросилась с высоты в пучину и исчезла в волнах! Чо Пан полюбил эту женщину за красоту и таланты. Теперь же он был глубоко потрясен ее верностью.

Вместе с евнухом Чо Пан благополучно вернулся на родину. И до самой старости не мог он без душевной боли рассказывать о том времени.

Когда Чхве Севон в молодые годы служил в должности санса, его коллегами были Ким Вонсин, который не умел аккуратно повязать мангон, и Ким Пэкхён, страдавший косоглазием. Дурачась, Севон сложил такой стишок:

Служил вместе с Чхве Севоном еще санса Квак Сынчжин, по прозванию Бес. И Севон сложил стихотворение «Квак-Бес», в котором подсмеялся над сослуживцем:

Севон крепко дружил с Кан Чинсаном. На экзаменах Чинсан занял первое место, а Севон провалился.

— Некто Кан — человек, конечно, очень талантливый, — обхватив коленки, досадливо сказал Севон. — О, как мне хотелось бы самому занять первое место! Да еще чтоб Кан оказался на последнем! Ведь теперь, если я даже и займу первое место на будущий год, радости будет мало: этот Кан мне не позавидует. Хоть бы дерьмо хлестало дождем все эти три дня!

Когда прибыли послами в нашу страну шицзян Дун и гэйши Ван, я был губернатором Пхёнани и получил приказ встретить их в Анчжу. Приехали в Пхеньян. Дун посетил храм Совершенномудрого при Школе.

— У нас в Китае имеется точно такая же, — сказал он, увидя глиняную статую Конфуция.

— Эта статуя сделана из хрупкого материала, — заметил сопровождавший вместе со мной послов Хо Янчхон, — ее легко разбить. Поэтому в Пангване столицы государства не установлено такое изображение, а используется поминальная дощечка.

— Что ж, это весьма разумно! — одобрил Дун.

Прибыли в храм Тангуна. Заметив поминальную дощечку вана Тонмёна, Дун сказал:

— Он был китайцем!

А когда добрались до храма Кичжа и посол увидел полированную стелу, установленную в честь Кичжа, он громким голосом прочел надпись.

— Настоящий шедевр, — воскликнул Дун, — жаль только, что надпись не укрыта от непогоды!

Он обошел также место захоронения Кичжа, осмотрел его могилу и пожелал сказать надгробное слово. Был Дун очень взволнован, говорил без передышки.

А еще Дун участвовал в прогулке на лодке по реке Тэдонган. С восхищением говорил он о прекрасном пейзаже в Янчжу. Тут пошел небольшой дождь. Я просил Дуна еще побыть здесь, но он сказал:

— Дела государевы ждут меня, поэтому задерживаться не могу!

А его помощник Ван продекламировал:

— Вот место, где встарь любили погулять достойные люди, — указывая на беседку Пубённу, сказал я. — Не соблаговолите ли, тэин, составить компанию и подняться туда вместе?

Дун с радостью согласился. Мы поднялись на башню, я огляделся по сторонам, сказал:

— Вид действительно несравненный. Здесь и дождь переждать можно!

— Хозяин хочет удержать гостя из-за дождя, — улыбнулся Дун, — гость же должен был бы уйти и в вёдро. А желания и хозяина, и гостя — в воле Неба! — Мы взаимно раскланялись и покинули беседку.

Когда завершена была посольская миссия, я провожал обоих послов. Ниже по течению реки мы увидели: рыбак поймал сетью рыбу. Рыба сильно трепыхалась, а послы обрадовались, пожелали набрать рыбы в глиняный таз и приказали приготовить из нее, как водится, фарш.