Итак, Чончжу. Некогда эта местность называлась Вансан, а в древности здесь было государство Пэкче.

Людей здесь живет много, и дома тесно прижались друг к другу. Люди чтут обычаи древнего государства, поэтому народ не тупой и не грубый. Все, даже мелкие чиновники, одеты, как ученые, и шляпы носят такие же, как ученые, и поведение их, насколько я мог заметить, соответствует этикету.

Местная гора Чунчжасан густо поросла лесом. Она самая высокая в провинции. А так называемая гора Вансан — всего лишь невысокая сопка. Удивительно, что именно она дала название всей провинции.

В тысяче шагов от главного города провинции находится храм Кёнбокса. В храме есть зал, который называется Пирэпанчжан — «Прилетевшая келья». Я слышал о нем давно, но был занят делами и не мог его посетить. Однажды у меня выдалось свободное от службы время, я проходил мимо храма и осмотрел его. Пирэпанчжан — это зал, куда в древности прилетел буддийский наставник Подок с горы Паннёнсан.

Второе имя Подока — Чибоп. Некогда он жил в храме Ёнбокса на горе Паннёнсан, что в государстве Когурё. Однажды он внезапно сказал своим ученикам: «В Когурё чтят лишь даосизм и не уважают закон Будды. Этому государству долго не простоять. Как найти место, где можно было бы получить приют и избежать треволнений?»

Ученик по имени Мёндок промолвил: «Гора Кодальсан в Чончжу — вот земля, где сумеете прожить спокойно и без волнений».

На втором году правления под девизом Цянь-фэн, в год  ч о н м ё, в третий день третьей луны ученик отворил дверь, вышел и видит: зал, в котором пребывал наставник Подок, уже перелетел на гору Кодальсан, которая от горы Паннёнсан находится чуть ли не за тысячу ли. Тогда Мёндок сказал: «Хотя эта гора и замечательна, но вода в местном источнике иссякла. Если уж мне дали знать о том, что сюда надо переместить Учителя, то надо было бы еще и сообщить о необходимости перенести источник с прежней горы».

Я привожу здесь лишь краткие сведения о Подоке, поскольку Чхве Чхивон уже составил подробное жизнеописание этого наставника.

Одиннадцатая луна, день «киса́». Я начал обход зависимых от нашего государства областей. Марён и Чинан — это древние уезды, расположенные в горных долинах. Их население первобытно и дико. Лица у этих людей как у макак. Они пьют из чаш и блюд, из них же едят протухшее сырое мясо. Их нравы напоминают обычаи южных и северных инородцев. Когда они бранятся и препираются, то становятся похожими на потревоженных оленей: вот-вот бросятся врассыпную.

Дальше я шел, петляя, по горам, пока не добрался до крутых уступов, которые поднимались прямо в облака. По этим уступам я достиг горы Косан. Горная гряда с отвесно вздымающейся вершиной простиралась на десять тысяч киль. Дорога здесь была очень узкой. Спешившись, я пошел вслед за конем. Косан по сравнению с другими горами считается довольно высокой.

После горы Косан я достиг Еяна, а из Еяна добрался до горы Нансан. И весь этот путь я преодолел с одним лишь ночлегом.

На другой день, собираясь отправиться в область Кыммагун, я отыскал так называемый камень-подпорку и осмотрел его. В народе говорят, будто это камень, который подпирал в древности совершенномудрый. Действительно, судя по удивительным следам на нем, это нечто необыкновенное.

На следующий день я приехал в Исон. Жилища стояли заброшенные, изгороди — в зарослях полыни, постоялые дворы и те были крыты соломой. Из прибывших чиновников там было всего четверо-пятеро уставших с дороги. Когда я увидел все это, меня охватила печаль, которая измучила душу.

Двенадцатая луна. Я получил приказ двора проверить, как идет рубка леса в Пёнсане, где находится государственный склад древесины для строительства дворцов и жилищ.

Не бывало года, чтобы в Пёнсане не рубили леса. Однако деревья такие огромные, что за ними могли укрыться волы, с вершинами, которые касались неба, никогда не исчезали, потому что за рубкой леса постоянно следили. Меня так и прозвали «посланником по рубке леса». По дороге я забавы ради сочинил стихотворение:

Мое занятие можно было бы уподобить работе носильщика или дровосека, поэтому я так и написал.

Первый месяц года, день «имчжин». Я впервые приехал в Пёнсан. Громоздящиеся здесь одна над другой вершины, многоярусные скалы то устремляются ввысь, то низвергаются, то изгибаются, то выпрямляются, и не понять, на сколько ли протянулась эта горная гряда от «головы» до «хвоста», от ее «пяток» до «локтей».

Рядом простерлось море, а в море — острова Кунсандо, Видо и Кудо. Добраться до них можно в любое время утром и вечером. Жители приморья говорят: «Если попутный ветер дует прямо, как стремительно летящая стрела, не успеешь оглянуться, как доедешь до Китая».

В горах много каштанов, и местные жители каждый год запасают их впрок, чтобы прокормиться. В нескольких ли ходьбы есть небольшая, в несколько сот шагов, роща красивого бамбука. Его стволы стоят прямо-прямо, словно конопля; они идут на сооружение изгородей. За бамбуковой рощей начинается пологий спуск. Отсюда идет ровная дорога к уезду Поан. Во время утреннего и вечернего приливов эту ровную дорогу вдруг затопляет, и она превращается в море. Поэтому передвигаться по ней можно только в промежутке между отливом и началом прилива.

Когда я пустился в путь, прилив только начинался и до нас — путников — оставалось еще шагов пятьдесят. Я быстро подстегнул коня, чтобы опередить приливную волну. Остальные, двинувшиеся было за мной, оторопев, быстро остановились, а я этого не заметил и все настегивал коня. Внезапно с грохотом стремительно накатился прилив. Он настигал нас с такой неудержимой силой, словно сюда мчалась огромная армия, за день покрывавшая путь вдвое больше обычного. Мощь и грандиозность приливной волны кого угодно могла бы испугать. В страхе я понесся прочь и едва-едва сумел спастись, взобравшись на гору. Но и здесь волне удалось настичь меня и замочить брюхо моего коня.

Ярко-зеленые горные вершины то скрывались, то появлялись, то выплывали, то вновь исчезали в лазурных волнах. Небо хмурилось, временами прояснялось, словно вечер сменялся утром, и каждое мгновение рождалась новая картина. Облака алели, переливались всеми цветами, отливали зеленью в вышине. Все казалось ненастоящим, будто рисунки на ширме с множеством створок.

Обратив вверх взор, я глядел на эти картины и восхищался, сожалея лишь о том, что нет со мной двух-трех человек, с которыми, поравняв коней, я мог бы обменяться стихами. Обилие видов взволновало душу, и она целиком оказалась во власти чувств.

Вначале, еще в пору юности, я и не думал сочинять стихи, не чувствовал, что они будут слагаться легко, как бы сами собой. Однажды я проезжал мимо Чусапхо. Над горным хребтом взошла ясная луна, ее яркий свет отражался на песчаной отмели. Мои мысли были необыкновенно светлы и возвышенны. Отпустив поводья, не торопя коня, я смотрел вдаль на лазурное море и что-то напевал тихим голосом нескончаемо долго. Погонщик был немало удивлен этому моему пению. Так я сложил свое первое стихотворение.

Високосный год, двенадцатая луна, день «чонми». Я вновь получил приказ из дворца. Мне надлежало проверить судебные дела в нескольких уездах. Сперва я направился в уезд Чиннёхён.

В этих местах очень высокие горы. Я углубился в них и постепенно очутился в их самой сокровенной глубине — словно перенесся в иную страну, попал в иные пределы. И без того невеселые мысли мало-помалу стали совсем мрачными.

Солнце перевалило за полдень, когда я вошел на уездный постоялый двор. Из начальства на месте никого не было. Миновала вторая ночная стража, когда примчались правитель уезда и служащий канцелярии. Они так запыхались, словно пробежали восемь тысяч шагов. Моего коня привязали к столбу у ворот и предупредили людей, чтобы не давали ему сена и зерна, иначе загнанный конь мог пасть.