Ее голос больше не был злым или презрительным, но оставался хриплым.

– Ты знал обо мне больше, чем себе я представляла, и скрывал от меня эту информацию. Ты злоупотреблял моим доверием. Ты же понимаешь?

Это сбивало с толку. Вызывало тошноту.

Теперь ей придется пересмотреть и поставить под сомнение каждый их разговор. Когда он врал? Когда просто не говорил правду? Когда использовал знания КЭБН, чтобы способствовать своим целям?

Он однозначно выведывал у нее сведения о Маркусе, общаясь под ником КЭБН, она точно знала. А потом… потом он прекратил контакты на сайте Лавиней. Вот так запросто.

– Когда КЭБН п-перестал… – Она вдохнула через нос и судорожно выдохнула через рот. – Когда ты перестал писать мне на сайте, я говорила себе, что сделала что-то не так или ты наконец увидел меня и понял, что не х-хочешь меня. Ты был м-моим…

Ее плечи содрогнулись от рыданий, и Маркус опустил голову. Она шмыгнула носом.

– Т-ты был моим лучшим другом и просто… ушел, ничего не объяснив, просто бросив какую-то тупую отговорку, которая, разумеется, оказалась неправдой. Ты лгал мне как Маркус, но ты врал мне и как КЭБН тоже. Ты б-бросил меня.

Откинув голову назад, она уставилась на серый потолок машины, дожидаясь, пока сможет снова говорить внятно.

– Ты причинил мне боль и предал мое доверие, потому что боялся.

– Мне очень жаль.

В его голосе слышалась мука. Он ощущал полную беспомощность перед лицом ее отчаяния.

– Твоя публичная личность. – Она раздраженно потерла лоб. – Ты сказал, что годами хотел сбросить ее, но не сбросил. Полагаю, по той же причине. Потому что это слишком сложно и можно потерять все, и ты боишься. Слишком боишься выбрать следующую роль, потому что придется решать, какая версия тебя появится на площадке.

Ее слова не требовали ответа, и он не стал отвечать.

Вместо этого, глубоко вдохнув, он расправил плечи.

– Ты сможешь меня простить?

Вопрос прозвучал сипло. Ее взгляд был безжизненным. Эйприл открыла было рот, и снова закрыла. Один раз. Два.

Когда она молча продолжила таращиться в потолок, он снова заговорил:

– Ты не обязана. Я знаю. Моя любовь не покупает мне прощения, и я сказал это не для того, чтобы повлиять на тебя. Я сказал это потому, что ты должна знать. Что бы ни случилось между нами сейчас, ты должна знать, что любима. Даже если ты меня не простишь.

Ее щеки были мокрыми от слез. И тем не менее. Он любит ее. Она верила этому. И в некотором смысле – во многих смыслах – он правда очень хороший человек. Такой хороший, что она почти поверила, что у них все получится вопреки всему.

Но она знала ответ на его вопрос, потому что знала себя. Она не хотела это говорить, но скажет. Должна сказать.

– Нет, – наконец выдавила она. – Я не смогу тебя простить.

Он издал резкий болезненный звук, отчего ее слезы полились лишь быстрее.

Повернув голову, она наконец посмотрела на него сквозь слезы. Его очертания были размыты, выражение лица расплывалось, и может это было к лучшему.

Она кулаком вытерла слезы с подбородка.

– Я хочу домой.

Его любовь к ней не покупала ему прощение, а ее не означала, что она действительно будет к нему готова. Похоже, это их последний раз наедине. Навсегда.

Однако когда он потянулся к ее руке, она ее не убрала.

Ее дрожащие пальцы были холодными, как и его. Он нежно поцеловал ее ладонь, потом аккуратно положил их на ее бедро. Пристегнулся и завел машину.

– Когда вернемся в Беркли, я соберу вещи.

Его дыхание снова прервалось. Но она не стала спорить.

– Сложите костер, – сказала Дидона своей сестре Анне, когда ветер надул паруса флота Энея, унося его все дальше и дальше. – Положите на него все вещи нашей совместной жизни. Наше брачное ложе. Одежду, которую он носил. Все оружие, которое он оставил. Как оставил меня.

Когда-то она тоже была оружием. Мечом, блестящим, острым и смертельным. Берберский царь Иарбант узнал ее такой, когда она прибыла в Северную Африку и умоляла его о кусочке земли, где она могла бы найти приют, прежде чем возобновить свое путешествие.

– Лишь столько, сколько покроет воловья шкура, – нежно молила она.

Он согласился, услышав веселый, снисходительный смех своих людей, своих мудрых советников. Глупая женщина. Глупая просьба.

Сначала она наточила свой меч до такой остроты, что малейшего движения пальца хватило бы, чтобы разрубить человека на месте. Затем она взяла ту вонючую шкуру и разрезала ее на тонкие ремешки, которыми охватила большой плодородный холм. Там она поселилась со своими подданными, впоследствии расширив свои владения.

Правительница. Царица. Уважаемая и любимая своим народом, Энеем. За время ее лихорадочной страсти ее народ стал беспокойным. Как и он.

Когда костер сложили, она встала на вершине и подняла меч, который он когда-то преподнес ей, стоя на коленях, держа лезвие плашмя на ладонях. Плоская сторона больше не интересовала ее. Только острие.

Ее губы, произносящие последние слова, которые никто не услышит, замерли, когда она заметила его. Еще один полубог, а также плут – Купидон.

Грациозно сложив крылья за спиной, он плавно остановился на вершине ее скорбной горы, глядя на Дидону с сожалением.

– Ты явился усилить мою преданность богам? – Ее смех походил на скрип металла, холодный и жуткий. – Она уже довела меня до гибели. Чего еще тебе надо?

– Нет, обманутая царица, – возразил он. Его низкий, гулкий голос звучал решительно. – Я явился освободить тебя.

Она попыталась снова рассмеяться, но вместо смеха вырвался беспомощный всхлип.

– Я была готова освободиться.

– Не так, – сказал он. – Не так.

Стрела, вонзившаяся в ее грудь, не была острой или горячей. Она была тупой и холодной. Свинцовой.

И впервые с тех пор, как она увидела Энея, когда тот стоял на борту приближающегося к берегу корабля и ветер ласкал его каштановые волосы, она опять стала клинком. И ей не нужен был направленный в сердце меч. Больше нет.

Мысли об Энее вызывали только отвращение, а не желание. Не исступленную жажду. Купидон склонил золотую голову.

– Теперь мы оба свободны. Ты – от роковой любви. Я – от повелений моей вероломной матери.

Он взял ее на руки и одним взмахом крыльев опустился у подножия костра.

– Я должен вернуться к Психее, – поведал он и поддержал ее, но она не нуждалась в помощи. – Ты знаешь, что должна делать.

Она знала. Она снова наденет царскую мантию и станет защищать свой народ от угроз на земле и под землей. От людских нарушителей и тех, кто выползет из глубин Тартара через врата, зияющие внутри ее городских стен.

Купидон превратился в золотую искру на горизонте, а Дидона подняла факел и подожгла свою жизнь с Энеем.

Ключ от дома Маркуса по-прежнему работал. Хотя ему и казалось, что не должен.

Каким-то образом за прошедшие месяцы его домом стала маленькая квартирка Эйприл. Место, которое принадлежало им, не только ей. Место, которое ему не придется покидать никогда.

Он позволил себе купаться в этой фантазии, пока почти не позабыл, что это фантазия.

Когда он открыл входную дверь, стылый воздух кондиционера ударил его, словно пощечиной, и он вздрогнул. Холодным воздухом было трудно дышать, но он все равно уже почти двадцать четыре часа не дышал полной грудью.

Эйприл отодвинула его в сторону – справедливо, конечно справедливо – почти день назад, и он до сих пор не мог прийти в себя. До сих пор находился в ловушке, которую сам же и создал.

Он все-таки заставил себя зайти внутрь и закрыть за собой дверь. Запер ее. Вспомнил о том, что в доме полно ценных вещей, и установил сигнализацию, несмотря на то, что сейчас они казались ему никчемными.

Ключи и бумажник отправились на консоль возле двери, в чеканную бронзовую миску. Обувь – в шкаф в прихожей. Разбитое сердце… ну, его никуда не денешь.