Он осторожно взял этот шелковистый локон и отвел от ее лица.

– Я говорил родителям, что ненавижу музеи, – признался он. – Отказывался ходить.

Эйприл опустила голову:

– Прости. Мне следовало…

– Это была неправда, – добавил он, играя с кончиком выбившейся пряди. Он потер ее между большим и указательным пальцами, глядя, как она сияет на солнце. – Сказать это было легче, чем признаться, что я не могу читать мелкие буквы на всех этих табличках так быстро, как они хотели.

Проще, чем сказать:

– Ваше нетерпение заставляет меня чувствовать себя таким же маленьким, как эти буквы.

– Маркус, – изумилась она и свела брови. – Мне жаль.

Проведя большим пальцем до конца этого золотисто-рыжего локона, он коснулся ее подбородка и шеи. Задержался на бледной коже в том месте, где шея переходила в плечо, где нежная кожа была такой горячей.

Он погладил этот изгиб, ее веснушки, соединяя одну с другой.

– Не жалей. Я хотел даже поблагодарить тебя за то, что показала мне, что я могу любить музеи.

Теперь она сжала его бедра, склонив голову набок, чтобы облегчить путь его пальца, раскрыв губы, полузакрыв глаза за очками. С каждым вздохом она подавалась ближе. Ближе, пока…

Он больше не мог терпеть. Он должен узнать. Наклонившись, он прижался губами к беззащитной ямке рядом со своим пальцем, так что каждое слово ласкало ароматную кожу ее шеи.

– Спасибо за прекрасный день. Спасибо, что ты такая терпеливая. Такая умная. Такая красивая. Спасибо, что…

Ее пальцы зарылись в его волосы, умелая рука подтолкнула его голову, вынуждая сильнее прижаться губами, и он заткнулся, подчиняясь невысказанному приказу.

На вкус она была как розы и сладость, соль и пот. Он накрыл ладонью ее шею, чтобы удержать обоих, вызвав у Эйприл дрожь, и еще крепче прижался к ней. Когда он втянул губами ее кожу и слегка провел зубами по шее, она ахнула и выгнулась навстречу.

Останется след. Хорошо.

И тут, в тот самый миг, когда она раздвинула ноги, чтобы впустить между ними его колено, и он зарычал от безрассудного желания, то услышал их.

– Маркус, посмотри сюда! – крикнул один. – Это девушка из соцсетей?

Подняв голову, Маркус увидел, что к Эйприл приближался мужчина. Его камера была направлена прямо на нее.

– Как тебя зовут, дорогуша? Как давно вы знакомы?

Она напряглась, и Маркус не винил ее за то, что она отодвинулась от него под таким натиском. Но она должна знать: это только начало. Раз уж папарацци все-таки нашли их…

КУХНЯ РЕСТОРАНА, ПОЛНОЧЬ.

МАЙК и ЖЮЛИ страстно целуются, Жюли прижата к металлической рабочей поверхности. Неожиданно Жюли пошатывается и едва не падает, прерывая поцелуй. Она прикладывает ладонь ко лбу и смотрит на него полными слез глазами. Когда он тянется к ней, она уворачивается.

ЖЮЛИ: Я больше не могу быть твоим су-шефом.

МАЙК: Но… почему? Почему, Жюли?

ЖЮЛИ: Между нами ничего не может быть. Поверь мне. Это так же невозможно, как усовершенствовать мое фьюжн-блюдо из джамбалайи с чизкейком.

Она шаг за шагом пятится от него в темный зал ресторана, держась одной рукой за столешницу, стены, дверную коробку.

МАЙК: Жюли! Жюли, не уходи!

Она почти у выхода из ресторана, плачет.

МАЙК: (за кадром) Не бросай меня. Без тебя я буду в вечной запарке.

Стоя в одиночестве в пустой кухне, Майк прижимает к груди брошенную ею сетку для волос.

МАЙК: Прощай, мой сладкий, пикантный су-шеф. Прощай.

Приняв приглашение Маркуса, Эйприл все гадала, как она отреагирует на появление настоящих папарацци. Застынет на месте? Засмущается? Попытается спрятаться? Полностью проигнорирует их и продолжит заниматься своими делами, как представляла последние пару дней?

В итоге ничего из этого не случилось. Вместо этого она была поглощена шоу, которое устроил Маркус. Каким-то образом он умудрился за считаные секунды отвлечь внимание папарацци от нее за счет чистой харизмы, неприкрытого флирта и…

Да, он устроил стриптиз. Отодвинувшись от нее еще на шаг, он усмехнулся публике.

– Сегодня чертовски жаркое солнце.

Опустив руки, он скрестил их и потянул хенли наверх. Одновременно задралась и футболка, оголив тело.

Это был прохладный весенний день. Он не мог не почувствовать холодок кожей. Он знал, что делал. Определенно знал.

Первым показался его живот, плоский и твердый, разделенный линией шелковистых на вид золотисто-коричневых волос, И косые мышцы живота, которые хотелось облизать. Его джинсы сидели на бедрах ниже, чем она представляла, достаточно низко, чтобы ей пришлось с усилием сглотнуть.

Затем, по мере того как он продолжал тянуть хенли выше, медленно – ох как медленно – показалась его грудь, мускулистая, слегка покрытая пушком и…

Соски, боже, соски! Все успели разглядеть их, затвердевшие от холода, прежде чем он стянул хенли через голову и опустил футболку на несколько дюймов.

Папарацци фиксировали все, их камеры бешено щелкали. Однако один из них наконец сумел вспомнить причину своего присутствия.

– Маркус, ты здесь на свидании? Как зовут твою подругу?

– Ну, всем известно, что меня не интересуют музеи, – выдал Маркус и подмигнул. Один из папарацци натурально покраснел. – Но чтобы произвести впечатление на хорошенькую женщину, все средства хороши, верно? Я страдал во имя красоты, как часто это делаю.

Да, это было определенно впечатляющее шоу. По крайней мере, Эйприл решила, что он устроил шоу. Надеялась.

Потому что в противном случае весь сегодняшний день был игрой. Он притворялся, что наслаждается музеем, наслаждается ее компанией, в надежде умчать их очевидную – хоть и удивительную – сексуальную совместимость в оргазмический закат.

Откуда ей знать? Разве не она несколько дней назад думала, что его актерские способности достойны награды? Как она могла посчитать, что мужчина, которого она увидела сегодня, настоящий Маркус, а не просто еще одна роль?

Он одарил зевак последней сияющей улыбкой, затем взял ее за руку и потащил к такси, только что подъехавшему ко входу в музей. Папарацци поспешили за ними, выкрикивая вопросы и фотографируя, но Маркус только махал рукой и улыбался.

Они скользнули на заднее сиденье такси прежде, чем пожилая женщина успела расплатиться с водителем.

Чтобы предоставить старушке достаточно свободного места, Маркус посадил Эйприл к себе на колени, и она пожалела, что не может расслабиться от их контакта, расплавиться от жара, исходящего от его совершенного сильного тела. Не сейчас. Вместо этого она напряженно замерла, словно линейку проглотила.

Думал ли он, насколько она тяжелая по сравнению с другими женщинами, с которыми он встречался?

Или – и это почему-то казалось ей хуже – думал ли он: «Наконец-то мы можем перестать говорить о долбаных камнях и перейти непосредственно к траху»?

Маркус виновато улыбнулся обалдевшей пассажирке на другом краю сиденья.

– Извините за вторжение. Мы будем счастливы заплатить чаевые за вашу поездку, если позволите.

При этих словах ее пергаментные щеки сморщились от улыбки, и она слегка стукнула его по колену тростью.

– Я уже оплатила чаевые картой. К тому же я видела ваше представление, когда мы подъезжали. Это достаточная компенсация, молодой человек.

Он рассмеялся и пожал протянутую старушкой руку. Его веселье вибрацией отдалось в сидящей у него на коленях Эйприл. Они еще с минуту поболтали, не разжимая рук, и старушка стала вылезать из такси.

Неуклюже, стараясь не задеть Маркуса локтем, Эйприл подтолкнула его к центру заднего сиденья и слезла с его колен. Подвинувшись, он поддержал пожилую даму под локоть, пока она медленно выходила из машины.