Определенно, он до сих пор остался говнюком-подростком. Который бьет, когда ему больно. Изображает худшего в мире сына. Говорит правду, чтобы причинить максимум страданий, потом придумывает то, от чего родители придут в ужас.

Ему тридцать девять лет. Пора прекращать.

– Ты… – начал отец и сглотнул. – Ты рассматриваешь эту роль?

Он почти сказал это. Почти пожал плечами и ответил: «Почему нет? Режиссер говорит, что я фантастически выгляжу в костюмах».

Если он продолжит так сильно стискивать стакан с водой, тот треснет. Маркус очень аккуратно поставил стакан, поочередно оторвав пальцы от хрупкого стекла.

Правда. На этот раз он скажет им неприукрашенную правду, без притворства, призванного защитить его.

– Нет, пап, – произнес он. Его голос звучал ровно. Бесцветно, практически скучающе. Это было все милосердие, на которое он был способен в этот момент. – Нет, я не рассматриваю эту роль. Я сразу же попросил своего агента отказаться. Не потому, что она искажает римскую историю, а потому, что я заслуживаю лучшего как актер, и я требую лучшего от своих режиссеров и сценариев.

Родители снова переглянулись, не находя слов. Наверное, ошарашенные тем, что он считает себя человеком, имеющим определенные стандарты.

– Рада, что ты теперь аккуратнее относишься к выбору, – наконец сказала мать, осторожно улыбаясь. – За исключением этого ремейка «Юлия Цезаря», почти что угодно будет лучше твоего последнего проекта.

Не удивительно, что они считают его самым глупым в семье. Со скрипом отодвинув стул, он поднялся.

– Мне пора идти. Еще раз спасибо за обед.

Родители не стали протестовать, когда он вышел из столовой, взял куртку и ключи и с широкой улыбкой пожелал им всего хорошего. Отец вежливо кивнул ему на прощание в маленькой прихожей, и Маркус ответил тем же.

Он был уже у двери, почти вышел, когда мама потянулась за… чем-то. Каким-то контактом. Полуобъятием, поцелуем в щеку – он не знал. Честно говоря, это не имело значения. Если она коснется его сейчас, если кто-то из них коснется, он разобьется, как тот стакан. Маркус сделал шаг назад.

Мать уронила руку, в зеленых глазах за привычными очками мелькнула боль.

Однажды зимней ночью, когда он выбрался из кровати, чтобы подслушать у приоткрытой двери их крошечной спальни, он услышал, как она плачет. Давясь слезами, она сбивчиво объясняла мужу, как соскучилась по обучению детей в их частной школе, соскучилась по работе рядом с ним. Она призналась, что ей невыносимо день за днем сидеть за столом напротив их сына, безуспешно пытаясь достучаться до него, чего не удалось ни воспитателям в детском саду, ни учителям в первом классе, в то время как Лоуренс сияет в яркости внешнего мира.

Она никогда не зарабатывала столько, сколько ее муж. Никогда не имела такого статуса на их кафедре, хотя вернулась на прежнюю должность.

– Мне каж-жется, что я с каждым часом т-теряю себя, Лоуренс, – рыдала она. – И я люблю Маркуса, но не могу до него достучаться, и иногда мне хочется встряхнуть его, но вместо этого я должна продолжать попытки заставить его учиться…

Слова вырывались друг за другом, почти истерически, и Маркус не усомнился в их правдивости. В ту ночь унес эту правду с собой в кровать. Как и во все следующие.

Он страдал, но и она тоже. Из-за него.

Так что несмотря на желчь в горле, он сгреб ее в объятия. Поцеловал в макушку и подставил щеку для поцелуя. Помахал ей из окна машины. А потом он убрался оттуда, понятия не имея, когда вернется и вернется ли в принципе.

Спальня Клеопатры, полночь. Обнаженная Клеопатра возлежит на круглой, покрытой бархатом кровати. Бледная в свете свечей. Она все, чего хочет мужчина. Прекрасная, ненасытная, просто страстная загадка. Ее роскошная грудь, дерзкая и крепкая, обещает весь мир тому несчастному, кто поддастся ее колыханию. Рядом лежит Марк Антоний, ничего не соображающий от удовольствия. Она буквально держит его в кулаке.

КЛЕОПАТРА: Цезарь должен умереть. Еще раз.

МАРК АНТОНИЙ: Нет! Подобное предательство запятнает мою честь!

КЛЕОПАТРА: Ты должен пронзить его колом!

Она склоняется над ним, ее грудь обещает сексуальное безумие, и он не может отвести взгляд от ее тяжести. Ни один мужчина не устоит перед таким искушением.

МАРК АНТОНИЙ: Если ты настаиваешь, мой вероломный цветок.

КЛЕОПАТРА: Не бойся, что он восстанет из мертвых. Ни одно дважды убитое существо не совершило кровавую месть над своими врагами с последних мартовских ид.

МАРК АНТОНИЙ: Женщины – самые бессердечные существа.

Она все-таки предложила идти не в аквапарк, тем не менее Маркус не возражал. Не спрашивал, являются ли их планы каким-то тестом, хотя и подозревал это.

«Жди меня в 11 у Калифорнийской академии, – написала Эйприл прошлым вечером, пока он стоял под слишком горячим душем в своем номере. – Я хотела посмотреть выставки естественной истории и подумала, что тебе может понравиться планетарий. (Удержалась от шутки про звезды. Я молодец.) Можем пообедать в кафе. Годится?»

Выйдя из ванной, он прочитал ее сообщение, вытер волосы и прикинул варианты. «Годится. Почему бы нам не встретиться в кафе и заправиться кофе, прежде чем смотреть на камни и сидеть в темноте? Шучу».

«Думаю, что смогу не дать тебе заснуть в темноте, – ответила она. – Но согласна: сначала кофе».

Он с минуту, моргая, смотрел на это сообщение, жалея, что душ не был холодным.

Флирт. Это определенно флирт.

На остаток вечера этого было достаточно, чтобы ослаблять резкую боль в груди каждый раз, когда он думал о том, как обидел ее под личиной КнижныйЭнейБыНикогда, как ему не хватает сайта Лавиней и как его родители разочарованно и неодобрительно смотрели на него за обедом.

И вот в понедельник утром он стоялт перед музейным кафе, неприлично взволнованный перспективой увидеть настоящие звезды. Даже несмотря на то, что казался единственным человеком в поле зрения, пришедшим без детей.

– Привет! – раздался за спиной ее голос, задыхающийся и хриплый. – Извини. Транспорт сегодня утром немного задерживается, и мне тоже пришлось.

Развернувшись, он глубоко вздохнул.

– Привет, – выдавил он. – Без проблем. Я сам только что пришел.

Ее джинсы, такие обтягивающие, почти как легинсы, под горчичной туникой с любовной точностью подчеркивали великолепный изгиб ее бедер. Роскошные рыже-золотистые волосы, собранные в высокий хвост, сверкали в лучах солнца, проникающих в окно, а очки в толстой черепаховой оправе подчеркивали карие глаза.

Маркус оделся неприметно. Джинсы. Кроссовки. Простая голубая хенли. Бейсболка.

По справедливости, сегодня никто не посмотрит на него дважды, когда рядом стоит Эйприл. Удивительно, что папарацци не следуют за ней повсюду, просто чтобы зафиксировать ее яркое великолепие.

– Ты прекрасно выглядишь.

Простой факт. Это должно быть сказано. Ее губы, мягкие и слегка опущенные из-за опоздания, изогнулись в милой улыбке.

– Спасибо.

Когда она распахнула объятия для приветствия, он бросился в них. Притянул ее к себе, положив одну ладонь на спину, а другую на шею, где шелковые волоски защекотали пальцы. Прижался щекой к ее макушке и вдохнул аромат роз и весны. Аромат Эйприл.

Ее теплое роскошное тело идеально слилось с его, пластично заполнив пустоты, о существовании которых он даже не подозревал. Кончики ее пальцев заметно вдавились в его спину. К его удовольствию, она обнимала его так же крепко, как он ее.

Она держалась за него дольше, чем он ожидал, у нее даже дыхание сбилось. Наконец отстранившись от нее на несколько дюймов, он увидел, что ее глаза за очками блестели чуть ярче.

– Спасибо. Мне это было нужно.

Проклятие.

Положив ладонь ей на затылок, Маркус нежно поцеловал ее бледный веснушчатый висок, прямо над дужкой очков.