ТРИТУС: Позволь показать тебе.

Но как только они соприкасаются в первый раз, взявшись за руки, ее ноги касаются его хвоста, ее глаза расширяются, и вовсе не от желания. Внезапно ей становится трудно дышать, и она отшатывается от него.

КАРМЕН: Моя… моя аллергия! На водоросли! Я… (хватает ртом воздух) забыла!

ТРИТУС: Нет! Мое проклятие! Оно все-таки сбылось!

На него обрушивается вся трагичность их любви, и он уплывает, исчезая под водой.

– Вот здесь я и живу, – объявила Эйприл и взмахом руки пригласила его войти. – Квартира с отдельным входом, так что у меня относительное уединение.

Маркус огляделся.

– Похоже, отличная находка, особенно в этом районе.

Открытая планировка, за исключением спальни и ванной. Квартира не слишком просторная, но уютная. И в хорошем состоянии: с блестящим паркетом, кухонными приборами из нержавейки и столешницами под мрамор. Он подозревал, что, когда она устроится, здесь станет уютнее, чем в его собственном доме в Лос-Анджелесе с его агрессивно современным дизайном. Так ему, конечно, и надо, раз не проследил за процессом лично, но в то время он находился за границей и ему хотелось, чтобы когда он вернулся, ремонт уже был закончен.

– Прошу прощения за коробки. – Эйприл переступила с ноги на ногу. – У меня не было времени разложить все по местам и повесить картины.

Консоль из белого мрамора при входе – она предпочла дереву камень, что не удивительно, – не пошатнулась, когда он оперся на нее ладонью, ощущая под пальцами гладкую и твердую прохладную поверхность.

– Меня впечатляет все, что ты успела распаковать за такое короткое время.

Она поджала губы, но ее тихое хмыканье прозвучало как сомнение.

К тому времени, как он вошел за ней в квартиру, часть ее уверенности и откровенной, возбуждающей, сексуальной агрессивности пропала. Сейчас ее взгляд метался по комнате, словно подмечая все недостатки. Маркус впервые видел, чтобы она так нервничала, включая их совместный ужин и первую встречу с папарацци.

Жаль, потому что из-за этой перемены кровь быстро остыла, а в голове прояснилось. Достаточно, чтобы он вспомнил свое решение обсудить с ней последнюю чувствительную тему, прежде чем они обнажатся друг перед другом.

Не то чтобы он был в этом уверен, к тому же она может передумать сейчас или когда пожелает. Но он надеялся. Фантазировал.

– Я знаю, что ты, наверное, не привык к такому… – начала она.

– Эйприл, – слегка возмутился он, покачал головой и выгнул бровь с мягким укором. – Мои родители преподают в школе, помнишь? Я вырос в доме, который был не намного больше твоей квартиры.

Ее лицо слегка просветлело при напоминании, но плечи остались напряженными.

– Точно. Я забыла.

Было явно видно, что ее беспокоило его мнение. Но только ли беспорядок в доме был причиной ее нервозности?

Они пришли к ней с весьма определенной целью. Но теперь, когда над ними нависла перспектива такой степени интимности, такой степени буквального и переносного обнажения, она, похоже, переживала, что он может осудить ее и счесть неподходящей в совершенно другом смысле. Но как узнать это точно?

– Эм-м… – Она прошла в кухонную зону. – Ты голодный? Мы можем пообедать, если хочешь. У меня осталась пицца. И еще жареный рис. – Она повела плечом, открыла холодильник и принялась осматривать полки. – Извини. После переезда я не заморачивалась готовкой. Да и раньше тоже.

Лучшей возможности не представится.

Она не отошла от холодильника, когда он подошел к ней сзади. И даже когда обнял, сцепив руки у нее на талии. Ее тело замерло в его объятиях. Застыло, хотя она и не двинулась с места.

Через несколько секунд она расслабилась, прижавшись к нему, как раньше.

Наклонив голову, он положил подбородок на ее округлое плечо.

– Я люблю готовить. Что хорошо, потому что из-за работы должен внимательно относиться к тому, что ем и как занимаюсь.

Она сильно напряглась. С таким же успехом он мог держать кусок ее каменной столешницы. Не удивительно.

– Эйприл… – Он коротко поцеловал новый синяк у нее на шее. – После утренних пончиков я, наверное, весь оставшийся день буду есть только белки и овощи. Мне нельзя остатки пиццы или жареного риса. Я все равно не особо голоден. Но…

Она закрыла дверцу холодильника, вывернулась из его рук и отошла, и он не пытался ее остановить. Он просто продолжил говорить и надеялся, что она еще слушает.

– …я не жду, что остальные будут есть или заниматься так же, как я. Это часть моей работы. Вот и все, – заверил он и показал на сверкающий холодильник. – Так что если ты голодна и хочешь пиццу – ешь пиццу. Хочешь жареный рис – ешь рис. Если хочешь еще пончиков размером с твою голову или этих кроко…

– Кокруфинчиков, – буркнула она, наконец подняв на него глаза.

– …как бы эта хреновина ни называлась – ешь их. Несмотря на очень реальный риск, что от такого количества кофеина ты и правда взлетишь. – Он старался вложить в каждое слово всю искренность, на которую был способен, все спокойствие. – Что ем или не ем я, не имеет совершенно никакого значения.

Он не должен был знать, почему она стала такой холодной в такси после их свидания в музее. Но он знал, что прежде чем они вместе упадут в кровать, ей надо услышать правду.

Его тело – инструмент для его работы. Он намерен сохранять его сильным, выносливым и гибким. Если внимание, которое он должен уделять своей еде или упражнениям, станет для нее источником смущения, которое она не в состоянии преодолеть, им обоим надо выяснить это сейчас.

Она остановилась в нескольких футах от него, прислонившись бедром к столешнице. За этими очаровательными очками ее карие глаза прищурились.

Того, что он говорил правду, было мало. Она должна еще и поверить. Он намеревался демонстрировать искренность и убедительность, используя все подходящие приемы из своего актерского арсенала. И вот теперь он открыто стоял под ее пристальным взглядом, расслабив руки и прямо глядя ей в глаза. Спокойный и непоколебимый, настоящий образец искренности. Последовала долгая пауза, а потом она склонила голову и сделала маленький шаг к нему.

– Справедливо.

От внезапного облегчения у него ослабли колени, и он привалился своими упругими полушариями к столешнице для поддержки, одновременно искоса взглянув на Эйприл.

– Ты говорила про обед. Хочешь чего-нибудь съесть?

Впервые с того момента, как они вошли в ее квартиру, ее улыбка стала хитрой. Хищной. Боже, на съемках ему приходилось пробегать сквозь искусственные огненные шары, но даже они были не столь горячими, как Эйприл с этим выражением лица!

Однако это выражение означало, что он справился. Прошел по словесному минному полю без опоры на сценарий или слова персонажа, и наградой ему стала эта ослепительная зажигательная улыбка.

– Не еду. – Еще один шаг ближе. И еще. – Насчет остального меня можно убедить.

Из легких будто разом выкачали весь воздух.

Эйприл с золотисто-рыжими волосами, разметавшимся по его бедрам, пока он выгибается навстречу ее губам и дрожит.

Этот образ доводил его до оргазма бесчисленное множество раз за последнюю неделю. Практически такой же результат получался, когда он представлял звуки, которые она издает, когда он ласкает ее, как она бьется в его хватке и мотает головой, пока он удерживает ее на месте, как ее лоно сжимается вокруг его пальцев, пока он сосет ее клитор, как она стонет, испытывая блаженство от его губ.

Однако всего час назад его член стоял от совершенно другой фантазии. Эту он может воплотить сейчас, если она не против. Прямо сейчас, на ее кухне, под льющимся в окна солнечным светом.

Маркус протянул руку.

– Иди сюда.

Без колебаний она переплела их пальцы и не замерла и не возразила, когда он развернул ее и притянул спиной к своей груди. Столешница позади него была твердой и холодной, но он почти не ощущал этого, учитывая мягкость и тепло в своих руках.