– Прости.

– Тебе не за что извиняться, – заверила Эйприл. Сжав его последний раз, она отодвинулась и слегка натянуто улыбнулась. – Идем пить кофе и смотреть на камни.

Он притворно застонал, но взял ее за руку и позволил отвести себя к стойке кафе.

– Некоторые из них сверкаю-у-у-ут, – пропела она и дернула его за прядь, пока они стояли в очереди. – Прямо как ты.

Он опустил глаза на свои кроссовки.

«Красивая мордашка, – сказал Рон. – Мы не могли бы найти красивее».

– Несмотря на годы копания в грязи, у меня слабость к блестящим вещам. Я настоящая сорока, – поведала она и задела пальцем мочку уха, откуда к плечам спускались серебряные кольца. – Особенно меня завораживает, как рождаются некоторые блестящие вещи.

Это была наживка. Эффективная, надо сказать. Его взгляд вернулся к ее глазам.

– Расскажи.

Изгиб ее губ стал мягче.

– Определенные минералы в течение долгих лет подвергаются воздействию огромного давления, благодаря чему их твердость не уступает их красоте.

Его родители не интересовались наукой, но он не был совсем несведущим.

Маркус медленно выдохнул:

– Алмазы.

– Алмазы, – подтвердила она.

Его смех был немного неуверенным.

– В течение долгих лет? – удивился он и выгнул бровь. – Ты только что назвала меня старым?

Эйприл фыркнула.

– Я сказала то, что сказала.

В уютном молчании они расплатились за кофе и дополнили его по своему вкусу. Капля сливок для него и молоко и щедрый водопад сахара для нее.

За прошедшие годы он получал экстравагантные комплименты. Часто от людей, которым было что-то нужно от него – деньги, минута славы, секс со звездой, но также от людей, которые просто восхищались им по лестным или смущающим причинам, а то и одновременно.

Каким-то образом Эйприл умудрилась превратить беседу о минералах в похвалу такую же сладкую, как ее кофе. Научную тоже, но это почему-то только делало ее еще слаще.

Она определенно умела сочинять истории. Кристально ясные и более многогранные, чем сумел создать он за многие годы написания фанфиков.

– Алмазы не должны быть такими дорогими и редкими, и мне ненавистно, что их добывают из земли и используют как оправдание эксплуатации и порабощения. Алмазная промышленность отвратительна и порочна. Но все же… – Попробовав свой кофе, она наморщила нос и добавила еще сахара. – Когда я в первый раз увидела алмаз Хоупа в Вашингтоне, то подумывала пойти по преступной дорожке.

Когда он засмеялся, стоявшая поблизости мать с коляской сфотографировала его на мобильный.

Не привлекая внимания, он направил Эйприл к окнам, и они смотрели на улицу, пока пили кофе и разговаривали о своих любимых музеях. Вернее, он побуждал Эйприл рассказывать про ее, поскольку не надо ей знать, в какие мучения превращались его предыдущие походы в музеи.

– Готов к камням? – спросила она, когда они закончили.

Он ответил, что готов, подал ей руку, и она приняла ее.

Около часа они бродили по музею, сначала разглядывая и трогая удивительно яркие минералы всех цветов радуги, потом посетили пингвинов и обширные диорамы, изобилующие растениями и мастерски выполненными чучелами животных.

У первого информационного стенда, к которому они подошли, она взглянула на экран. Прикусила губу. Конечно, она помнила, переживала и хотела знать больше.

– Я смогу прочесть ее, но это займет больше времени, чем у тебя. Просто… – осекся он и вздохнул. – Пожалуйста, не торопи меня.

Она сдвинула брови.

– Конечно, я не буду торопить.

И она не торопила, как бы долго он ни читал, хотя он все равно предпочитал варианты, которые не требовали пояснений. Интерактивные занятия, или огромный синий кит и скелеты тираннозавров. Или – к удовольствию Эйприл – «Трясущийся дом».

– Это мой первый симулятор землетрясения, – радостно сообщила она и, улыбаясь, потащила его внутрь. – У нас в Сакраменто нет ощутимых землетрясений, так что я в восторге.

Он позволил подвести себя к искусственному окну.

– Тогда хорошие новости. Теперь, когда ты живешь в Области залива, будешь ощущать что-нибудь каждый год или два как минимум. Хотя, надеюсь, не сильное.

Она наморщила носик.

– Что ж, по крайней мере мы не в Вашингтоне или Орегоне. Рано или поздно эти бедные люди окажутся глубоко-глубоко…

В этот момент заговорила сотрудница музея, и Маркус сделал мысленную пометку не переезжать в Сиэтл. Пока женщина в футболке-поло объясняла, что будет происходить дальше, он осматривался. Рядом Эйприл делала то же самое: прищурившись, внимательно разглядывала затянутый тканью потолок, экран с изображением окна, окрашенные в голубой цвет стены и встроенные полки.

Симулятор, оформленный внутри под викторианскую гостиную, не мог похвастаться большим количеством украшений на стенах и полках. Несколько книг, декоративные тарелки и бокалы, зеркало, картина, канделябр. И, самое смешное, аквариум. Окрашенные в белый поручни пересекали комнату, обеспечивая каждую маленькую группу посетителей необходимой опорой.

Экран на одной стене показывал вид из окна на архитектурный ансамбль «Разукрашенные леди»[15] недалеко от Аламо-сквер. Город, каким он был в 1989 году, во время землетрясения Лома-Приета, согласно сотруднице музея. По ее словам, к 1906 году, перед самым страшным бедствием в истории Сан-Франциско, вид на город постепенно поменялся.

По сравнению с декорациями «Богов Врат» помещение было, мягко говоря, скромным. Но сегодня он будет, переплетя пальцы, спокойно держать Эйприл за руку, зная, что ему не придется глупо умирать на камеру. В общем и целом, он был готов на такой обмен в любой момент. Несмотря на то, что не один мобильный был направлен на них, а не на комнату или экскурсовода, объясняющего суть того, что произойдет дальше.

Сначала, как сказала женщина в поло, комнату затрясет с силой землетрясения, произошедшего в 1989 году, а потом – в 1906. Конечно, это будет смягченная версия, чтобы демонстрация была безопасной и приемлемо короткой для посетителей. Если первое, более слабое, землетрясение окажется слишком большим испытанием, они могут уйти перед вторым.

В одной бессмысленной сцене в пятом сезоне «Богов Врат» Эней оседлал Пегаса, чтобы навестить свою мать, Венеру, в ее высоких небесных чертогах. Чтобы записать ту сцену, Маркусу приходилось часами сидеть на гигантской зеленой установке, размещенной в просторном зеленом ангаре и запрограммированной воспроизводить движения огромного крылатого коня в полете.

Несмотря на все предосторожности, несмотря на всю его любовь к физическим испытаниям и исполнению трюков, этот опыт был… неприятным. По крайней мере сначала, пока он не привык к ритму.

Он решил, что если в комнате в качестве средств безопасности требуются только поручни, то он справится.

Пока голос на записи рассказывал обстоятельства обоих землетрясений, они с Эйприл стояли бок о бок, прислонившись к своему участку поручней. Когда начали воспроизводить землетрясения Лома-Приета, свет замигал и погас, а комната загремела и задрожала под ногами. Когда светильник зашатался, а книги миллиметр за миллиметром поползли с мест, он, обняв Эйприл за плечи, прижал ее ближе к себе.

– На всякий случай, – сказал он, когда она взглянула на него.

– Точно, – хмыкнула она.

В итоге все весьма живо напомнило тот момент из его прошлого, когда он пережил настоящее землетрясение, разве что теперь было намного счастливее. И сексуальнее. Намного счастливее и сексуальнее. Ее грудь задела его бок, когда Эйприл повернулась, и ему пришлось проглотить непристойный звук.

Когда началась симуляция землетрясения 1906 года, разница между толчками сразу стала очевидной. Была не только тряска, но и резкие толчки, и ощущение, что они куда-то соскальзывают. Это длилось долго, достаточно долго, чтобы невольно вспомнить, что подобное бедствие может повториться прямо там, где они стоят, в любой момент. Тем не менее улыбка на круглом красивом личике Эйприл с каждой секундой становилась шире. Во время одного из толчков она встала на носочки и придвинулась ближе. Тогда ее грудь стала не просто касаться его. Контакт стал изумительно приятным. Мягкое дразнящее давление. Грудь терлась об него при каждом рывке пола под ними.