Измайлов сморит перед собой, сохраняет молчание. Полное равнодушие. Не двигается. Лишь широкими ладонями стискивает руль. И вена, что у виска отчетливо прорисована выдает учащенный пульс.

— Спокойной ночи, — глухо выдаю.

Распахнув дверь оказываюсь под прохладным дождем. Я вдыхаю его свежесть глубоко, с жадной затяжкой. На секунды поднимаю голову к небу, позволяю каплям орошать лицо.

Все же Нинель права, вокруг много прекрасного и было бы глупостью не попробовать рассмотреть измену мужа под другим углом призмы. Задача не из легких предстоит, но безусловно решаемая.

Обняв себя за плечи, успеваю сделать несколько шагов, когда в спину бьет леденящий душу голос.

— Аурика!

Замираю тотчас. Идет отток крови, мгновенно усиливая циркуляцию по венам. Одним только словом, выбивает почву из-под ног. Взвинчивает нервы, как и сам адреналин. Я не оборачиваюсь. Просто, потому что не удается. Каблуками врастаю в асфальт. Измайлов подходит вплотную, забирает миллиметры, не оставляя дистанции между телами. Больше он ничего не говорит, а я судорожно глотаю не в силах отстранится.

Мужчина резко разворачивает к себе. Не противлюсь. И я поднимаю взор. Отчего пронзает нещадный озноб. И это не от холода. А от дикого и плотоядного взгляда. Взгляд как самая темная ночь, блуждая в потемках постичь которую невозможно.

У него влажные волосы, как, собственно, и мои, а дождь дорожками стекает по контурам лица, образуя капли у подбородка.

Они будто проходят рубеж, где та самая грань. Слети с нее и тут же разобьешься об асфальт. А я сродни прозрачным каплям, оказываюсь у самого края падения на самом пике притяжения.

— Надень пиджак, — стягивает костюм с развитой мускулатуры. — Промокнешь, — хрипотцой режет слух. Поверх плеча накрывает одежду, от которой исходит жар и горький парфюм миксом. Продолжаю стоять, пытаюсь надышаться кислородом. Измайлов поправляет ворот, скользит пальцами вниз, повторяя линии лацкана. Движения мужчины плавные, и внешне Измайлов хладнокровен. И вроде вот она очередная забота со стороны мужчины. Галантность его кредо и так далее.

Только нутро не обманешь. Завуалированная учтивость — умышленная, я знаю, абсолютно уверенна. Словно со мной играют и забавляются.

— Спасибо, — проталкиваю чуть слышно, соблюдая рамки приличия.

— Давно хотел спросить, во время вылазок у тебя имеется с собой перцовый баллончик или может в сумочке завалялся револьвер?

— Зачем? У меня нет миллионов. Я не имею ничего ценного, что может представлять угрозу, — боже, что за глупости несу. Меня потряхивает от непозволительно тесного контакта высеченных мышц, от наэлектризованной атмосферы, от опасности олицетворением коим он является. На рефлексах мне требуется отступить, делаю шаг назад.

— Советую приобрести на будущее, — сжимает концы ткани, опаливает теплым дыханием. —Думаю, ты сама не ведаешь какому риску себя подвергаешь.

— Вы о чем? — Странный диалог выходит.

— Тыы, — обжигает репликой. —Твоя бесценность в тебе заключается, — внезапно жестким ударом оказываюсь припечатанной к каменному торсу. Наши взгляды неразрывны, мой расширенный и его нашпигованный тьмой. Уже молчу про пульс, что ревет и клапана, качающие кровь.

Склоняется медленно, будучи уверенным, что не встретит сопротивления и наслаждается моментом.

Вы когда-нибудь теряли равновесие, а затем летели на бешеной скорости кувырком с вершины Эвереста?

По самому склону. С тысячами краеугольных камней, ухабов и острых пик? Где летальный исход безоговорочно обеспечен. Внутренности, органы, кости превращены в фарш и тогда от человека ничего не остается.

Именно такой шквальный водоворот бушует в ребрах. Фактически бесчинствует. Моя центральная часть мозга обязывает запустить функционал.

Мне достоверно известно, что явится результатом не предотврати я поцелуя.

Потом остановить безумие ни одного шанса не представится.

А дальше, как с клубком, чем дальше, тем сложнее выпутаться. Первым этапом настигнет самобичевание.

Очередная порция стыда и горечи непременно дадут о себе знать. Чувство вины будет раздирать на части. Перед дочерью и супругом, пусть уже бывшим.

Далее наступит саморазрушение, где уважение не останется к себе.

К тому же, одна мысль на периферии сознания иногда пищит, что возможно причина измены супруга полностью за мной. То самое нажатие спускового крючка собственноручно запустила, когда впервые впустила в голову образ Измайлова.

Нет. Я не готова к ужасающим исходу. Каким бы притяжениям не обладал мужчина.

Единственное, что могу это убраться отсюда. Домой. К самому черту на кулички. Только бы предотвратить катастрофу.

— Я благодарна вам заботу. Но мне пора домой, — шепчу сдавленно, превозмогая внутренний ураган.

Уклоняюсь от жара, от губ точно греховное искушение, выхожу из забвения. Подкрепляю слова действиями, отхожу назад и ускоряя шаг направляюсь к подъезду.

— Подумай о теории неизбежности, Аурика. К чему сопротивление? К тому же бесполезное, — кидает гортанно сквозь моросящий дождь. Замедляюсь. Повернувшись в пол оборота, парирую уверенно.

— Разве не понятно? Я замужем. Люблю и любима.

Более развернутого ответа представить сложно, где очень рассчитываю, что Измайлов услышит и запомнит сказанное непреложной истиной.

В понедельник собираюсь на работу. Двигаюсь на автомате. Так, наверное, всегда происходит, когда приходит личный крах.

Человек не готов его прожить наедине с собой. А за прошедших два дня внутренний раздрай только усугубился. Слишком насыщенные события происходили.

Наносить косметику отсутствует желание, но увидев себя в отражение ужасаюсь внешнему виду.

За выходные пролитых слез веки раскраснелись, воспалились. Да и лицо приобрело серость. Круги под глазами. И дабы не пугать народ привожу себя в порядок.

Мама заставляет сделать глоток кофе, подсовывает свежеиспеченные рогалики с изюмом, но ничего не выходит. Кусок в горло не лезет. Тогда она вкладывает в руки пакет с обедом, отправляет меня на работу. И смотрит участливо, но не задает вопросов, от которых мгновенно сухо в горле.

В редакции невзирая на утро все тот же аврал. Что кстати отвлекает от терзающих мыслей.

Николай Петрович созывает планерку на котором внимательно слушает отчеты по текущим заказам, что-то отмечает в блокноте, дает наказ на какой момент следует обратить внимание.

К докладу «Изиндастрис» приступаем в последнюю очередь. Я прошу Богдана, чтобы он продемонстрировал презентацию и блеснул ораторскими способностями. В них он мастер. Но чем больше парень выдает информации, тем сильнее шеф хмурит брови.

— Нет. Мне не нравится, — в итоге резюмирует Николай Петрович. — Не цепляет реклама.

Образовывается молчание, коллеги между собой переглядываются.

— Романова, — рявкает мужчина, замечая мою отстранённость от процесса. Вздрагиваю.

— Да, Николай Петрович, — включаюсь в реальность. Пытаюсь уловить суть претензии.

— Это что прикол? Че за херь? — кивает на белый экран.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А что не так? — Считаю, что главный не справедлив, команда проделала невероятную работу.

— Серьезно? — Выгибает бровь, скидывая ноги со стола. — Ты реально считаешь, что Измайлов проглотит эту чухню?

— Согласна материал до конца еще не доработан. Но ролики более чем удачные.

— Бл*дь. Где мои сигареты? — Ощупывает брючные карманы. — Вы что меня решили под монастырь подвести? Да он даже смотреть не станет этот бред.

— Николай Петрович...

— Молчать, — ладонью бьет по твердой поверхности. — Я уже пятьдесят лет Николай Петрович. На кону миллионы, в конце концов репутация редакции, а вы хотите выкатить ролик с географией города?

— Сеть ресторанов «Изиндастрис» своего рода достопримечательность, часть нашего города.