— Вы нас спрашиваете? — удивился Василий.

— Нет, это каламбур. Позвольте продолжить?

— Пожалуйста, — разрешил Грешнов.

— И, конечно, удобнее жить, если не выделяешься. Вот и спешат все скорее отказаться от человеческого в себе и приобрести уродство, чтобы быть «как все». Собственно, это выбор самого индивидуума, — оставаться человеком или становиться уродом.

Разговор Василию всё меньше нравился. Он поторопил:

— Давайте, поговорим по существу предлагаемой вам вакансии. Ответьте на вопрос, откуда берутся болезни?

— От обид, — не сморгнув, ответил Аполлон, — от неумения прощать обиды. Надо научиться прощать людей и себя самого.

— Ну, себя-то прощать все умеют, — сказал Грешнов и поинтересовался, — а как ты лечишь?

— Вхожу в транс, захожу в астральное поле больного человека и смотрю, что там и как у него.

— И что обыкновенно там у него? И что это за астральное поле?

— Поле — это термин. Если говорить проще, то это так называемый «тонкий», невидимый человеческому глазу, мир. И в этом невидимом человеческому глазу мире находятся фантомы, двойники больного человека.

— Фантомасы, — не выдержал Василий и Никандр с Владом дружно рассмеялись.

— Нет, фантомы, — строго поправил претендент.

— Да понял. Шучу. Рассказывай.

— В этом астральном мире множество фантомов больного, и каждый держит на плечах свой камень. Эти камни — не что иное, как обиды человека на окружающих и на себя самого. Что я делаю? Я беседую с фантомом, спрашиваю, что за обида. Он мне отвечает. Я возвращаюсь с этими знаниями в нормальное состояние и сообщаю об этом больному. Многие даже не помнят об этих обидах, которые затаили, а именно они-то и становятся причиной их заболеваний.

— Как же ты всё это узнаёшь? Я имею ввиду, на самом деле.

— Надо внимательно слушать, пациенты, сами того не замечая, всё о себе рассказывают, — по свойски поделился лжелекарь.

— Ах, вот оно как! Ну-ну?

— Я уговариваю больного обиду забыть, то есть простить. Заплатишь за одно посещение тысячу долларов, поневоле забудешь. Опять возвращаюсь в астрал, в «тонком», невидимом глазу мире, мы вместе с фантомом моего пациента закапываем этот камень, то есть ликвидируем причину болезни.

— И большие булыжники попадаются? — смеясь, поинтересовался Василий.

— Если человек состоятельный, то иной раз размерами со скалу, — тоже начиная по-свойски хихикать, говорил Аполлон. — Встречались даже горные цепи, «монбланы».

— Как же ты их там закапывал? Куда?

— А не закапывал, — почти восхищенно сообщил претендент на должность врачевателя, — от этих обид я уводил фантом в сторону. Делал так, чтобы он не был энергетически привязан. В этом и заключается принцип моего целительства.

— Это я уже понял, — сказал Грешнов. — Ты до того, как стал целителем. не землекопом ли трудился?

— Кооператором на Курском вокзале. Торговал пирожками с утиным мясом. Своя палатка была, восемь точек.

— А до кооператива?

— А до кооператива был «большим человеком». В Советском Союзе ответственный пост занимал.

— А как же…?

— Просто. Рухнула страна, и все её посты ответственные и не слишком полетели вместе с ней в бездну. И тот, кто выше сидел, больнее ударился, многие насмерть расшиблись.

— Говори, говори, мы слушаем.

— Мир «бывших» ужасен. Как только я пришел в себя и зализал раны, стал бороться и пойду до конца.

— С кем боролся? С уродами или с людьми?

— А ты, Василий, сам-то кем себя считаешь? — с заискрившимися злобой глазами спросил претендент, сообразивший, что это просто спектакль, а не экзамен на вакансию.

— Уродом, — искренно ответил Грешнов.

— Значит, как я понимаю, будем бороться с людьми.

— А ты, смотрю, не отвязал своего «фантомаса» от «монблана» обид на род человеческий. Правильно, Аполлинарий, я это понимаю?

— Меня зовут Аполлоном, и по-моему, я тут целитель, а не вы.

— А по-моему, мы, — сказал Василий, — и таких, как ты, будем выявлять и излечивать.

Грешнов подбежал к лжецелителю и хватил его кулаком по зубам. Тотчас на Аполлона накинулись и Никандр с Владом.

Расправившись с бывшим «большим» человеком, не сдавшим экзамен на замещение Мартышкина, обитатели подвала зажили привычной жизнью.

Сидя в золочёной клетке, попугай жако по прозвищу Женька голосом пьяного Василия выкрикнул знакомую всем фразу: «Олеся — моя дочка!».

— Да, надо и о доме не забывать, — сказал Грешнов.

Заполнив журнал дежурств и проинструктировав своих сотрудников на предмет того, что в подвале постоянно должен кто-то находиться, хотя бы сегодня, на случай внезапной проверки Львом Львовичем, Василий побежал переодеваться.

Дверь в квартиру он постарался открыть беззвучно. А вдруг Наталья дома с любовником, а не на выставке. Погладил лежащую на коврике Берту, прошёлся на цыпочках по коридору и в комнате застал неожиданного гостя. А точнее гостью, — это была тёща. Мелькнула мысль, — развернуться и уйти, но подслушанный разговор задел за живое. Бабка учила внучку житейской мудрости.

— Я хотела стать женой военного, — говорила Клавдия Васильевна, — но жизнь распорядилась по-своему. Сначала мечтала о молодом генерале, о том, как буду завязывать ему шнурки на ботинках, затем — о немолодом полковнике, как закину ему ноги на погоны. Через какое-то время — о старом майоре, как подниму ему его опустившуюся самооценку. Но не нашлось ни капитана, ни лейтенанта, ни даже прапорщика. Родила дочку от белобилетника, который мне всю жизнь испортил. И сижу теперь в регистратуре стоматологической поликлинике, с утра до вечера общаюсь с больными озлобленными людьми. Располнела, превратилась в натуральную свинью. Кроме ненависти, в сердце ничего не осталось. Олеся, тебе одиннадцать лет, а всё дура-дурой, о мужчинах ничего не знаешь. А тебе с ними жить, в одной постели спать. Запомни, у них на уме всегда только одно, а ты так должна себя вести, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

— Ничего, мама, — вступил в разговор Василий, выходя из укрытия. — Подрастет, — познакомится с ними, возможно, с кем-то сойдётся характером. Нам школу ещё закончить надо. Я знаю, что в школу только завтра. Дочка, какую задачу по математике вы разбирали вчера с мамой?

Олеся взяла в руки новенький учебник, открыла заложенную страницу и стала читать:

— Куб со стороной один метр, распилили на кубики со стороной один сантиметр. Сколько…

— Постой, погоди! — замахал руками Грешнов, — не давая дочери дочитать условие задачи. — Дурь какая-то. Это столько работы, что ты даже не представляешь. Не хочу даже думать над этим. Тот, кто её сочинил, никогда не работал на заводе. А в аду, куда он, несомненно, после смерти попадёт, черти заставят его свою голову дурную пилить на эти маленькие кубики. Уф! Даже сердце заболело. Не ходи, дочка, в школу, здоровье надорвёшь.

Взяв в комоде чистые трусы, Василий побежал снова в подвал.

Спустился по ступеням и застал там такую картину. Сморкачёв и Уздечкин крутили бутылочку и целовались. Оказывается, приходила Начинкина и какое-то время ожидала Василия. Она и предложила развлечься. Отошла на «две минуты», а чтобы не прекращать игру, «оруженосцы» крутили «снаряд».

— Хватит целоваться, — рявкнул Грешнов. — Заголубели, что ли? Даже Нинка как-то подметила, что поведение ваше смахивает на латунный гомосексуализм.

— Чего же именно латунный? — поинтересовался Никандр.

— Латентный, — поправил Сморкачёв и пояснил, — по-русски значит «скрытый».

— Вот! Скрытный! — заорал Василий. — Даже скрытно гомосексуализмом заниматься не надо. Вы же — настоящие мужики, хорошие парни. Я ручаюсь за вас. Вы любите меня, я люблю вас, а гомосексуализма не надо.

— Мы хотели с Ниной целоваться, — стал объяснять свои намерения покрасневший Никандр.

— Не надо оправдываться, — одёрнул его Грешнов. — Я это понял, другие не поймут. Получилось-то некрасиво, перед Нинкой же и опозорились, а она вас на поминки разрешила привести. Она не знала, что есть люди, которым противопоказано счастье, они просто не способны к радости. Это про вас сказано. Вы — духовные слепцы! О! Ещё один бежит! Игнатушка-могильщик! На новоселье, должно быть, пригласить хочет. Сейчас начнёт сообщать, кто повесился, кто утопился. Гоните его, скажите, нет меня, а про принцессу Диану уже знаем.