Такие устойчивые районы кочевания установились не сразу, а в процессе длительного освоения аридной зоны Евразии представителями кочевого типа хозяйственно-культурной деятельности. На первых порах, когда свободной земли было в достаточном количестве, сезонные перекочёвки на заранее установленные пастбища осуществлялись спонтанно, в зависимости от факторов зональности и посезонной продуктивности растительного покрова. Стада кочевников перегонялись в поисках, как сообщают источники, «травы и воды», и в этих случаях землей пользовались сообща.
К. Маркс отмечал: «У кочевых пастушечьих племён… земля, наряду с прочими природными условиями, представляется в своей первичной неограниченности, например, в степях Азии и на азиатском плоскогорье. Её используют как пастбища, на ней кормят стада, которыми, в свою очередь, существуют пастушечьи народы. Они относятся к земле как к своей собственности, хотя никогда не фиксируют этой собственности. Присваивается и воспроизводится здесь на самом деле только стадо, а не земля, которую, однако, на каждом месте стоянки временно используют сообща»[897].
Вспомним, что автор «Худуд ал-Алама» сообщает о кочевках кимаков: «Когда между ними и гузами мир, они кочуют зимой к гузам». А если между ними война? Тогда они, согласно Гардизи, удаляются в отдалённую страну Эктаг, т.е. Монгольский Алтай. Но такое состояние кочевий не могло продолжаться исторически долго. С ростом населения и увеличением количества скота, с развитием производительных сил определённому кочевому социуму требовались все большие пастбища. Но пригодных для выпаса земель не так много, и поэтому за них приходилось бороться. В этот период войны ведутся в основном за обладание землёй. В конечном счёте слабое племя вытеснялось из своих мест и пускалось в «сказочное странствие», в свою очередь, сдвигая с мест соседей.
Последним крупным передвижением в предмонгольское время была миграция племён, в середине XI в., когда кимаки сдвинули с обжитых мест часть кыпчакских племён и вместе с ними обрушились на огузов низовий Сырдарьи. В результате разгрома последних они закрепили за собой зимние пастбища в этом районе. Вероятно, именно в этот период среди кыпчаков сложилась та пастбищно-кочевая система с сезонной перекочёвкой на лето к Иртышу и на зиму к Сырдарье, которая в дальнейшем бытовала среди казахов Среднего жуза. Правда, такое направление кочёвок отмечалось и при кимаках в IX–X вв., но тогда они не были традиционными и зависели от политических отношений между гузами и кимаками. Со стабилизацией системы кочевания и использования пастбищ связано в известной степени становление разнообразных общинно-племенных форм собственности на землю (земля находилась у кыпчаков как в общественном, так и в частном владении и пользовании). При имущественном неравенстве, развивавшемся на основе частной собственности на скот, крупные скотовладельцы одновременно становились и владельцами общинных пастбищ.
По мнению ряда исследователей, в процессе производства происходила трансформация общинной собственности на землю в частную через посредство качественновидового состава стада. Как писал К. Маркс, «у пастушеских народов собственность на естественные продукты земли — на овец, например, это одновременно, и собственность на луга, по которым они передвигаются»[898]. Пастбища номинально продолжали считаться общинноплеменной собственностью, но концентрация скота в руках родоплеменной знати фактически приводила к тому, что земля становилась объектом присвоения богатых скотовладельцев. Это создавало предпосылки для складывания специфических отношений господства-подчинения, отношения феодальной зависимости.
Недостаток источников не позволяет проследить, в каких конкретно формах эта зависимость начала складываться в обществе кыпчаков, но бесспорно, что кыпчакская знать была не только крупным владельцем скота, но и не менее крупным собственником пастбищных земель. В условиях кочевого общества феодальная собственность на землю проявлялась не столько в праве феодалов распоряжаться районами кочевий, сколько в фактически имеющих место отношениях, когда воспроизводственный процесс становился сферой регламентации богатых скотовладельцев. В. Рубрук писал: «…всякий начальник значим по тому, имеет ли он под своей властью большее или меньшее количество людей, границы своих пастбищ, а также где он должен пасти свои стада зимою, летом, весною и осенью»[899].
Передвигаясь на значительные расстояния, кыпчаки пользовались спутником своей кочевой жизни — повозкой, которая и могла широко бытовать у народа, находящегося в постоянном движении. Сам подвижный образ жизни заставлял кочевников использовать животных в качестве тягловой силы и ставить свои жилища на колёсные повозки. Этот традиционный вид транспорта в Казахстане уводит нас в скифо-сакское время, что подтверждается и археологическими данными[900], а также письменными источниками.
О бытовании колёсных повозок у скифов сообщают античные авторы Гиппократ, Геродот, Страбон. По описанию последнего, кибитки номадов «сделаны из войлока и прикреплены к повозкам, на которых они живут»[901]. Повозка как передвижное жилище проходит через всю историю степных скотоводов-кочевников и хорошо была известна кыпчакам. О них писали Плано Карпини, Вильгельм Рубрук, Ибн Батута. Эти повозки были рассчитаны на большое количество людей. Назывались они — кюйме, ими пользовались во время перекочёвок или длительного передвижения. В них жили только женщины и дети.
Рубрук писал: «Женщины устраивают очень красивые повозки, которые я не могу описать вам иначе, как живописью… Они служат как бы комнатами, в которых живут девушки». А вот что писал в XIV в. Ибн Батута:. «В Дешт-и Кыпчаке каждая хатун их ездит в кибитке, на арбе, в которой находится навес из позолоченного серебра…»[902]. В эти повозки запрягались волы, лошади, верблюды. Как отмечал Плано Карпини, для перевозки некоторых из них «достаточно одного быка, для больших — три, четыре или даже больше, сообразно с величиной повозки, и куда бы они ни шли, на войну ли… они всегда перевозят их с собой». А во время военных столкновений эти повозки служили и средством защиты для кочевников.
Михаил Сириец на такой способ обороны обратил особое внимание при описании обычаев кыпчаков. Они «являются частью тюрок. Их язык тюркский… Всюду, куда они отправляются, они берут с собой своих женщин, детей, имущество. Они защищаются при помощи деревянных повозок, из которых создают стену вокруг лагеря». Более подробную тактику подобной обороны описывает Анна Комнина. «Они ставили свои телеги в круг, покрывали их бычьими шкурами, сажали на них своих жён и детей и отбивали приступы. Трудно было разбить телеги и проникнуть в середину этого оригинального укрепления. Когда неприятель решался их осаждать, они видоизменяли несколько способ защиты: раздвигали немного телеги и делали между ними извилистые проходы. Часть тюрков занимала телеги. Из проходов выносились неожиданно их отряды, нападали на неприятеля и снова скрывались внутри круга»[903].
Вместе с тем многие исследователи обращают внимание на значительные неудобства при передвижении в кибитках, поскольку любое естественное препятствие становилось для повозки непреодолимым. С другой стороны, наличие повозки, по-видимому, должно было свидетельствовать о значительной социальной дифференциации, ибо бедным и пауперизированным элементам было не под силу кочевать на повозке, а богатым и очень зажиточным — было экономически невыгодно передвигаться на повозке, скорее всего, ими пользовались в основном женщины, что и заметили Рубрук и Ибн Батута. Видимо, большая часть населения передвигалась, завьючивая предметы своего быта на лошадей и верблюдов, что позволило значительно интенсифицировать процесс кочевания, расширить сферу обитания, жизненное пространство.