Дарре замотал головой, оперся на ближайшее дерево. Решить — решил, а что делать с не желающим подчиняться приказам телом? Может, два года разлуки так повлияли, что встопорщилась каждая клеточка, и дыхание сорвало, и в голове стало пусто и легко, словно мысли все разом исчезли? И только занывшая спина напомнила о прошлом опыте, сбросив на землю и вернув разум. Пожалуй, она не даст поддаться этой эйфории, если снова станет так реагировать на присутствие Айлин.
Объяснить эту связь Дарре не мог. Айлин не имела никакого отношения к издевательствам его хозяев, скорее всего, даже не зная о них. Но после достопамятного поцелуя и воспалившихся следом до гнойных нарывов шрамов спина отзывалась стреляющей болью на каждую новую встречу, вызывая у Дарре всякий раз острый приступ неприязни к самому себе из-за такой чувствительности. А еще мужчина! Сказать кому — засмеют, до конца жизни от глумления не отделаешься.
Отец вон хоть и был драконом, а подобными глупостями не страдал. По нему вообще не поймешь, что он испытывает в тот или иной момент. А ведь тоже жизнь помотала, да еще и не три года, а на десяток больше. Хватило, наверное, чтобы научиться держать себя в руках и скрывать истинные чувства, как и подобает настоящему главе семейства.
Дарре изо всех сил старался быть на него похожим, отгораживаясь, не рассказывая, запирая эмоции в самый дальний угол души, но физиономия выдавала все секреты. Родители читали по ней, как по открытой книге, — спасибо, хоть относились с пониманием, позволяя ему самому решать, что выносить на свет, а с чем справляться самостоятельно. Вот только справляться получалось так, что хоть волком вой. Почти шесть лет нормальной жизни среди людей, а все звереныш внутри сидит. То от ужаса сжимается, то подлость ждет, то очевидных вещей не замечает, выставляя Дарре на очередное посмешище. Как сегодня. Как два года назад с поцелуем. Что делать в таких ситуациях, Дарре не знал совершенно. Но поделиться пережитым — хоть с Вилхе, хоть с матерью — было невозможно: слишком личное, слишком глубокое и… словно связывающее с рыжей девчонкой. Вряд ли, конечно, ей было дело до него и его фантазий. Но пока не отняла окончательно последнюю надежду, которую даже «дикарь и урод» убить не смогли…
Дороги домой аккурат хватило на то, чтобы хоть как-то привести себя в порядок. Лишь бы за столом удалось не привлекать к себе внимания: мать в душу не полезет и даже не спросит ничего, зная, что жалоб от него не услышишь, но расстроится как пить дать. После четырнадцати лет мытарств Дарре достались совершенно необыкновенные родители: добрые, чуткие, невероятно терпеливые и любящие, вопреки всему. Дарре до встречи с ними знать не знал, что такое отцовская забота и материнская нежность, а теперь горло был готов за них перегрызть и, несмотря на скорое совершеннолетие, испытывал к родителям самое что ни на есть мальчишеское почтение и глубочайшее уважение. Они подарили ему жизнь, вернули самого себя и веру в будущее. Пусть больше не драконье — жалеть там стоило только о невозможности полетов и никак не об отношении бывших собратьев. Оказалось, что семья Дарре среди людей, несмотря на пережитые когда-то мучения и не всегда благожелательное отношение отдельных армелонцев. Все же большинство из них приняло дракона весьма приветливо, не стесняясь время от времени рассказывать ему о тех временах, когда и в их городе ненавидели «эндово отродье», и тех событиях, что навсегда изменили это отношение.
Дарре с интересом и некоторой иронией слушал эти истории, стараясь вычленить из них правдивые эпизоды и сложить истинную картину подвига Лила. Спросить у отца прямо наглости не хватало: коли тот сам не счел нужным поведать об этом приемному сыну, значит, не считал необходимостью. Впрочем, поводов для ревности у Дарре точно не было: он как-то пробовал распытать на этот счет Вилхе, но быстро понял, что названый брат знает не больше него самого.
— Отец, говорят, полнеба закрыл, когда в дракона оборотился, — только и заявил по большому секрету и с невероятной гордостью тот. — Жалко, что теперь разучился превращаться, — вот бы посмотреть.
— Взрослые драконы ненавидят людей, — тут же осадила его Ана, хмуря красивые брови, — пора бы и запомнить это, Вилхе! И не смей Дайе просить образ ящера принять: если он нас бросит, я тебе этого никогда не прощу!
Мнения самого Дарре она в расчет не брала, по-прежнему относясь к нему, как к неразумному ребенку. Не сказать, что Дарре это нравилось, но возражать сестре он попросту не мог. Когда это чудо с кукольным личиком и совершенно железным характером начинало говорить невероятно взрослые вещи — такие, что самому Дарре и в голову не приходили, — хотелось только соглашаться, тая от нежности и умиления.
Дарре понятия не имел, что способен испытывать подобные чувства — наверное, совсем не мужские, но слишком теплые и приятные, чтобы стыдиться их или от них отказываться. Особенно когда в глазах Лила проскакивали абсолютно те же эмоции, и столь сильные, что даже он не мог их скрыть. Ана, кстати, и об отце заботилась ничуть не меньше, чем о Дарре, и точно так же пыталась держать его в ежовых рукавицах, как и названого брата. И Лил тоже подчинялся, очевидно, не считая это чем-то зазорным. И только Вилхе постоянно отстаивал право на собственные решения, ссорясь с сестрой, дуясь и все равно защищая ее от любой опасности.
Дарре невольно улыбнулся, берясь за ручку входной двери. Этот дом в последние шесть лет стал его крепостью. Тут он мог укрыться от всех неприятностей: спокойствие проникало в душу с самого порога, ограждая от бед, изгоняя страх, неуверенность, смятение. Он уже привык, что здесь ему рады, и ждут допоздна, и беспокоятся за него. Это изумительное, такое сладкое слово — семья. И волшебное ощущение уюта и собственной нужности.
— Дайе! — озабоченно сердитый голос Аны, так и называющей его полюбившимся чуть исковерканным именем, заставил вздрогнуть, а от ее недовольного взгляда Дарре тут же потянуло осмотреться, не натащил ли он в дом грязи, и перебрать в памяти ее поручения в попытке вспомнить, какое именно он не выполнил. — Ты почему под дождем гулял? Вымок весь! Не мог в госпитале грозу переждать?
Дарре усмехнулся: заботится сестренка. А сама бдит, чтобы никто из-под ее контроля не выбился. Маленький домашний тиран.
Дарре подхватил ее под мышки, поднял, как пушинку, и усадил на какой-то выступ почти под потолком.
— Не ворчи, — заявил он, — как старушонка беззубая. Я, между прочим, на обед торопился: ты обещала мне невероятную вкуснятину, и я не мог ждать из-за какой-то мороси.
— Ничего себе морось: забора из окон не видно! — возмутилась Ана и, уцепившись руками и ловко повиснув на ногах, перевернулась, спрыгнула на пол. Стиснула в кулачке край рубахи Дарре, выжав из той лужицу воды, и неодобрительно посмотрела на брата. — Мало Вилхе зимой с лихорадкой свалился, хочешь следующим быть?
Дарре качнул головой, снова поймал уворачивающуюся сестру и снова устроил ее на смешном насесте.
— Я не заболею, я же дракон, — улыбнулся он и, не заглядывая на кухню, где, судя по доносившимся звукам, хлопотала мать, взбежал в свою комнату. Дракон — не дракон, а переодеться следовало, прежде чем садиться за стол. Жаль только, полотенце с собой не захватил — голову вытереть. Придется потом новые упреки от сестры выслушивать. И как только матери удается ее угомонить?
Раздался стук в дверь, и Дарре, недоуменно распахнув ее, увидел на пороге Ариану. Сердце на секунду екнуло, напуганное мыслью о том, что мать хочет спросить его об Айлин. Но она только улыбнулась и протянула полотенце.
— Очень голоден, или остальных подождем? — спросила она, как будто не знала, что Дарре скорее сдохнет от голода, чем проявит неуважение к отцу и брату. — Лил обещал не задерживаться, но гроза, наверное, спутала планы. Теперь даже не знаю, когда вернутся.
— Скоро, ма, — улыбнулся Дарре и почему-то вспомнил, как это слово впервые сорвалось с его уст. Он к тому времени уже долго — точно не меньше года — мысленно называл Ариану и Лила родительскими именами, примеряя, мечтая и греясь от этих незатейливых слов. Не думая, правда, что когда-нибудь решится произнести их вслух, ни в коей мере не считая себя достойным считаться сыном таких людей. Но в повседневных делах, когда Ариана похвалила за сооружение теплицы и восхитилась мастерством Дарре, он смущенно отозвался: «Да ладно, ма». И замер, похолодел, ожидая реакции. Как будто все еще не знал, что родители не способны на подлость и жестокость. И что они не высмеют, не укорят нахальством, а только порадуются его отношению.
