— Надо Топоркова будить, — сказал я. — Дело не шутейное.
И мы вдвоем поспешили к Илье Васильевичу.
Наше сообщение встревожило его. Он велел Петьке бежать по дворам и звать в Совет членов штаба охраны революции.
Вскоре все они явились.
Топорков заявил:
— В Березово скачу. На месте выясню…
Семен Кузьмич Рязанцев покачал головой:
— Одному рискованно. Пошлем отряд с тобой.
От большого отряда Топорков отказался. Взял с собой десятерых надежных кавалеристов.
Мы с Петькой тоже попросились в отряд к Топоркову. И он согласился.
— Ладно, — говорит. — Беру с собой. Петьке, правда, по возрасту еще рановато. Но с вами, Константин Иванович… У вас к тому же бинокль. Для разведки вещь необходимая.
Потом Илья Васильевич так распорядился: до окраины Березова мы скачем вместе. Дальше он с бойцами направляется в Совет, а мы с Петькой, таясь, должны со стороны наблюдать, как события будут разворачиваться дальше. Если увидим, что Топорков в опасности, то немедленно скачем обратно в Новый Петроград за подмогой.
Когда наш конный отряд приблизился к Березову, Топорков взял у меня бинокль, оглядел местность.
— Сгоняют народ на площадь, — сказал. — Не иначе, готовится митинг. Двинем напрямую туда. Самое время.
Мы с Петькой подождали немного, как нам было велено, и, оставив своих коней на привязи у сарая, зашагали на митинг.
Там, на площади, Илья Васильевич Топорков и его товарищи вели жаркий спор с белыми офицерами. Наши настаивали, чтобы белые убирались вон из села. А офицеры до хрипоты кричали, что с Советами покончено и отныне они сами будут здесь хозяевами.
Толпа бурлила:
— Не хотим буржуйской власти!
— Долой офицеров!
— Хватит, покомандовали…
Появились солдаты с винтовками и стали грубо отпихивать мужиков все дальше и дальше от Топоркова и товарищей.
Между военными суетливо мельтешил, перебегая от одного к другому, какой-то пузатый субъект в шубе и шапке из лисьего меха. Шапка наползала ему на глаза, и лица не было видно. Толстяк грозно махал руками, орал на толпу. Потом подбежал к полковнику и что-то шепнул ему на ухо. Тот кивнул и, вскинув наган над головой, выстрелил в воздух.
Стоявшие рядом офицеры тоже вынули наганы, а солдаты набросились на наших товарищей.
Топорков и обернуться не успел, как кто-то замахнулся на него прикладом. Упал он, окровавленный, на снег.
Всех наших красногвардейцев тут же связали и вместе с Топорковым поволокли с площади. Субъект в лисьей шубе бежал следом и криками поторапливал солдат.
Мужики березовские бросились было на помощь пленникам. Но тут полковник заорал на них:
— Расходись! — и начал палить вверх.
Потом и офицеры открыли пальбу из наганов.
Петька потянул меня за рукав:
— Комиссар в опасности! Надо за подмогой спешить…
Обратно в село мы неслись быстрее ветра. Кони аж взмокли. Да и мы с Петькой долго отдышаться не могли, когда в сельский Совет вбежали.
Там нас поджидал Семен Кузьмич Рязанцев. Лицо у него было белее снега. Он беспрестанно хватался за горло и задыхался в натужном кашле. Старая болезнь, видать, снова возвратилась к нему.
Доложили мы все, как было.
Он тут же принял решение: отправиться в Березово на выручку с отрядом в шестьдесят человек, включая и нас с Петькой.
Я сказал Семену Кузьмичу, что этого мало. Белогвардейцев там втрое больше. Надо бы прихватить и Плясунковский красногвардейский эскадрон. Иначе неприятеля не одолеешь.
Но Рязанцев ответил с сожалением: Иван Плясунков только что отбыл с конниками в Кунью Сарму, где тоже нуждаются в нашей поддержке, и вряд ли он скоро вернется.
Добирались мы до Березова пешим ходом. Лишь больного Рязанцева усадили на коня. Он всю дорогу глухо кашлял.
Еще издали, на подступах к селу, разглядел я в бинокль, что площадь опустела. Но ближе к нам, возле самой больницы, было многолюдно.
Рязанцев послал Петьку Козлова в село — разведать, что там происходит и почему народ возле больницы топчется.
Петька из разведки возвратился очень скоро. Сообщил, что в больнице теперь офицерский штаб, а в подвале у них — тюрьма. Туда час назад доставили арестованных: избитого вчера председателя местного Совета и схваченных сегодня Топоркова с красногвардейцами.
Беляки чуть ли не под конвоем согнали к штабу жителей, чтобы у них на глазах расстрелять пленников. Пусть, мол, крестьяне посмотрят на казнь и запомнят на всю жизнь — так будет с каждым, кто большевик или большевиков поддерживает!
Семен Кузьмич выслушал все это. Потом передал своего коня Петьке и приказал:
— Скачи галопом в Пугачев, в уездный ревком! Отыщешь там комиссара Чапаева и отдашь вот это, — и он вручил Петьке наскоро составленную записку на клочке бумаги. — Нам без подмоги нельзя.
Ускакал Петька, а мы в заснеженной степи стали готовиться к наступлению.
Неожиданно я разглядел в бинокль мужиков у сельской околицы. Они гуртом двигались в нашу сторону.
Что бы это означало?
Протянул бинокль Рязанцеву. Он посмотрел и тоже удивился:
— Зачем они к нам? Может, от белых убегают?
— Да нет, — говорю, — не похоже. Медленно идут.
И вдруг… Что это? Позади мужиков — только в бинокль и разглядеть можно — прячутся вооруженные белогвардейцы. Как это я сразу не сообразил?!
Офицеры и солдаты штыками толпу подгоняют. Под дулами винтовок и наганов мужики идут.
Белогвардейцы верно рассчитали: мы не станем стрелять по безоружным людям. Скрываясь за их спинами, белые надеялись вплотную приблизиться к красногвардейскому отряду и атаковать нас.
Так бы, наверное, оно и случилось, если бы не мужество и сообразительность людей, которых белые гнали впереди себя, как стадо.
Когда офицеры выгоняли жителей за село, те еще не ведали, куда идут. Думали — на расстрел.
А когда увидели впереди красногвардейский отряд — сразу все поняли.
И тогда один из мужиков во весь голос крикнул:
— Ложись!
И сам упал первым.
За ним и остальные рухнули в снег. И стал виден белогвардейский строй.
— Огонь! — скомандовал Рязанцев.
Защелкали выстрелы, затараторил пулемет.
Воспользовавшись паникой в офицерских рядах, крестьяне стали торопливо переползать к нам.
Мы ворвались в Березово.
Впереди, за железной оградой, — больница, ставшая офицерским штабом. Там, в подвале, томятся наши товарищи. Необходимо было во что бы то ни стало освободить их.
Но тут больничные ворота распахнулись, и нам навстречу, сверкая саблями, выскочили офицеры на конях.
Я вскинул винтовку и выстрелил. Передний всадник выронил саблю и вывалился из седла. Лошадь поволокла его за собой: нога застряла в стремени. Остальные же офицеры помчались прямо на нас, врезались на полном скаку в наши ряды.
Я побежал, чтобы подобрать в снегу белогвардейскую саблю, и вдруг вижу: лошадь с подстреленным офицером ко мне скачет. Недолго думая, я отцепляю убитого от стремени, вскакиваю на коня и галопом — к нашим.
И тут слышу выстрел. Совсем рядом. По мне стреляют?
Оглядываюсь — дуло винтовки из плетня торчит.
Поворачиваю коня. И вдруг — новый выстрел. Снова мимо!
«Ну, — думаю, — сейчас задам перцу!»
Подскакиваю к плетню и вижу — на снегу съежилось что-то рыжее. Шерсть вздыблена. Должно быть, со страху. Зверь?
Склоняюсь с коня и кончиком сабли пытаю, что за диковина?
И тут «зверь» как вскрикнет человеческим голосом и вприпрыжку от меня.
Гляжу — да это же вовсе и не зверь, а мой бывший управляющий Тужилкин Иван Павлович! Сразу-то и не признаешь. Ишь как вырядился — в лисьей шубе и лисьей шапке.
Побежал он от меня что есть духу. А я — за ним вдогонку.
Все ж таки настиг я его. А он раз — шубу накинул на голову лошади. Она на дыбы.
Тужилкин воспользовался нашей заминкой и шмыгнул в ближайшую калитку.
Хотел я было с коня соскочить да и сцапать этого двуногого зверя. Но тут, слышу, товарищи меня кличут — у них с белогвардейскими всадниками сражение идет, моя помощь требуется.