В девяти днях езды от Дэвы нас застал снег. Мы выжидали в ложбине у ручья, пока не распогодилось. Однако к тому времени, как вновь проглянуло солнце, снег был лошадям по бабки, и Гвендолау объявил, что дальше искать бесполезно.
— Мы никого не найдем до будущей весны, Мирддин. Да и что толку искать, они уже дома.
Мне пришлось согласиться.
— Ты наверняка знал, что этим все кончится. Зачем же поехал со мной?
На губах его мелькнула улыбка.
— Честно?
— Конечно.
— Ганиеда попросила.
— Ты поехал ради нее?
— И ради тебя.
— Почему? Я тебе никто — чужак, проведший одну ночь под кровом твоего отца.
Глаза его весело сверкнули.
— Ганиеда так не считает. Ладно, я все равно бы поехал, если б отец сказал. А теперь, когда лучше тебя узнал, то рад, что так получилось.
— Но уж теперь ты свободен. Дальше я поеду один. Может, ты еще успеешь вернуться домой до...
Гвендолау мотнул головой и хлопнул меня по спине.
— Поздно, братец Мирддин. Надо ехать дальше. Слыхал я, на юге снега поменьше, хочу проверить, правду говорят или врут.
Откровенно говоря, мне самому не хотелось продолжать путь в одиночестве, так что я согласился. Еще до вечера того же дня мы повернули коней на юг и больше не оглядывались. Довольно будет сказать, что путь в Маридун ничуть не напоминал поездку трехлетней — неужели только трехлетней? Мне казалось, полжизни прошло! — давности.
Мучениям нашим не было конца. Никто — ни римляне, ни бритты — не проложил дорог по диким просторам Камбрии. Мы вскоре потеряли счет времени. Иногда целый день уходил на то, чтобы пересечь заснеженную долину или подняться на одинокий, обмерзший водораздел. Дни стали короче, мы по большей части ехали в темноте под ледяным, пробирающим до мозга костей дождем. Неунывающий дух Гвендолау помогал продолжать путь и тогда, когда мы с Барамом готовы были сдаться от холода и усталости. И хотя горные перевалы занесло снегом, нам удалось отыскать объездной путь и пробиться-таки в Дивед, край, населенный деметами.
Никогда не забуду наш въезд в Маридун. Город блестел под свежевыпавшим снегом, черные деревья тянули к серому небу тощие ветви. Смеркалось, воздух уже искрился и голубел. Однако в душе моей пылал яркий костер, ибо я вернулся; спустя три года все-таки вернулся.
Я надеялся, что Мелвис окажется в городе. Я понимал, что и без него меня встретят с радостью, но очень хотел его видеть, чтобы спросить про мать и друзей, узнать, что случилось в мое отсутствие.
Мы проехали по пустым городским улицам и по дороге к вилле. На свежем снеге уже отпечатались следы лошадиных копыт, так что мы не удивились, увидев во дворе коней. Когда мы подъезжали, из дома как раз вышли слуги с факелами, чтобы их расседлать и отвести в конюшню. Мы спешились и окликнули слуг.
— Мы приехали издалека повидаться с лордом Мелвисом, — сказал я. — Он дома?
Слуги подошли и, подняв факелы, принялись разглядывать нас.
— Кто его спрашивает?
— Скажите, что Мирддин здесь.
Слуги переглянулись.
— Мы тебя знаем?
— Вы, может, и не знаете, а Мелвис знает. Скажите, что сын Талиесина просит разрешения его видеть.
— Мирддин ап Талиесин! — Глаза у слуги округлились. Он пихнул в бок товарища. — Бегом!
Последовало неловкое молчание, пока мы ждали возвращения посланного. Тот так и не вернулся, потому что двери распахнулись и во двор хлынул людской поток. Впереди всех бежал Мелвис.
На мгновение он замер, глядя на меня.
— Мирддин, мы тебя ждали...
Он схватил меня руками за плечи, и я увидел слезы в его глазах. Я ждал дружеской встречи, но чтобы король Диведа при виде меня заплакал от радости... Это превосходило все мои ожидания. Я не знал, что и думать. Я и видел-то его всего один раз.
— Мерлин...
Толпа любопытных расступилась, и Мелвис шагнул в сторону.
Имя это произнесла Харита.
Она стояла, озаренная светом из дверей, высокая, царственная, в тонкой золотой гривне, с волосами, заплетенными в косу, как это делают благородные женщины у деметов. На ней было длинное шелковое платье и богато расшитый голубой плащ. Никогда на моей памяти она так не походила на королеву. Она шагнула ко мне, раскрыла объятия, и я упал ей на грудь.
— Мерлин... ой, соколик мой, сынок... как же долго... как же долго я ждала... — Ее теплые слезы капали мне на шею.
— Мама... — У меня в горле и глазах тоже стояли слезы — я и надеяться не смел встретить ее здесь. — Мама... я хотел вернуться быстрее, я бы вернулся...
— Ш-ш-ш, не сейчас. Ты здесь и цел... цел... Я знала, что ты вернешься. Знала, что сумеешь добраться... и вот ты здесь... здесь, мой Мерлин. — Она положила руку мне на щеку и нежно поцеловала, потом схватила мою руку. Казалось, кроме нас, никого во дворе нет. — Идем. Согрейся. Есть хочешь, сынок?
— Мы почти не ели последние два дня.
Мелвис подошел ближе.
— В доме есть дичь, и хлеб, и мед. Все сюда, заходите! Выпьем за возвращение Мерлина! А завтра устроим пир!
Нас увлекли в зал. Здесь было светло от факелов, пламя ревело в очаге, столы были накрыты, и трапеза уже началась. Быстро приготовили еще стол и внесли блюда. Мама крепко держала меня за руку, и тревога долгих месяцев рассеивалась под лучами радости, в то время как домашнее тепло согревало замерзшие кости.
Не забыли и о Гвендолау и Бараме. Я о них не тревожился — они легко смешались с людьми Мелвиса. И впрямь, мне было так хорошо, что я почти совсем позабыл о них.
Старый Пендаран, отец Мелвиса, встал мне навстречу с кресла-трона и сказал:
— Как я погляжу, странствия пошли тебе только на пользу. Вид у тебя здоровый, ты строен, силен и ясноглаз, что твой тезка кречет. Зайди ко мне попозже, покалякаем.
Было не похоже, что мама отпустит меня от себя хоть на миг сегодняшним вечером, да и в ближайшие дни. Однако я обещал ему, что мы скоро поговорим.
— Мне многое надо было сказать тебе, Мерлин, — промолвила Харита, — но сейчас, когда ты здесь, у меня все вылетело из головы.
— Мы вместе. Все остальное неважно.
Мне подали огромное блюдо с мясом и хлебом и рог с медом. Я отхлебнул теплого питья и принялся за еду.
— Ты вырос, сынок. Последний раз, когда я тебя видела... — Голос Хариты сорвался, она опустила глаза. — Ешь. Ты голодный. Я столько ждала, подожду и еще немного.
Несколько раз откусив, я забыл про голод. Мать смотрела на меня, как будто никогда прежде не видела.
— Я что, так изменился?
— И да, и нет. Верно, ты уже не тот мальчик, но ты мой сын, и для меня всегда будешь одинаков, что бы ни случилось. — Она стиснула мою руку. — Как хорошо, что ты снова со мною.
— Если б ты знала, сколько раз за последние три года я думал об этой минуте...
— А если б ты знал, сколько ночей я провела без сна, думая о тебе, о том, где ты, что поделываешь...
— Я плакал, когда думал, как ты тревожишься. Молился, чтобы хоть как-нибудь передать тебе весточку. Вот почему, когда Элак увидел наших людей в долине, я послал одежду и сломанную стрелу. Я хотел, чтоб это был знак.
— Да, и я приняла его как подтверждение. Я знала, что ты жив и здоров...
— Откуда?
— Я точно так же узнала бы, если бы ты страдал от раны или погиб. Думаю, у каждой матери есть такая способность. Я почувствовала, когда принесли одежду, хотя мне сперва не хотели ее показывать.
Они решили, что банши тебя убили, а теперь издеваются над твоими друзьями. Я знала, что это не так и что у тебя есть важные причины поступить именно таким образом. — Она помолчала и вздохнула. — Что стряслось, Мерлин? Мы вернулись за тобой. Искали. Нашли бурдюки для воды, нашли место, где ты сидел в тумане... Что случилось?
И я начал рассказ о том, что случилось после той странной ночи. Я говорил, а она ловила каждое слово, и расстояние в три года постепенно сжималось в ничто, так что под конец мне стало казаться, что я никуда не пропадал.
Наверно, мы проговорили заполночь, потому что когда я кончил, то увидел, что все разошлись, факелы коптят и в очаге догорают алые уголья.
