— Его самого, — улыбнулся хозяин, гордый своей осведомленностью. — В прошлом году об эту же пору он объявил себя императором. Теперь, клянусь Цезарем, нас перестанут ущемлять. Давно пора было.

Так вот о чем рассказывали мне голоса! При поддержке верных легионов Максим провозгласил себя императором Западной Римской империи и забрал с севера войска. Причина может быть только одна — он должен высадиться в Галлии, чтобы разбить Грациана. Иначе ему не удержаться.

Мне стало жутко. Легионы ушли...

— Вот увидишь, они вернутся, — повторил Гвендолау.

Хозяин фыркнул и пожал плечами.

— Да хоть бы вовсе не возвращались, лишь бы пикты нас не трогали. Мы такие стены не для собственной прихоти завели.

Раскатистый храп Барама положил конец разговору.

— Я вас накормлю, судари, чтобы вы могли идти спать, — сказал Каракат, торопливо направляясь в кухню.

— Еда и сон. — Гвендолау счастливо зевнул. — В дождливую ночь нет ничего лучше. Похоже, Барам не стал нас дожидаться.

Мы ели замечательно вкусную говяжью ляжку. Я три года не пробовал говядины и почти забыл вкус хорошо прожаренного мяса. Кроме того, Каракат принес репу, сыр, хлеб и еще темного пива из своего погреба. После еды сразу потянуло в сон — нас проводили к чистым соломенным лежанкам, мы расстелили на них плащи, устроились поудобнее и крепко проспали до утра.

Проснулись мы с птицами и увидели, что кони уже оседланы. Радушный хозяин дал нам в дорогу ржаных хлебцев и проводил в путь, заручившись обещанием останавливаться только у него, если будем в Каерлигале.

— Помните Караката! — кричал он вслед. — Лучший постоялый двор во всей Британии! Помните меня!

Утро на удивление выдалось без дождя. Барам первым выехал в ворота, я пристроился сзади. Кроме нас Каерлигал покидали другие путники — купец и его слуги, и Гвендолау подъехал к ним обменяться новостями. Я грыз хлеб и обдумывал услышанное вчера.

Итак, Максим провозгласил себя императором (или его провозгласили легионы) и теперь забрал свое войско в Галлию — забрал наше войско в Галлию. Популярное решение, судя по всему. Вот и Каракат его одобряет. Оно будет по душе многим, кто считает, что наши подати уходят неведомо на что. Да, популярное. Но губительное.

Я помнил Максима. Помнил и другое — как я почувствовал тогда, что больше его не увижу. Он отважный человек, бесстрашный военачальник. Долгие годы военной службы многому его научили. На поле брани хладнокровие ему не изменит. Легионеры боготворят его. Без сомнения, они пойдут с ним до самого Рима и дальше.

Разумеется, есть надежда, что император Максим сделает для нас в Галлии больше, чем военный наместник Максим мог сделать в Британии, и что замирение далеких варваров подарит мир Острову Могущественных. Слабая надежда, но и ее не стоит отвергать. Если кто и способен на такие свершения, то это Максим.

Сухая погода держалась. Дорога шла вверх, к горам, уже накинувшим зимние снеговые покровы. Мы, не теряя времени, двигались на юг.

Несколько ночей подряд мы вставали на ночлег вместе с попутчиками — купцом и его слугами. Он торговал по ту сторону Вала, на западе и на востоке, а с приближением зимы заторопился назад в Лондон. Как выяснилось, он, по купеческому обыкновению, много разъезжал и торговал со всяким, кто мог предложить золото или серебро и при этом не спрашивал у них, откуда это богатство и как оно добыто. Соответственно он вел дела с пиктами, скоттами, саксами и бриттами, не делая между ними различий.

Это был приятный, общительный человек по имени Обрик, он вступал в пожилой возраст с тем спокойствием, какое дает богатство. Он знал свое дело, и рассказы его внушали доверие, потому что не отдавали бахвальством и пустозвонством. Больше того, в этот год он торговал по обе стороны Вала и хорошо знал, какие войска ушли.

— Я их видел, — говорил Обрик, шевеля палкой угли в костре. Вид у него был невеселый. — В Галлии дела плохи. Грациан долго не продержится, а саксы и англы уважают одну силу... силу и острие меча, да и то не всегда.

Гвендолау долго обдумывал его слова, потом спросил:

— Сколько он взял с собой войска?

Обрик покачал головой.

— Довольно... даже слишком. Весь гарнизон Каерсегойнта, войска из Эборака и Города Легионов на юге. Семь тысяч, а то и больше. Слишком много, как я сказал.

— Ты говоришь, что видел, как они уходили, — спросил я. — Как же так получилось?

— Я не глух и не слеп. — Он пожал плечами, потом улыбнулся. — И сплю вполглаза. Но в любом случае это не тайна. Почти все, с кем я имел дело, рвались в Галлию. Их мысли были полны грядущей добычей — кому-то мерещились чины, кому-то золото. Они и покупали: подарки своим женщинам, всякую мелочь в дорогу. Я и прежде видал, как они уходят, — это всегда одинаково. И уж будьте уверены, пикты проведали об этом. Уж не знаю, откуда — я им не говорил, — но проведали.

— И что они?

— Кто знает?

— Но они осмелеют?

— Они и без того всегда готовы напасть. — Обрик потыкал палкой в огонь. — Однако, когда я сказал вам, что больше не поеду так далеко на север, я говорил правду. Вот я в этом году и задержался подольше. Нет, больше я сюда не вернусь.

Максим переправился в Галлию, забрав войска, и врагу это известно. Даже в лучшие времена только легионы и сдерживали пиктов, а сейчас время отнюдь не лучшее. Гвендолау знал это не хуже меня. Осознав, чем это чревато, он помрачнел лицом.

— Как ты можешь с ними торговать? — со злобой спросил он и, переломив палку, швырнул ее в костер. — Ты же знаешь, какие они.

Обрику такие слова были не внове. Он смиренно улыбнулся.

— Они люди. У них есть нужды. Я продаю товар тем, кто готов его купить. Не дело купца решать, кто друг, а кто враг. Половина племен на этом паршивом острове воюет с другой половиной. Союзы заключаются и расторгаются по два раза на дню.

— Вот насадят твою голову на кол, а шкуру прибьют к воротам, тогда узнаешь, кто тебе друг.

— Если они убьют меня, то уничтожат единственный источник соли, меди и тканей. Живой я гораздо нужнее. — Он похлопал рукой по кожаной мошне на боку. — Серебро есть серебро, золото есть золото. Я продаю тому, кто готов купить.

Гвендолау эти слова не убедили, но вслух он ничего не сказал.

— Я долго был на севере, — сказал я, — и с благодарностью выслушал бы новости с юга.

Обрик прикусил губу и поворошил уголья в костре.

— Ну, юг, как всегда. Здоровый. Сильный. Были, конечно, набеги, без них никогда не обходится. — Он помолчал, припоминая, потом сказал: — В прошлом году в Лондоне собирался совет — несколько королей, лордов и магистров съехались обсудить свои проблемы. Их принял правитель и викарий, хотя тот давно выжил из ума и, говорят, все время спит.

— Что-нибудь решили?

Обрик хохотнул и помотал головой.

— Решить-то решили!

— Так что же?

— Что хорошо бы Рим присылал больше денег на содержание войск, а император сам приехал взглянуть, как тут плохо и опасно, людей бы нам побольше и оружия, да еще новых сторожевых башен на юго-восточном побережье, да восстановить укрепления вдоль Вала, да построить боевые корабли... Короче, вот бы с неба год и один день сыпались динарии. — Торговец вздохнул. — Дни Рима миновали. Не жди помощи с Востока, сынок, наша Мать-Империя нас больше не любит.

На третий день мы въехали в Мамикий, заброшенный поселок на развилке дорог. Одна вела на запад в Дэву, другая изгибалась на юго- восток к Лондону. Здесь мы простились с купцом Обриком и направились в Гвинедд.

Мы должны были добраться за шесть дней, но ехали много дольше, и то диво, что доехали, а не сгинули в горах под ледяными ливнями. Однако спутники мои не проронили ни слова жалобы. Спасибо им. Хотя со мной их послала Ганиеда, я все равно считал себя в ответе за их жизнь и здоровье.

В Дэве, бывшем северном Городе Легиона, мы спросили о моих родичах. Никто не слышал о пропавшем мальчике или о том, чтобы его искали. Мы купили еды и продолжили путь в горы, забирая на юг к Диганви и Каерсегойнту. Так было дальше от Ир Виддфа, зато дорога лучше, и по пути можно было заглядывать в извилистые лощины и балки.