– Заткнись, – сказал он, хотя я еще даже не открыл рот.

И тут случилось несколько вещей: земля дрогнула, мужик выхватил из кармана пистолет, и откуда-то раздался вой – словно выла гигантская умирающая собака.

– Беги, – сказал мужик и сорвался с места.

Рельсы вскинулись на дыбы, как змеи. Трамвай рухнул набок, рассыпая искры, и каждая искра взметнула крылья и закричала – уже полыхающая птица с острым клювом и пустыми глазницами. Небо вспухало уродливыми лиловыми опухолями, и наружу изливался желто-белый гной.

По ногам ударило месиво гноя, штукатурки и зелени.

Рельсы-змеи метнулись в мою сторону – и только тогда я побежал. Сквозь вонь и грохот, хлюпая ногами по содержимому уродливых, ненормальных туч. Ноги горели. Птицы пикировали, клевали в шею и лицо. Во рту стало солоно. В голове билась одна-единственная мысль: на север.

На север.

Я промчался вниз по улице, нырнул в переулок за зданием кинотеатра, метнулся в проем между двумя линиями серых гаражей – и застыл. Стая собак, серых, в крупных шелушащихся лишаях, доедала человека. Они зарычали, подняв морды, и вот тогда я подумал: да. Меч. Мне нужен чертов меч. Самая крупная собака, с множеством шрамов на шкуре, коротко рявкнула, и все они кинулись на меня.

Что-то рвануло за плечо, впечатывая меня в фонарный столб.

– Беги на север, полоумный, – рявкнул мужик в черном. – Или сдохнешь.

Раздались выстрелы. Я уже бежал туда, куда он швырнул меня за шкирку. Наверху еще лопались гнойные волдыри. Повсюду на мокром асфальте валялись тушки ворон и воробьев. Одну я раздавил – и тогда, захлебнувшись ревом, подумал: мама. Телефон. Мама! Сунул руку в карман – и заорал, когда пластик оплавился и стек мне на ладонь. Выстрелы позади стихли.

Я рыдал, упав на колени и прижимая к груди руку в волдырях, когда мужик с пистолетом оказался рядом. Я увидел его ноги – в пыльных берцах.

– Хватит себя жалеть. Сам виноват.

Я хотел заорать что-то нормальное: «Что за хрень» или «Твою мать!», но вышло только проскулить:

– Я хочу домой!

– Тогда не надо было ставить подпись в договоре, – сказал мужик. И вдруг вытащил из-за пазухи бумагу в тонком блестящем файле. Сунул мне в лицо. – Твоя? Твоя. Если ты не умеешь читать, то не надо было ставить подпись.

– Вы должны были меня похитить! – кое-как огрызнулся я. Мужик сухо улыбнулся.

– Я похитил.

– Нет, мы просто в каком-то… сраном дурдоме!

– Я похитил, – повторил он. – Оглядись.

И поднял голову – и увидел, что все исчезло. Вокруг была пустошь, поросшая желтой низкой травой. Ветер не пах ни гноем, ни гарью, ни дождем – напротив, чем-то сухим и теплым. Мужик протянул мне руку – и я понял, что мне не больно. На месте ужасного ожога, где плоть срасталась с пластиком, осталось только покраснение.

– Первым делом сделаешь меч, – сказал мужик.

– Из чего? Тут только трава.

– Оглядись, – повторил он снова, и его голос словно опалил затылок. Я моргнул – и впервые увидел лагерь. Такой, как на обложке брошюры: низкие деревянные домики под голубым небом.

В моем домике жили трое парней, но, когда я захотел сказать «привет, я Максим», один из них сказал:

– Только не вздумай называть тут свое имя, понял?

Другой хмыкнул:

– Новичок, ха.

«Ха» был длинным и прыщавым, носил джинсы и ничего сверху, щеголял тощим скелетом. Над левой грудью у него было клеймо, похожее на птицу. Он увидел, что я смотрю, и встал, раскинув руки:

– Да, да, смотри, детка. Это мой первый трофей. Чуть не оттяпал мне сам знаешь что.

Он хлопнул себя по паху раскрытой ладонью и упал обратно на кровать. Кроватей было четыре, и они еле помещались тут, в душном, пропахшем гнилым деревом домишке. У стены стояло несколько железных тазов, один на другом, и венчала их горка полотенец в следах сажи и глины. На табуретке покоился уродливый желтый обмылок.

Тот парень, что заговорил со мной первым, насвистывал, закинув ноги на спинку кровати, и лепил из пластилина. Он был рыжий и низкий и казался старше всех. Третий царапал что-то на ноге ржавым ножом и аккуратно стирал норовящую загваздать одеяло кровь.

– У него был тяжелый день, – пояснил рыжий, – не обращай внимания. Вот твоя кровать. Как прошло похищение? Без проблем или с пердящим гадостью небом?

– Второе, – хрипло сказал я. Рыжий ухмыльнулся.

– Зашел по пути в магаз?

– И не взял меч.

– А вот это ты зря. Сходи на свалку – там, за домиками. Там куча всяких кусков железяк.

– Что это, блин, за место?!

– Лагерь «Око», – сказал он и участливо поинтересовался: – А ты куда собирался?

На свалке копались несколько человек. Огромная куча черти чего: остовы автомобилей в пятнах ржавчины, старые шины, диваны с торчащими пружинами, холодильники, консервные банки, надорванные мешки с мусором. Я бродил там до вечера, пиная пустые бутылки, и вернулся в домик уже в темноте, волоча за собой тяжеленую трубу, похожую на обломок футбольных ворот.

Около домика курил мужик с пистолетом.

– Скажите, – я остановился напротив него – я, труба, небо без звезд. – Скажите, я под какими-то наркотиками? Вы маньяк? Тут все под чем-то? Это секта? Только честно.

Мужик выпустил дым.

– Это детский лагерь.

– Я серьезно.

– Это лагерь, – мужик обвел рукой домики с темными окнами, – и тут дети. Детский лагерь.

– Тут нет забора. Если я сбегу?

– Беги.

– И там опять будет эта хрень? Рельсы и дерьмо с неба?

– Нет. Там будет пустошь.

– А за ней?

– Пустошь.

– Да я понял, а за ней?

Он посмотрел на меня, как на идиота, и повторил:

– Пустошь.

Затушил сигарету об траву и ушел – чтобы к полудню поймать меня на плечо.

Я шатался по лагерю, пытаясь распознать, как все-таки наркотик попадает в кровь. Может, какой-то газ? Или местная вода? Вода текла из металлических колонок, торчащих из земли у каждого домика. Я на всякий случай из нее не пил – и уже убить был готов за глоток минералки.

– Твоя охота на третий день, – плечо он сдавил до синяков. – Ты хочешь пить?

– Нет, – соврал я.

– Врешь. Пей.

– У вас там ЛСД в колонках!

– У нас в колонках вода. Пей.

Мужик с пистолетом был единственным взрослым на весь лагерь. И у него единственного было имя – его тут называли Джон.

Я пытался поговорить с соседями – рыжий казался мне самым нормальным.

– Откуда ты? – спросил я в первый день, когда солнце заходило. Я так не выпил ни глотка, и рот у меня пересох, как перед смертью. Рыжий как раз сидел у колонки, и желтоватая вода хлестала в жестяную кружку. Он улыбнулся.

– Откуда и ты.

– Из Москвы?

Он не ответил, но протянул мне кружку.

– Я заметил, ты не пьешь. Думаешь, отравлено?

– Почему у тебя нет оружия? – я сглотнул сухую горькую слюну. Он пожал плечом – голым, они тут все почему-то не носили ничего выше пояса, и отпил из кружки.

– У меня есть. Вот, – перехватив кружку в другую руку, он выудил из кармана штанов горстку пластилиновых фигурок. Я разглядел лисицу, собаку, дракона. Рыжий улыбнулся и похлопал дракона по голове мизинцем. – Просто большинству нравится махать палками. А мне не очень.

– И как тебе это поможет на охоте?

– Как тебе – твоя труба, которую ты притащил.

Он единственный говорил со мной. Он и Джон. Остальные не смотрели в мою сторону. Даже соседи, «ха» и псих, что ковырял себе ногу.

– Почему меня как будто не видят? – спросил я у рыжего ночью, когда он умывался у той же колонки. Для мытья и питья вода тут была одна и та же.

– Ты еще не наш, – сказал рыжий. – Как бы ненастоящий. Они правда тебя не замечают чаще всего. Тебе нужно сходить на охоту.

– Но ты со мной говоришь. Значит, замечаешь.

– Мне можно. Я тут давно. И Джон. Я помню, что сначала тут был всего один домик, а я сам был Джону по колено.

– Он тебе отец?

– Нет. Джон – это Джон. Он никому не отец.