Когда мы понимаем, что жизнь конечна, она сразу становится более значимой.

Ты улыбаешься.

Миновав парк, выходишь на кольцо. На другой стороне бульвара приветливо пузырится огнями театр, но ты идёшь дальше – мимо здания парламента, на площадь Героев. Оливер Бернер сказал, что будет ждать тебя у статуи «мужика на коне»: вероятно, он имел в виду скульптуру принца Савойского. За последний год Бернер обращался к тебе уже дважды; духи так и липнут к нему, и не всегда то, что они хотят передать, – это слова благодарности.

– До смерти заледенеешь, пока вас дождёшься, Мария! Оцените каламбур, – Бернер говорит на местном диалекте и то тянет, то проглатывает слова, будто специально усложняет тебе задачу. С ним неприятно иметь дело, но зато он щедро доплачивает за свой противный характер. – Ваш парфюм чую за километр, а вы, я смотрю, не торопитесь.

Снова читаешь между строк: Бернер взвинчен, но ему нравятся твои духи, иначе бы он их не упомянул.

– Кто на этот раз? – спрашиваешь ты.

– Нужно, чтобы вы кое-кого нашли для меня, Мария.

Мужчина прячет глаза, приглаживает седые виски, медлит… Необычно. Наверное, конкурент по бизнесу? Или любовница, как в прошлый раз?

Но он тебя удивляет.

– Мой пёс, – бросает Бернер и искоса следит за твоей реакцией. – Мой… Арчи.

У тебя сжимается сердце.

– Я… нет, я не могу…

Бернер хмурится и трёт лоб, словно надеется согнать с него росчерки морщин.

– Деньги не проблема!

– Дело не в деньгах. Просто… вы же знаете, как я работаю…

Он молчит. Ты глубоко вдыхаешь и готовишься прыгать в пучину. Боишься, что тебя утянет на дно, но не можешь иначе.

– Собаки не умеют говорить, господин Бернер.

И тогда он понимает. Наверняка жалеет, что не подумал об этом раньше и позволил себе надеяться. Его глаза гаснут, и тебе кажется, будто все гирлянды на площади погасли разом.

– Вы не сможете записать, – бормочет мужчина. – Вот проклятие!

– Мы не можем их вернуть, даже на мгновение… Нет такого способа. Мне очень жаль…

– Жаль?! Да что вы понимаете! Это всё не то, это… – Бернер морщится, отворачивается и утирает нос. Не договаривает.

Хотя он об этом не просил, ты провожаешь его до метро и смотришь, как сутулая спина теряется в толпе. Его скорбь заразительна. Опасна, ядовита!

Ты заставляешь себя отвернуться, перестать искать выбеленные временем виски поверх тёмных курток – и упираешься взглядом в церковь Миноритов. Типичная для Вены готическая церковь, её ещё называют «Марии в снегах». Какое счастье, что сегодня снега здесь нет. Это самое ценное в венской зиме.

Тебя трясёт, и нужно присесть или хотя бы облокотиться о столб, чтобы не упасть. В голове всплывает брошенное Бернером в сердцах: «Проклятие». В самом деле, твой дар – не что иное, как проклятие. Иначе почему ты не можешь отдать духам своё зрение, свой голос, всю себя? Почему в твоём распоряжении лишь жалкие буквы и сухие строчки?! Чёртов летописец потустороннего мира!

Сжимаешь зубы так, что ломит челюсть. С трудом попадая дрожащими пальцами по экрану, открываешь в телефоне папку. Папка запаролена, и ты долго ищешь в сумке кошелёк, а в нём – бумажку с тридцатизначным кодом. Запрятала, как кощееву смерть. Терапевт сказал, что так будет лучше.

В папке – фотографии. Впиваешься глазами в смазанные любительские снимки, листаешь судорожно и быстро. Ты помнишь всё, словно это было вчера. Жаль, что память, в отличие от папки, нельзя запаролить или повесить на неё швейцарский замок, выкинув ключ. В груди колет и режет, но ты терпишь и листаешь дальше: первый смех, первый зуб, первое путешествие… А вот и чёрная дыра детской могилы среди бесчувственных, холодных сугробов за тысячи километров отсюда. Казалось, хищный чёрный крест воткнули прямо в твоё сердце. И снова.

И снова.

В прошлой жизни ты распечатывала эти фотографии и развешивала их на стенах. От тебя отвернулись все: и редкие друзья, и коллеги; так бывает, когда ненавидишь сам себя. Именно тогда, замкнувшись в глухом одиночестве, ты и начала видеть буквы и складывать их в слова. Буквы загорались в тебе внезапно – вспыхивали, будто салют в новогоднюю ночь, и немедленно просились на бумагу. Своё первое послание ты записала на оборотной стороне одной из фотографий сына.

Ты думала, что сходишь с ума, пока пожилая австрийка с таким же «даром» не нашла тебя на форуме и не пригласила в Вену. Верена подтянула твой немецкий вместе с навыками выживания. Рассказала, как работать с духами так, чтобы не хотелось стать одним из них.

Призраки приходят к людям по ночам, отражаются в зеркалах. Возвращаются к любимым, чтобы утешить, простить, извиниться. Заявляются даже к мимолётным знакомым. И ты записываешь за ними – но как быть с теми, кто не может сказать?..

Ты не простилась с собственным ребёнком.

Проклятие!..

Выдыхаешь, и телефон падает из рук. Ударяется о мягкое джинсовое колено, летит в кипу листьев, замолкает. Погасший экран отражает золото гирлянд.

– Зачем вы так с техникой? – знакомый голос тянет гласные, и чёрный рукав пальто ныряет тебе под ноги, прежде чем ты успеваешь вытереть лицо.

Бернер хмурится, протягивая почивший телефон вместе с гладкой купюрой.

– За что?.. – бормочешь ты. Голос хриплый, дрожит на ветру, разбивается о холодную мостовую.

– Забыл, что не заплатил. Да-да, Мария, я заказал услугу, потратил ваше время. Вы не виноваты в том, что сегодня не выгорело. Берите уже! – не особенно церемонясь, он тычет тебе деньгами прямо в бок.

Вы снова идёте к метро, снова вместе. Бернер всё видит, но молчит. Лишь когда ты уже думаешь, что сейчас вы расстанетесь, – он шагнёт на эскалатор, а ты вернёшься на залитые рождественским золотом улицы, – мужчина хлопает тебя по плечу.

– Вы тоже кого-то потеряли, Мария? – бросает Бернер.

Едва устояв на месте, поднимаешь глаза. У Бернера глубокий взгляд – хищный, умный, одинокий. Никаких приведений вокруг него на этот раз. Ни души.

Киваешь и шепчешь:

– Котёнка…

Спотыкаешься, жалея, что под рукой больше нет горячей чашки с пуншем. Слова просятся наружу и царапают горло:

– Котёнка не хотите взять, господин Бернер? У моих соседей родились на прошлой неделе.

– Что за чушь, Мария?

Он ворчит, ещё не готовый признать, что твоя идея – первая капля утешения в бочке забродившей печали. Но ты-то знаешь: всё проходит, даже самая тёмная снежная ночь. Главное – сделать маленький шаг, а за ним ещё один и ещё. Главное – не молчать, не давить в себе, не стоять столбом посреди пустыни одиночества.

Когда духи приходят к тебе и оставляют свои послания, они чаще всего жалеют о несделанном и невысказанном.

– Только если вы тоже возьмёте себе кота, Мария.

Кота… Почему бы и нет? Пришло время сделать следующий шаг – и вот уже Бернер полушутя выдумывает дурацкие клички для ваших питомцев. Не такой уж он и противный всё-таки.

Ты едешь домой, накинув капюшон и прислонившись к холодному стеклу. Пытаешься читать книгу, но то и дело проваливаешься в сон. Двери трамвая хрустят за спиной, и мимо тебя снуют люди. Они приносят с собой запах улицы с привкусом сырости и рождественской выпечки. Женский голос дружелюбно перечисляет остановки: Санкт Маркс, Молиторгассе… Ты не слушаешь.

Просыпаешься, когда объявляют станцию метро, и вздрагиваешь, ощущая рядом с собой чужое присутствие. Пока ты спала, к тебе подсел мужчина. На шее – ярко-красный шарф, совсем не подходящий к синему пальто. Мужчина занимает много места: на коленях у него ребёнок в небесном комбинезоне, и ты поспешно отводишь взгляд. В такие дни, как этот, тебе больно видеть маленьких детей.

– Девушка, вы русская? – мужчина указывает на книгу на твоих коленях. – Простите, что я вас отвлекаю.

Он говорит очень хорошо, хоть и с акцентом. Из вежливости ты поворачиваешься к нему и ребёнку. Мальчик уставился на тебя во все глаза.