– Да. Это ты, Зина.

Женщина закрыла ранку краешком платка и поплелась к автобусной остановке. Город сиял мишурой, пах ёлками и бенгальскими огнями. Снега навалило много, и дороги встали. До полуночи оставалось тридцать минут. На остановке Зина подошла к телефону-автомату.

– Мама! Мама, ты слышишь меня?

– Дочка, ну где же ты? Скорее домой. Кравченко уже к бутылке прикладывается. Майонез купила?

– У меня рак, мама.

– Что? Не слышу! – на фоне раздавались крики детей и звон посуды.

– Снега намело, говорю, скоро буду…

3311 смотрела, как Зина повесила трубку. Резиновые ноги не держали. Она пошатнулась и наверняка бы упала, но возле неё появился ангел. Зина не видела, не могла его видеть. Не верила, не ждала. Но он был там, чуть заметно мерцал фиолетовым. Поддержал за локоть, вдохнул тепла. Тяжёлые, мокрые хлопья снега оседали на его крыльях, переливались.

– Ты? – спросила 3311, не отводя глаз.

СИД кивнул. Ещё раз присмотрелся к БОТу. Её воспалённые глаза сочились капельницами цитостатиков. Он отвёл взгляд.

– Я должен был вернуть ей свет любви. Умирая, я утащил его с собой, сделал её несчастной, лишил самой возможности любить и быть любимой. Зина предназначалась мне, но я стал СИДом, а «существа исключительных достоинств» не воплощаются на Земле людьми. Только ангелами. Без любви она была обречена на одиночество, болезни и преждевременную смерть. Меня отправили к ней, чтобы вернуть свет. Я стал её ангелом.

– Но в них не верят.

– Надо было постараться. Чудо через жертву, помнишь? Я не смог, – СИД осунулся, потом выпрямился, сделал движение, похожее на то, как люди набирают в лёгкие воздух. И решился.

– Свет мог вернуть Зине здоровье, жизнь и полную любви семейную жизнь. С Кравченко. Не со мной. Я не мог смириться с этим. Не мог простить им шанса на простое человеческое счастье. Оно предназначалось мне. Она предназначалась мне. И я медлил, а свет жёг, сдавливал, ломал крылья. Я таскался за Зиной повсюду: сидел в очередях онкологии, гладил по голове при облучении, жалел детей, ненавидел Кравченко, страдал, протестовал, смирялся. Я снова увяз в тарелке супа с клёцками, каждая из которых была подобна чёрной рогатой мине, а липкий синий чёрт плясал и плевался искрами под самым моим носом. Она умерла в пятьдесят седьмом.

– Почему это было так сложно?

– Потому что она не просила о помощи, не верила в чудо. Она тихо ломалась, смирялась со своей участью, затухала, – СИД знал, что оправдывается. Слова наполняли сладостью рецепторы. Его понесло. – Я маячил тройками на градуснике, часах, страницах медкарты, номерах кабинетов и автобусов.

3311 вопросительно взглянула на него, и он увидел полыхающие огнём тройки вместо зрачков. Они обжигали его. Язычки пламени расползались. Нет, теперь она не затухала, она разгоралась всё ярче.

– Разве кто-то тогда на катере просил тебя прыгнуть в воду? – 3311 встала. Уютный снежный шалаш, успевший насыпаться вокруг них, рухнул, оставляя пушистые белые шапки на полупрозрачных головах. – Почему ты рассказываешь это мне? И почему мне так нестерпимо больно это слышать?

Огонь потух. Её глаза проливались всеми земными дождями.

– Потому что на свете есть только одна любовь, и иногда лучше её потерять, чем вовсе не находить, – СИД подлетел совсем близко, нежно обнял БОТа и засиял. Свет проник в каждую клеточку её души, наполнил счастьем, смехом, лёгкостью и глубиной одновременно. Она носилась со всеми ветрами Вселенной, ныряла в океанские глубины, сверкала угольками звёзд, клубилась дымом лесного костра в предрассветном тумане, кралась тенями и сияла белоснежными вершинами гор. Дышала.

– Самойлов?

– Зина…

Аура 3311 заискрилась оранжевым солнцем.

– БОТ 331, на выход! – величественный голос, как у Левитана, заполнил пустоту Посмертия. Зину отбросило к выходу. Она не отпустила руку, и Самойлова швырнуло вместе с ней. Загудела сирена, загробная ширь затряслась и замигала. Левитан зачитал неотвратимое:

– СИД 761, вы не имеете права находиться в зоне выхода. Вы не имели права посвящать БОТа в прошлые воплощения. Вы не исполнили свои стратегические задачи. За множественные нарушения вы лишаетесь достоинств, знания, памяти и права быть СИДом. Проследуйте в зону Катарсиса.

– Но он исполнил! – 3311 кричала и падала. Приземляясь, она видела, что Самойлов продолжал падать ниже.

– И-и-и! И-и-и! – вырывалось теперь у неё вместо желаемого «исполнил». – И-и-и-и, – пискнула она, едва осознала себя младенцем и тут же всё забыла.

– Ты смотри, как раскричалась, Машенька! – баба Фрося омывала новорожденную тёплой водичкой, крестила, нашёптывала молитву, пока молодая мама Маша приходила в себя. Рожать в бане не входило в её планы, но Юшкозеро замело, и выехать в роддом не представлялось никакой возможности.

В Юшкозере они оказались благодаря мужу Вадику, который настоял встретить Новый год в деревне, двумя семьями, у настоящей пахучей ёлки, с традиционным «Оливье», самогоном и красной икрой. Но вместо весёлого застолья Машка рожала. Целые сутки. Повитуха баба Фрося жаловалась, что ребёночка не пускают. Расставляла иконы, предлагала Машке распустить волосы и молиться. Машка пыжилась, отмахивалась и стоически переносила потуги. Выла в унисон с мокрой, сверкающей за окном вьюгой.

– О-о-о-ой, не гунди, Фрося-я-я-а-а-а. Достала своими молитвами. Не верю я в них. Нет чудес на свете.

Гул непогоды разорвал бой курантов. Машка вспомнила про гостей, шампанское, концерт по телевизору. Обида и злость придали сил, и она изо всех сил потужилась. Девочка выскочила с боевым «чпок», как пробка из шампанского. Из Машкиных глаз посыпались оранжевые искры. Или ей показалось.

– Может, Зиночкой назовёшь? – Фрося тайком смахнула слезу и принялась пеленать девчушку. – Мамку мою так звали. Она от рака умерла. Мне тогда десять годков было.

– Баба Фрось, ты нормальная? Какая Зиночка? – Машка немного отдышалась, попыталась привстать. – Алинкой будет. Ну-ка, помоги мне. Домой хочу – мысли о шампанском некстати одолевали свежеиспечённую мать.

– Маша! Маш? Ты живая там? Я вроде младенческий крик слышал? Родила?! – у порога бани топтал снег Вадик. – Хочешь, я тебя домой перенесу? Там мать тебе супчика с клёцками сварила.

Вадик отворил дверь, на него смотрели три пары глаз, мал мала меньше.

– Ма-а-а-аша, – нараспев закричал он. – Машка-а-а-а! Счастье! Вот теперь ты у нас не просто Маша, а мамаша! Понимаешь, да? Ма Маша!

Машка разулыбалась устало и гордо, вверила дочку в надёжные руки бабы Фроси, а себя – Вадику и позволила себе расслабиться. Аромат супа с клёцками тянулся через открытую в кухне форточку, доходил до Машкиного носа, обещал счастливую семейную жизнь.

Тарелка дымилась. Язычки пламени плясали вокруг, клёцки подпрыгивали и кружились на волнах медно-жёлтого бульона. Иногда взрывались. ДОП 761 просмотрел дыру в огне почерневшей буржуйки. Раз за разом он видел одну и ту же картину и никак не мог понять, зачем ему показывают суп с клёцками. Особенности жизни в Катарсисе начинали его раздражать, но буква «П» в аббревиатуре «ДОП» оставляла надежду. «Дегенеративная особь с перспективой» – это шанс возвыситься до БОТа. А там и до СИДа недалеко. Почему ему так хотелось дорасти до СИДа 761, не понимал. Но стремиться никто не запрещал.

ДОП нащупал в потёмках бушлат, кое-как влез в рукава, всунул ноги в стылые калоши и пошаркал на улицу рубить поленья. В его Катарсисе всегда шёл снег. Сегодня снежинки ложились тихо и медленно. Калоши оставляли чёрные следы на мокром белом ковре. ДОП выдернул из пенька топор, оглядел горизонт и обмер. Метрах в шестидесяти от него стоял дом. Он вырос из ниоткуда. Уютный, тёплый, зовущий. Оранжевые окна светились любовью. Пульсировали. 761 понял: его время пришло.

– Мяу! – отчётливо прозвучало в голове.