С о т р у д н и ц а. Глеб Дорофеевич!
В с е в о л о д о в. Да, милая. Как вы всегда чудесны! Эх, где мои семнадцать лет!
С о т р у д н и ц а. Мне сына в институт…
В с е в о л о д о в. Дайте недельку на размышление.
С о т р у д н и ц а. Спасибо великое. Зайду. В следующий четверг.
В с е в о л о д о в. Буду ждать. Трепеща сердцем.
С о т р у д н и ц а. Вы… славный… Дивный… Не человек, а святой. (Уходит.)
Д а л и д а д з е. Растрачиваете силы, энергию на пустяки. А ваше время — драгоценно.
В с е в о л о д о в. Что есть теория без практики? Что я значу без института, последователей, учеников?
Д а л и д а д з е (потупясь). Как вы скромны! Горжусь своим учителем…
Открывается дверь, входят М е т е л к о и С у д а р у ш к и н.
С у д а р у ш к и н. Глеб Дорофеевич, можно?
В с е в о л о д о в. Только что о вас говорил. О своих учениках.
Д а л и д а д з е (поднимается). Я пойду…
В с е в о л о д о в. Мои ученики должны дружить, быть вместе…
Д а л и д а д з е. Вызовете, когда понадоблюсь. (Уходит.)
В с е в о л о д о в (смотрит ему вслед с сожалением. Сударушкину и Метелко). Почему вы не любите Далидадзе?
Метелко и Сударушкин торжественно приближаются к нему.
С у д а р у ш к и н. Глеб Дорофеевич, вы всегда были застрельщиком нового…
В с е в о л о д о в (приосанясь). Случалось, бывал…
М е т е л к о. Боролись с рутиной, косностью…
В с е в о л о д о в (пристально смотрит на одного, потом на другого). Это что, репетиция юбилея?
М е т е л к о (выпаливает). Мы как раз по этому поводу… Упраздните юбилей.
В с е в о л о д о в. Что?.. (Шарит по карманам.) Где таблетки? Вы, мои ученики… В канун такого дня…
М е т е л к о (дает ему стакан воды). Глеб Дорофеевич… так будет лучше…
В с е в о л о д о в. Я вас растил… Пестовал… Что плохого я вам сделал? Кто вас подослал?
С у д а р у ш к и н (к Метелко). Не надо было…
В с е в о л о д о в. Три любимых ученика… Лепил. Лелеял. Защищал. Ты, Гриша, самый первый, я не был даже академиком. С тобой мы написали учебник… Десять лет прошло — и появился Арчил. За что вы не любите Далидадзе? За то, что он предан мне? Еще восемь лет я ждал тебя, Саша. Хотел, чтобы ты возглавил лабораторию. Зачем я дожил до этого дня? Горе мне! Чего вы от меня хотите?
М е т е л к о. Сейчас поймете. Откроем тайну. Это мы заменили лозунг.
В с е в о л о д о в. Вы?
Сударушкин и Метелко переглядываются.
С у д а р у ш к и н. Пропали! Совсем пропали.
М е т е л к о. А ваш юбилей — второе звено в этой цепи. Оздоровление обстановки в институте.
В с е в о л о д о в. Все меняется вокруг. Я ничего не понимаю. Чем вам мешает мой юбилей? Чем помешал прежний лозунг? Имеем право на отдых. На труд. На соревнование. Слава труду! Вы против основ? Разве этому я вас учил!
М е т е л к о. Об основах все и так помнят. Зачем твердить общеизвестное?
С у д а р у ш к и н. Развешивают на каждом углу! Стерлось, примелькалось.
М е т е л к о. А уж язык… Ну как можно «шире» бороться? Вы же выдающийся человек, должны понимать. Не тратить время на писание подобной чуши. Надо просто внедрять эти самые изобретения — вот что нужно. Кому вообще нужны призывы? Разве вокруг дети, которых надо учить, как в первом классе?
В с е в о л о д о в. Тебе не нужны. Ты можешь жить своим умом. А есть те, кто нуждается в учителях и разъяснениях. Кому-то, кто не слишком тверд в своих убеждениях, лишние напоминания не помешают. Да и не только колеблющимся! Всех, даже самых знающих, идейных и дисциплинированных, лозунги мобилизуют на высокие свершения. Эх, будь я моложе, выполнил бы пятилетку в четыре года!
М е т е л к о. Зачем? Зачем в четыре? Это же все равно что родить ребеночка до срока. Если поезда начнут ходить быстрее — что произойдет? Если времена года начнут быстрее сменяться — урожая не соберем.
С у д а р у ш к и н. И так не весь собираем.
В с е в о л о д о в. Я плачу, когда читаю: «От каждого — по способностям, каждому — по труду». Как справедливо! Гуманно! На что вы замахнулись?
М е т е л к о. Обе части неверны! Что значит от каждого по способностям при номенклатуре, когда побеждает не талант, а анкета?
С у д а р у ш к и н (к Метелко). Ты беспощаден. (Всеволодову, терпеливо.) Я понимаю: во время культа, когда вокруг было полно врагов… А сейчас где враги? По деловым качествам нужно подбирать.
В с е в о л о д о в. В каком лозунге сказано про номенклатуру? Покажите. Я не читал.
М е т е л к о. Не сказано, а подразумевается. Как набор генов — и не ухватишь, а существует.
В с е в о л о д о в. Я не читал. И стал академиком. Был парнишкой без роду и племени.
М е т е л к о. А вторая часть… «Каждому — по труду»… Да ведь на одного работающего приходится по десять дармоедов. Что они производят?
В с е в о л о д о в. Мы, может быть, увлеклись, переоценили темпы роста сознательности. Рассчитывали, что все будут работать с полной отдачей для общего блага. Тогда общество процветало бы. Разве не так? А многие, увы, рвут больше, чем отдают. Если бы и сегодня, как раньше, выполняли, что сказано в лозунгах, — все шло бы иначе.
М е т е л к о. Но ведь не выполняют. Почему?
В с е в о л о д о в. Не так просто изменить вековые привычки. Мы ставим перед собой великую цель — воспитать нового человека, который откажется от личной выгоды. Нам нелегко, рецидивы прошлого дают о себе знать. Идеологический противник нас разлагает, мешает…
М е т е л к о. Тоже мне идеологический противник — стоит старушка в подземном переходе, торгует флоксами и трясется. Любой может подойти и штрафануть. Ну скажите, почему она дрожать должна? Она что, украла?
С у д а р у ш к и н (тихо). Хватит-хватит. Ты что, не видишь, ему сейчас плохо будет. (Громко.) И украла, и идеологический противник. Украла — потому что на рынке, чтобы продать, уплатила бы налог. А противник — потому что добивается личного обогащения и поведением своим пропагандирует частнособственническую психологию.
М е т е л к о. Но если в государственном цветочном магазине я ничего, кроме кактуса, купить не могу? Беда в том, что все упирается в непонимание: любой труд — на благо общества. Догма всему преграда. Ну почему мы так боимся, что люди начнут работать? (Смотрит на Всеволодова.) Почему пеленаем взрослых людей по рукам и ногам всевозможными правилами и указами?
С у д а р у ш к и н. Зачем работать, если государство и так платит?
М е т е л к о. Нет, не так. Есть, есть еще люди. Хотят и не разучились работать. Но им мешают те, кто этой догмой кормится. Стоят на страже и за это получают деньги. И еще талдычат при этом о бескорыстии и честности. Знаете, что это мне напоминает? Будто мы кутенка отрываем от блюдца с молоком, к которому он тянется, и тычем мордой в блюдце с овсянкой, убеждая, что она вкуснее. Может, для кого-то и вкуснее. А для него нет. Но мы все тычем и тычем и не хотим его понять. Гоним людей от привычного и естественного — к абракадабре бесхозяйственности, насаждаем, воспитываем ее. Хочешь сделать догму несокрушимой — сделай ее средством пропитания.
С у д а р у ш к и н. Все, пойдем. Не доводи до беды.
М е т е л к о. Прощения просим…
С у д а р у ш к и н. …за беспокойство.
Оба пятятся к двери.
В с е в о л о д о в. Постойте! (Переведя дыхание.) Да что я, слепой, сам ничего не вижу? Много, много нелепостей и несоответствий. Когда вводили бесплатное образование, то воображали чистых, тянущихся к знаниям ребят и девчонок, какими были сами. И устраняли с их пути возможные препоны, стремились, чтобы талант как можно скорее обретал силу и начинал приносить пользу. А вместо этого самые талантливые вообще не могут сегодня поступить в институт — места заняты сынками и дочками. Почему не взять образование, если оно бесплатное? Вот и получается: нужны, нужны барьеры. Увы, нужны. Не сословные, а экономические. Хочет учиться — пусть сам на это заработает или пусть родители платят. А если оно не нужно — не станут платить, потому что никто деньги на ветер выбрасывать не станет!
