— Свежие?

— Свежие, — ответила продавщица. — Только тесьма у нас кончилась, коробки перевязывать нечем.

Он все же купил. Сперва нес коробку на ладони, как птицу, которую собираются выпустить, потом осторожно, боясь смять, прижимал к талии, потом ставил на снег и давал затекшей от напряжения руке отдохнуть.

В подъезде поставил торт на ступени, отомкнул металлическую дверцу секции. Газет не было.

Дома попил чаю, торт начинать не стал. Сел за стол и написал первую открытку.

«Поздравляю Вас. Надеюсь, что в следующем году нас ожидает другая, не такая жизнь».

Хотел вложить открытку в конверт. Все конверты были без клапанов. Будто мыши неровно, клочьями обгрызли.

Он рванулся одеваться. Открытки с конвертами снова замотал в грубую серую бумагу. Но глянул в окно и расстегнул куртку: народу на остановке толпилась тьма.

За стеной затарахтел кран, это вернулся после утренней смены сосед.

Он сел и откинулся на стуле. Подумал: «Чем эти троллейбусы, куплю себе мотоцикл. Денег, если не ездить в горы, как раз хватит. И Татьяне не надо ничего говорить. Ей приятно будет, если я останусь».

Я смотрю в заплаканное лицо женщины, слушаю ее сбивчивый рассказ.

— Все было так неожиданно. Сидели вот здесь, за этим столом, беседовали, выпивали. Мой муж вообще-то мало пьет. Но такой случай — нужно было. Честно говоря, близких отношений у нас с Ромашкиным никогда не было. Просто он решил продать свой диван недорого. Вот мы и пригласили его поговорить. А потом они вышли на улицу, и вдруг Ромашкин ударил мужа.

— А муж?

— Муж? Он совершенно не умеет драться.

— И вы не пытались вмешаться, прийти ему на помощь?

— Я так растерялась, — оправдывается она. — И потом я сразу стала вызывать милицию.

— Последний вопрос, — говорю я. — Зачем вам понадобился диван Ромашкина? Ведь у вас же есть кровать?

— Понимаете, ко мне приезжает мама. Будет у нас жить…

Она улыбается, а мне вдруг становится невыносимо душно в этой квартире, где царит атмосфера стяжательства и собственничества, где людям мало кровати и они хотят еще и диван.

Я выхожу на улицу и, остановившись у подъезда, вдыхаю свежий весенний воздух. Одна мысль занимает меня: зачем нужно было гражданке Строгачевой писать в газету? Ведь все закончилось хорошо: муж — на излечении в больнице и поправляется. К чему же было поднимать весь этот шум?

Я смотрю, как не торопясь, усталой походкой идет по двору молодой парень. На нем строгий черный костюм, белая нейлоновая рубашка с распахнутым воротом. На голове старенькая кургузая кепка. Подковки на ботинках при каждом шаге мелодично позвякивают.

— Здравствуйте, Валерий, — говорю я, — я из газеты.

— Очень приятно, — говорит он, — я постоянный читатель газет и журналов.

— Дело в том, что нами получено письмо…

— О качелях? — интересуется он. — Да, нехорошо получилось. Но на следующий же день я их починил. Еще лучше сделал.

Он подводит меня к качелям и похлопывает ладонью по гладко выструганным доскам.

К нам подбегает мальчуган лет пяти.

— Хорошие качели? — спрашивает у него Валерий.

— Очень хорошие, — смеется мальчик. — Дядя Валера, а вы больше не будете их ломать и в милиционеров досками швыряться?

— Не буду, не буду, — гладит мальчугана по голове Валерий.

— Валерий, — говорю я, — письмо было не о качелях…

— О кабеле, что ли? — улыбается он. — Понимаете, деньги были позарез нужны, ну и взял я на заводе пару сотен метров. Но на следующий же день всю стоимость до копейки вернул. Сам больше не мог в глаза товарищам смотреть — заявление об уходе по собственному желанию написал. А деньги понадобились, чтобы соседу гостинец в больницу снести. Заболел сосед…

— Тот, которого вы ударили? — осторожно, чтобы не причинить боли этим напоминанием, спрашиваю я.

— Да, — виновато опустив голову, говорит Валерий.

— Из-за дивана? — интересуюсь я еще осторожнее.

— Да, — теперь уже прямо глядя мне в глаза, отвечает Валерий.

В квартире Валерия просторно и легко дышится. Мебели, кроме двух стульев и дивана, — никакой. Валерий снимает свою старенькую кепку, и я вижу, что он обрит.

— Тоже из-за любимого соседа, — горько улыбается Валерий. — А какая шевелюра была!

Я смотрю на диван. Старый, истрепанный диван с валиками. Мне жаль Валерия. Он стал жертвой собственников, затеявших вокруг этого дивана нечистую возню.

Мы идем по вечерним улицам Лебедянска. Валерий рассказывает, как было дело. Оказывается, инцидент произошел потому, что Строгачев не соглашался уплатить Валерию за диван двадцать рублей и просил снизить цену хотя бы вдвое.

— Не знаю, что тут со мной произошло, — говорит Валерий, — но все внутри от ненависти к нему, сквалыге, перевернулось. И я ударил. Знаю, что нельзя было его, хлюпика, так сильно, но, поверьте, сдержаться не мог.

Валерий сплевывает на тротуар. И я ловлю себя на мысли, что мне глубоко симпатичен этот простой парень с открытой душой.

…В палате пахнет медикаментами и чистотой. Забинтованный Строгачев, шепелявя, хнычет:

— А потом пришел ко мне с кульком яблок и уговаривал не подавать в суд и не писать в газету. Я выгнал его.

— А ведь прислушайся вы к его просьбе, — говорю я, — и мне не пришлось бы тащиться за тридевять земель… Где яблоки, кстати?

— Он оставил их там, на окне, — хрипит Строгачев.

— Почему же вы их не выбросили? — иронически спрашиваю я, и опять дух стяжательства и собственничества веет мне в лицо.

На следующий день я побывала на предприятии, где работал Валерий, и от директора узнала, что весь коллектив был против увольнения Ромашкина. Но тот сам настоял на увольнении, две недели не выходя на работу. В милиции тоже все хорошо знали Ромашкина как человека веселого и отходчивого.

Мы расстались с Валерием друзьями. Провожая меня на аэровокзале, он сказал:

— Да я им этот диван даром отдам, а сам буду на полу спать.

Я обещала, что непременно включу эти слова в свою статью. Пусть стыдно станет людям, вся жизнь которых проходит под лозунгом «кто смел — тот и съел».

Уже в самолете я думала о том, как иногда мелкособственнические инстинкты других могут искалечить жизнь хорошему человеку. Конечно, вырастут волосы, павшие под милицейской машинкой, найдется новая, интересная работа, но загладится ли в душе след от незаслуженно понесенных обид? Надеюсь, Валерий и сам извлечет из случившегося урок и не будет в следующий раз оскорблять и тем более бить кого-либо при свидетелях. А уж если все произошло на глазах у людей, то не следовало ему размахивать перед приехавшими милиционерами досками от качелей, а нужно было просто по-человечески объяснить суть дела. Я убеждена: в милицию бы тогда были отправлены собственники Строгачевы.

Обычное утро обычного трудового дня. Вы вскакиваете по звонку будильника. Быстро умываетесь, одеваетесь, причесываетесь.

Жена уже ушла. Не успевший остыть завтрак на плите. Он мигом проглочен, и, как всегда, ровно в четверть девятого вы подходите к двери. Привычно и небрежно цепляете мизинцем крючок защелки… Он не поддается.

В первую минуту вас берет досада. Вы снова пытаетесь сдвинуть его с места. Он будто прирос к замку. Да что за чертовщина! Вы раздраженно дергаете еще и еще раз.

Теперь вы ясно припоминаете: ведь жена говорила, говорила вам, да вы и сами несколько раз замечали — в последнее время в замке что-то заедает.

Вы предпринимаете новую серию отчаяннейших попыток. Ну же, ну… Невозможно поверить, что жертвой стали именно вы… Это было бы слишком несправедливо…

Вас вполне можно понять: у вас в десять важный деловой разговор с шефом, потом вы по очень серьезному делу встречаетесь с одним нужным человеком, потом совещание, потом собрание, на котором вам выступать… Вы тянете крючок, вцепившись в него обеими руками. Ну, еще разок…