«…Он получил отличный пас от Михайлова, вышел один на один с вратарем шведов…». Тут экран ярко вспыхнул, а потом по серому фону побежали тонкие белые линии.

— Перегорел! — в один голос вскрикнули муж и жена Глазурины.

— Скорей к Хляминым! — скомандовал муж, и они побежали к соседям по лестничной площадке.

Семья у Хляминых была большая, и все удобные места перед телевизором оказались заняты. Глазуриных посадили сбоку, так что экран был очень плохо виден.

Дома Глазурин привык комментировать происходящее на экране, и жена всегда с ним соглашалась. Когда же после одного острого момента Глазурин стал объяснять, что бы он сделал на месте хоккеиста в этой ситуации, на него зашикали все присутствовавшие, даже малые дети. Впервые Глазурин почувствовал себя чужим, лишним и никому не нужным.

Второй период закончился вничью — 3:3.

— Самое интересное впереди, — потирая руки, сказал Глазурин.

— Ты извини, Саша, — сказал Хлямин, — мы третий период обычно не смотрим. Он поздно кончается, а нам вставать рано.

— А мне что ж, не рано? — удивился Глазурин, но сообразил: переубедить хозяина телевизора не удастся. Глазурин ушел, не пожав Хлямину руку, и долго не мог заснуть, вспоминая, как неуважительно его с женой встретили, как неудобно посадили, как, наконец, почти что прогнали.

— Мастера надо поскорее вызвать, — сказал Глазурин жене.

На следующий день все сослуживцы только и говорили о красавце голе Якушева в третьем периоде. Глазурин молчал и делал вид, что занят бумагами.

Вечером он с женой пошел в кино. Фильм был интересный, научно-фантастический, но стоило вспомнить, что все знакомые в эти минуты следят за матчем СССР — ЧССР, — и яркие краски фильма мгновенно блекли.

Домой они шли пустынным переулком. Из всех окон неслись возгласы Озерова: «Ай-яй-яй, какой момент упущен!» Настроение у Глазурина было отвратительным.

— Может, к Хлямину пойдем, — робко предложила жена.

— Да ну его, — раздраженно отмахнулся Глазурин.

Дома было неуютно, пустынно. Жена включила приемник, но в комнате, где траурно чернел потухший экран, веселая музыка звучала кощунственно.

Ужинали молча, в полной тишине. Потом Глазурин ходил по квартире, осматривая стены, переставляя с места на место безделушки. Взял книгу, перелистал, бросил. Побарабанил пальцами по столу. Не выдержал, спросил:

— Когда же мастер придет?

— Как, разве не ты вызывал? Я думала, ты… — удивилась жена.

Такой ссоры у них давно не было.

— Теперь я ясно вижу, что ты меня не любишь! — кричал Глазурин, и в глазах у него стояли слезы.

Да, это была не та Люба, которую он встретил восемнадцать лет назад.

Утром в троллейбусе и метро среди пассажиров шел восторженный обмен мнениями, как здорово наши обыграли чехов и стали чемпионами. Глазурин почувствовал себя изгоем…

На работе Глазурин первым делом позвонил в мастерскую. Мастера обещали прислать на следующий день, в субботу. Но настроение не улучшилось: вечером должны были показать первую серию многосерийного фильма, и сотрудники предвкушали удовольствие. Упорно лезли в голову еще в школе заученные строки: «Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека».

Когда рабочий день закончился и отдел мгновенно опустел, Глазурин с тоской подумал, что ему некуда спешить, что его никто не ждет. В кафе самообслуживания, куда он случайно забрел, из меломана неслось заунывное:

Домой он вернулся поздно. Бил себя в грудь, ругал свою неудавшуюся жизнь и плакал.

А на следующий день пришел мастер, заменил перегоревшую лампу, и телевизор стал работать, как прежде. Жизнь вошла в привычную колею.

О трагической полосе одиночества Глазурин больше не вспоминал.

Наконец свершилось. Катю пригласили в кино. Коля Быстролетов, с которым она училась в одной группе, сидела в одной институтской аудитории, подошел и, от робости то и дело поправляя галстук, пригласил.

Когда после сеанса Катя вернулась домой, там уже собрались родственники. Приехали старшая сестра с мужем, дедушка с бабушкой.

— Ну как? — первым, по праву старшего, спросил дедушка.

— Очень интересно, про шпионов, — сказала Катя.

— Я в окно смотрела, видела, как вы к дому подошли, — сказала мама. — Долго у подъезда стояли, не хотелось ему уходить.

— Не хотелось, — подтвердила Катя.

— Насчет следующей встречи условились? — спросила старшая сестра.

— А зачем? — сказала Катя. — Мы же завтра в институте увидимся.

— Институт — это одно, а кино — совсем другое, — заметила бабушка.

— Так что про шпионов-то? — спросил дедушка.

— Действительно, что про шпионов-то? — спросил папа.

Мама на него посмотрела, и он замолчал.

— Неужели ты не понимаешь, — начала объяснять Кате сестра. — А вдруг он тебя больше не пригласит. Нужно инициативу проявлять, разве можно это пускать на самотек?

— Неужели не пригласит? — огорчилась Катя. — Он такой внимательный, начитанный.

— Не расстраивайся, еще не все потеряно, — вмешалась в разговор мама. — С завтрашнего же дня начинаем решительное планомерное наступление. Значит, так. Платьишко тебе решительно надо сменить. Наденешь вечернее, выходное.

— С прической, считай, тебе повезло, — сказала сестра, которая была парикмахершей.

На другой день Катя появилась в институте совершенно преображенная.

— Ты что, в гости идешь? — спросил ее Коля.

— С чего ты взял? — пожала плечами она. Вроде дала ему понять, что вечером свободна, но он ничего больше не сказал.

Вечером вновь собрался семейный совет.

— Не отступай, — говорила сестра, — я вот тебе туфли свои привезла. Он как увидит, глаз не оторвет.

Бабушка всплакнула и сняла с себя старинный золотой кулончик.

Но не помогли ни туфли, ни кулончик. Коля будто даже избегал Катю. Катя бы загрустила, но совершенно не было свободного времени. После занятий она бежала к портнихе, потом в косметический салон, потом к преподавательнице музыки: в семье решили, что ей срочно нужно научиться музицировать. А ведь еще приходилось выполнять институтские задания… Ужасно она уставала. Побледнела. Правда, бледность ей шла.

Но однажды Катя увидела: после лекций Коля пошел в библиотеку с Машей из параллельной группы.

Семейный совет ввиду этого чрезвычайного происшествия собрался в тот день на два часа раньше обычного.

— Последняя попытка, — говорила сестра. — Завтра подожди до конца занятий и, если он тебя никуда не пригласит, сама его куда-нибудь позови.

— Верно, — сказала мама и выразительно посмотрела на папу.

Тот сделал серьезное лицо и достал бумажник. Достал бумажник и дедушка, а глядя на него, и сестрин муж.

И вот Катя подошла к Коле. Чтобы скрыть смущение, улыбнулась самоуверенно.

— Пойдем сегодня в кафе, а?

— Извини, — сказал он. — Я сегодня занят.

— Да чего там, я приглашаю, — сказала Катя, как научил ее папа.

Коля посмотрел на нее округлившимися глазами.

— Ужас, ужас, — прошептал он. — И эта девушка могла мне нравиться?

Крылатый гигант с ревом взмыл в воздух, и Мухин почувствовал себя свободным и одиноким. Никогда они с женой не отдыхали поврозь, всегда вместе, а тут — надо же — не совпали отпуска. И еще этот самолет — Любочка летела впервые, на поезд билетов не достали, а путевка горящая. Конечно, волновалась, но, чтоб Мухина не огорчать, виду не показывала.

Мухин вернулся в опустевшую квартиру, убрал посуду, которую так и бросили на столе после обеда — торопились, боялись опоздать. Еще подмел пол. Больше никакого занятия придумать не сумел. Часы показывали только половину пятого, надвигающийся вечер пугал обилием ненужного свободного времени. Остро захотелось сделать что-нибудь, что принято делать, когда пытаешься заглушить грусть и непокой.