Лев. В декоре одного только Дмитриевского собора во Владимире лев изображен 125 раз (Вагнер Г.К., 1969а, с. 268), занимая первое место во всей зооморфной пластике. Если к этому прибавить рельефы львов остальных владимиро-суздальских храмов, то цифра превысит 200. В зависимости от расположения и формы рельефа, символическое содержание могло варьироваться. Львиные маски у входов в храм (Боголюбово, Успенский собор во Владимире) означали одновременно и стражей и принадлежность храма князю (табл. 114, 11–12). Напомним, что изображение льва (гривастого зверя) со сходной функцией было известно и в Чернигове, а может быть, и в Рязани. В Суздальском и Юрьев-Польском соборах маски заменены полнофигурными изображениями (Вагнер Г.К., 1964, табл. XXX, 24; рис. 26, 27). Ту же функцию на Суздальском соборе выполняли довольно крупные рельефы львов по углам здания, над аркатурно-колончатым фризом. Имея одну голову, туловища их распластаны на два фасада (точно так же, как и на южном портале собора) (табл. 114, 24). Лежащие со скрещенными передними лапами львы по сторонам оконных проемов (ц. Покрова на Нерли и др.) понимались как стражи (табл. 114, 18) (Лазарев В.Н., 1953, с. 404, рис. на с. 405). Львы, стоящие по сторонам трона Давида (ц. Покрова на Нерли, Дмитриевский собор), означали одновременно и побежденную псалмопевцем злую силу, и своего рода спутников царя, его царственное окружение (табл. 114, 17) (Вагнер Г.К., 1969а, с. 134, рис. 87). В Дмитриевском соборе часть львов изображена смиренно припавшими на передние лапы.
Несколько сложнее семантика рельефов со львами в основании сводов ц. Покрова на Нерли и Дмитриевского собора. Здесь львы изображены попарно на каждой стороне столба. Они могли символизировать и и злую силу, которой нет доступа на небо (на своды), и своего рода стражей, и, пожалуй менее всего великокняжеские эмблемы (Там же, с. 150, рис. 96; с. 294, рис. 222, 223, 227–229).
Остальные рельефы со львами семантически менее определенны. Многочисленные львы на фасадах Дмитриевского и Георгиевского соборов, скорее всего, эмблематичны. Парные фигурки львов с одной общей головой (табл. 114, 22, 25) (Там же, с. 272, рис. 201) могли быть заимствованы и из среднеазиатского и западноевропейского искусства. Судя по среднеазиатским примерам, эмблематический (геральдический) характер их вполне вероятен. Однако, присутствуя в декоре Дмитриевского и Суздальского соборов, он позднее уже не встречается, а в собственно «геральдическом» значении изображение льва (на щите св. Георгия в декоре Георгиевского собора) имеет совсем иной вид (лев-барс, поднятый на дыбы) (Некрасов А.И., 1928, с. 406–409; Арциховский А.В., 1948б, с. 43–67).
Конечно, апотропеичны и одновременно эмблематичны львиные маски, кольцом венчающие барабан Дмитриевского собора (табл. 111, 7) (Вагнер Г.К., 1969а, с. 270, рис. 199). В этом отношении они равнозначны львиным маскам у входов. Что же касается львиных масок, перемежающихся с человеческими головами на западном притворе Георгиевского собора (табл. 114, 16) (Вагнер Г.К., 1964, табл. XIII), то значение их еще не ясно. Может быть, это атрибуты воинов-дружинников? Или своего рода «венок храбрым»?
Множество иконографических вариантов образа льва (табл. 114, 13, 30), конечно, обусловлено богатством его семантики: от демона до символа Христа! Однако отмечу, что во всей «львиной сюите» владимиро-суздальского архитектурного декора нет ни одного изображения льва с фигурой человека (или только с его головой) в пасти, столь характерного для романского искусства. Нет их в прикладном искусстве, а имеющиеся относятся к романскому импорту (Даркевич В.П., 1962а, с. 88–90).
Чрезвычайная популярность во владимиро-суздальском декоре образа льва наложила печать своеобразия на некоторые традиционные сюжеты. Например, в сцене полета Александра Македонского на небо (Дмитриевский собор) Александр держит в руках не куски мяса и не зайцев, а маленькие фигурки львов (Вагнер Г.К., 1962, с. 259, рис. 1). Знаменитые золотые львы на троне царя Соломона поняты мною таким образом, что Соломон просто сидит на спинах двух львов (табл. 113, 5) (Вагнер Г.К., 1969а, рис. 193).
Грифон. По степени популярности образ грифона стоит на втором месте среди зооморфных элементов архитектурного декора. Это важно подчеркнуть потому, что по сравнению со львом грифон должен был представляться древнерусским мастерам существом необычным. Воспринят он был все из того же экзотического мира, расположенного к югу от Руси. Подобно образу льва, грифон «явился воочию» русским людям в росписях Софии Киевской, но грифоновидные существа украшали уже турий рог из Черной могилы Чернигова (Вагнер Г.К., 1976б, с. 254, рис. 113). В XI в. грифон был хорошо известен мастерам киевских колтов. В середине XI в. его образ, как мы видели, вошел в декор деревянного зодчества Новгорода. Профиль крылатого зверя с туловищем льва и головой орла был чрезвычайно эффектен. Вероятно, он будил гораздо более пылкое воображение, нежели кошачий (даже антропоморфный) образ льва. Но интересно то, что образ грифона, очевидно, с самого начала был связан с феодальным бытом, великокняжеской средой. Известные по раскопкам в Старой Рязани и Владимире остатки великокняжеских одежд (или покровов?) XII в. украшены грифонами (Монгайт А.Л., 1955, с. 170, рис. 131). Колты с грифонами относятся тоже к феодальному быту. Образ грифона адаптировался древнерусским искусством, в частности — архитектурным декором в восточном, а не античном иконографическом стиле (Вагнер Г.К., 1962а). Крылья зверя изображали поднятыми вверх, серповидно.
Иконографических вариантов изображения грифона в архитектурном декоре не так уж много. Среди изображений грифонов второй половины XII — начала XIII в. наиболее значительны два образа: известный по Новгороду спокойно стоящий с поднятыми крыльями грифон (табл. 114, 39) и новый образ — грифон, держащий в лапах лань с поджатыми ногами и головой, обращенной вверх (табл. 114, 40). Оба образа введены в фасадную пластику ц. Покрова на Нерли. Два стоящих (очевидно, головами друг к другу) грифона размещались на стене лестничной башни и были эмблематическими (Вагнер Г.К., 1969а, с. 154–156, рис. 102, 103). Шесть грифонов с ланями размещены попарно в боковых закомарах всех трех фасадов (Там же, с. 136–140, рис. 88, 89, 107, 111–113). Их семантика сложнее и раскрывается только в связи с образом Давида. В отличие от восточных и романских прототипов здесь грифоны не терзают лань (это не «сцена терзания»), а как бы несут ее в лапах по воздуху, по направлению к Давиду. В стилистическом же отношении грифоны ц. Покрова наиболее «романизирующие». Учитывая, что грифон в средневековом искусстве нередко символизировал Христа (Reau L., 1946, с. 84, 88, 116), а лань (олень) была символом христианита (христианской души) (Bayet J., 1954, с. 26–29), можно понимать описываемые рельефы в духе тех псалмов Давида, в которых говорится о надежде на Бога в борьбе с врагами: «Изыми мя от враг моих Господи, к тебе прибегох» (псалом 141, 9); «Поели руку твою с высоты: изыми мя и избави ми от вод многих, из руки снов чуждих…» (псалом 142, 7) и т. п. Таким образом, скульптура верхнего яруса ц. Покрова символизирует помощь Бога верному слуге его, что было весьма злободневно в княжение Андрея Боголюбского.
На фасадах Дмитриевского собора немало грифонов с ланью в лапах, равно как и без нее (табл. 114, 41, 42). Иконография и семантика их, конечно, те же, но «романизирующее» начало в стиле заметно уменьшилось, сошло почти на нет. Новшеством, впрочем впервые реализованном в Успенском соборе (1158–1160), являются грифоны, поднимающие корзину с Александром. Наиболее примечателен грифон, держащий в лапах льва (на одной из консолей древней западной части северного фриза, табл. 114, 49) (Вагнер Г.К., 1969, рис. 154), — верный признак сакральной семантики грифона. Этот образ разовьется в росписи «золотых» дверей Суздальского собора. Архитектурный же декор как этого, так и Георгиевского собора не дает ничего нового.
