— У охотника и огонь ярок, и в чуме порядок. Конечно, у молодого. У старика все из рук валится. Как у меня.

Нюргуна с любопытством взглянула ему в лицо: куда он клонит?

— Охотятся тут поблизости двое парней… Братья. Один женат, а другой один пока. Дружно живут, хорошо…

Девушка опустила голову. Прямо перед ее глазами игрушки, сделанные Чуураем: два чума, стоящие близко друг от друга, оленья упряжка и маленькие люди на ней. Нюргуне захотелось спросить у мальчика, что это за люди и чьи чумы, но почему-то не решилась и лишь погладила Чуурая по плечу:

— Молодец! Здорово у тебя получилось!

— Парень соображает, и руки у него ловкие. Он не зря поставил рядом два чума. Не хочет, видно, чтобы сестра далеко ушла.

Нюргуна покраснела.

— Ах, отец, что ты говоришь! Я и не думаю об этом. И вообще… есть один человек. Он обязательно найдет меня. Вот будет радость! Тебе тоже будет хорошо, вот увидишь. И Чуураю.

— Ээ, милая, долог путь к тебе этому человеку. Не всякий его осилит. А я тебе вот что скажу… Чуурай, сходи-ка за дровами…

Чуурай, притопывая, выскочил наружу. Старик понизил голос:

— Вроде и просторна тундра, а человека в ней не укроешь.

Дядя Чуурая Семен рассказывал: прослышал князь Хохунча о тебе. Конечно, он не знает, кто ты, думает, что моя младшая дочь. Семен так и слышал от Хохунчи: «Говорят, у старого Буокая младшая дочь подросла, красавица. Правда ли это?» Семен Хохунче: «Ничего не знаю». — «А я знаю». Это страшный человек, Кыыс-Хотун… Остерегаться надо.

— Да что он мне сделает?

— Распутный человек… И богатый. Четырех жен уморил, теперь у него пятая. Сыновья у него неженатые… Страшный человек. Что захочет, то и возьмет. Хоть вещь, хоть девушку. Потому и говорю тебе о тех молодых людях. На меня надежда слабая.

— Не беспокойся, отец! — засмеялась Нюргуна. — Силой меня не возьмут! Я сама знатного рода. Пусть только сунутся твои Хохунчи! Живо управа найдется.

— Твоя управа далеко, а здесь Хохунча — и царь, и бог. Никакой закон над ним не властен… Ты, конечно, сама решишь, что будешь делать и где жить. Но смотри, остерегайся… Без меня придут — лучше прячьтесь с Чуураем.

Волна теплой благодарности прошла по сердцу Нюргуны.

— Спасибо тебе, отец, за заботу, — тихо сказала она. — Дай-ка я сама этого зверя…

Она осторожно взяла песца из рук Буокая.

— Через тысячу лет? Оо, как долго! — послышался звонкий голос Чуурая. Нюргуна проснулась.

— Ничего не поделаешь, дружок, счастье людское — не птичка снегирь, его так легко не поймаешь. Оно — молния, не раз руки обожжет тем, кто его приручить захочет. Но все равно… никуда оно не денется. Побратается со счастьем человек. Тогда и умершие воскреснут, чтобы полюбоваться на новую жизнь. Вот так-то. Ты еще мал, не знаешь, что время разное бывает: железное и золотое. Мы с тобой в железную пору живем. Оттого и трудно нам. А в золотой век все изменится.

— А мы доживем до золотой поры?

— Едва ли, дружок… Еще не родился на свете человек, который мог бы сквозь все времена пройти.

Чуурай обхватил руками колени и открыл рот. Так всегда бывает с ним, когда он слушает бесконечные истории отца.

— Ну ладно, не доживем, но ты же говоришь: «Умершие воскреснут». Значит, все-таки взглянем на золотое время! И я, и ты, и Туллукчана…

— Так, так, — закивал головой старик. Удивительный человек этот охотник. Он может, когда надо, сосредоточенно работать часами, не проронив ни слова, но порой его рот не закрывается совсем. Девушке нравятся его рассказы, и она никогда не перебивает. Интересно, о чем это он сегодня? Сам придумал или слышал от кого? Другие старики обычно толкуют, что раньше, в «их времена» было несравненно лучше, чем сейчас. Буокай не таков. Он всегда говорит, что жизнь с каждым годом — пусть ненамного — становится лучше, Чуураю и Нюргуне обещает прекрасное будущее. Сбылись бы его добрые слова… Не пришлось бы тогда, как сейчас, экономить на каждом полене, кочевать следом за зверем, ночевать в залатанном чуме.

Вот нынче, например, не везет старику на охоте, кончатся дрова и припасы — придется перебираться на другое место, где Буокай припрятал на случай нужды кое-какую пищу. Так он делает всегда — хоть понемногу, но оставляет в укромных уголках рыбы и мяса.

— Вот ты не веришь, наверно, что мертвые встанут. Думаешь, перехватил отец, так, мол, не бывает. Кочевал я в молодости у моря… Видел там издалека приезжих людей. Американы назывались… Народ грамотный, расторопный. Бывало, умирал кто-либо из них — непривычен к нашему холоду этот народ, так они говорили, что покойник «уснул» и проснется через много лет… в день суда какого-то. Конечно, люди разное болтают, но я слышал это собственными ушами.

— Наверно, так, — согласился ничего не понявший Чуурай.

— Ух, как крепко я спала! — Нюргуна откинула одеяло из оленьего меха. — Да так хорошо!.. Какой-то необыкновенный сон мне снился. До сих пор счастлива.

— Что тебе снилось, сестра? — подскочил Чуурай.

— Так… ничего, — застеснялась Нюргуна. — Будто иду я с одним человеком по лугу. А вокруг цветы. Птицы поют. И в небе — ни облачка.

Нюргуна встала с постели, нашарила под подушкой железный гребень и стала причесываться.

— Как ты думаешь, отец, — тихонько спросила она, — если человек любит, он должен искать? Придет мой Василий?

— Кто ж его знает, детка. Далека дорога. Да и откуда знать ему, где искать тебя? Опять же и от самого человека зависит. Я, помню, когда жена умерла, чуть с ума не сошел. Думал, не быть мне уже человеком. Я бы, пожалуй, искал… Нет ничего дороже человека, да еще любимого. Что золото, драгоценные камни, пушнина? Как ни величай их, а все-таки это вещи… За них можно цену дать, пусть и большую. Человек же бесценен.

— А если бы мы стали кочевать потихоньку на юг, дошли бы до моей родины? Пусть не сразу, в два-три года?

Старик вздрогнул, словно его сзади дернули за волосы. Он помолчал, собираясь с мыслями.

— Приходилось мне некогда с торговцами ездить в твои края, — медленно начал он. — Туда прямой дороги нет. Конечно, можно бы по Лене-матушке, но здесь по льду никто не ходит, дороги нет. Сначала идут на Джанглы, от Джанглы сворачивают на реку Алдан и уж только по Алдану — к Лене… В мыслях и то не измеришь эту дорогу. Сколько погибло на ней хороших ездовых оленей…

Девушка смутилась. Она в общем-то и не собиралась просить старика отвезти ее в Кыталыктах — просто подумала вслух, проговорилась, высказала свое заветное желание. Она и сама прекрасно понимала, сколь труден такой путь для охотника. Чем южнее, тем меньше дичи, да и нельзя охотиться на чужих участках. Если же запасти пищи на несколько месяцев, то на чем ее повезешь за собой?…

Была бы у Буокая такая возможность — сам давно бы отвез, без всяких уговоров, такой он человек.

Нюргуна вышла из чума. Собаки нетерпеливо бросились к ней. Они окружили ее со всех сторон, заискивающе повизгивая, и Нюргуна догадалась, что они еще не кормлены. Видно, Чуурай заслушался отца и забыл о своей главной обязанности. Нюргуна любила кормить собак. Ей нравилось смотреть, как весело поглощают они свой обычный завтрак — сушеную рыбу. Она достала связку юколы и, раздавая ее лайкам, вдруг увидела на горизонте огромный столб снежной пыли.

— С запада, видно, пурга идет! — объявила она, войдя в чум.

— Вот как? — произнес Буокай. — А ведь ветра нет. Может, это с горы лавина скатилась? Пойду-ка взгляну.

Он взял ружье и отогнул полог, заменявший дверь.

— Не выходите, сидите в урасе, слышите! — послышался через мгновение его тревожный голос.

Грозно залаял вожак, лежавший, как обычно, у огня.

— Что такое, отец? — крикнул Чуурай, зажав рукой пасть собаке. Но со двора донесся лишь затихающий скрип снега под торбасами старика.

Чуурай натянул шапку, подбежал к двери и выглянул наружу.