— Пошли! Пошли! — завизжал от радости Чуурай.

Нюргуна надела шубку, и они вывалились из чума. Шел снег. Его крупные хлопья медленно кружились в воздухе. Ветра не ощущалось. Давно уже не было такой теплой, тихой погоды.

— Море не дышит, что ли? — смешливо спросил Чуурай. — Смотри, сестра, морю нос заткнули. Вот так!

Он зажал ноздри пальцами.

Нюргуна засмеялась.

— Почему так говоришь?

— От отца слышал. «Вся погода наша, — сказал, — от морской старухи. Чихнет она — буря у нас, заплачет — дождь».

— Нет никакой морской старухи. Там только вода, и больше ничего.

— Ну да, много ты знаешь… Почему же тогда, когда пурга начнется, все говорят: «Интересно, сколько дней будет охать и вздыхать эта проклятая старуха?»

«Я ведь в школе училась, Чуурай», — хотела было сказать Нюргуна, но вовремя прикусила язык: в какой школе могла учиться Туллукчана?… Опять засияло перед глазами улыбчивое лицо Василия Макаровича, в ушах отдались его неторопливые шаги… Нюргуф на замотала головой, стряхивая наваждение.

Перед уходом они хорошенько присыпали снегом пять кожаных мешков — все, что нажил за свою долгую жизнь охотник Буокай. В них старая одежда, инструменты, ружейные припасы, еда. В одном мешке — мука. Это — неприкосновенный запас на случай, когда долго не везет на охоте. Лишь изредка позволяют они себе роскошь — лепешку или похлебку. Нюргуна положила на ладонь щепотку муки, понюхала. Раньше, бывало, и не замечала, что мука пахнет. А теперь ее запах до сердца доходит…

Нет, не знала она, что такое жизнь, не представляла себе, какой трудной она может быть, да и только ли этого не знала девчонка, живя за широкой спиной богатой тетки?

Вот, например, тунгусы. Сколько обидных, презрительных слов приходилось слышать о них: «тунгусы — неряхи», «тунгусы — лентяи». А на самом деле это добрые, жалостливые люди. И очень работящие. Вот Чуураю десять лет всего, а он старается прямо как взрослый. Прошлой зимой горностая поймал. А это дело нелегкое…

Свежий снег скрипит под широкими лыжами. Сегодня легче идти — не то, что в морозные дни, когда снег сух и жесток. Сегодня Нюргуна почти успевает за Чуураем. Ничего, придет срок — будет и она настоящей лыжницей.

— Сестра, песец! — вдруг остановился Чуурай.

Нюргуна огляделась. Вокруг только снег — никакого песца и в помине нет.

— Да нет, не туда смотришь. Сюда смотри! Вот его след, еще теплый. Мы его вспугнули, наверно!

— Может, догоним?

— Куда там!

— А может, как-нибудь перехитрим?

— Была бы собака, — вздохнул Чуурай. — Тогда бы он от нас не ушел. А так… В поселке у моря, я видел, у всех ребят собаки есть. А у меня…

В Кыталыктахе о самых жалких бедняках презрительно говорили: «У него и собаки-то нет». Конечно, в родных местах Нюргуны завести собаку ничего не стоило, было бы чем кормить. Здесь собаки — настоящее богатство. Без них беспомощен и охотник, и олений пастух. Старый Буокай, если повезет на охоте, на нагруженную нарту не садится — бережет собак.

— Чэ, Чуурай сильно оттолкнулся палками и заскользил по свежему снегу. Нюргуна поспешила за ним. Рыжая шубка мелькает впереди, как мячик. Думала Хоборос, на тот свет отправила племянницу в рысьем тулупе. Из этой бросающей в дрожь вещи вышли две теплые одежонки — Чуураю и так неожиданно отыскавшейся его «сестре».

Нюргуна сама не заметила, как отстала. Через несколько минут она потеряла легкий след мальчика. Падающий снег мельтешил перед глазами, засыпал ямы и выемки, ровнял с землей бугорки и камни. Что же делать, куда идти? Нюргуна попыталась оглядеться, но в бесконечной белизне тундры глазу зацепиться было не за что.

Но почему не возвращается Чуурай? Или он до сих пор не заметил, что идет один? Ему хорошо, он всегда найдет дорогу домой. А может, тоже заблудился?… Нюргуна вспомнила слова старика: «Если идет снег, будьте осторожны. С гор могут покатиться камни». С гор… Забраться на горку, что ли, оттуда, наверно, лучше видно? Нюргуна решительно сунула в рот горсть снега — чтобы успокоиться, взмахнула палками и пошла вверх.

Вдруг где-то поблизости раздался хриплый волчий вой. Сердце у девушки похолодело. Она резко повернула в другую сторону и изо всех сил заработала палками. А страшные злобные звуки все ближе и ближе… И никак не поймешь, откуда они доносятся: то ли справа, то ли слева, то ли спереди, то ли сзади… От быстрого бега девушка едва не задохнулась.

Она остановилась, чтобы перевести дыхание, тревожно вслушалась в приближающийся вой. В тундре волк — самый страшный зверь.

Казалось, волк кружит вокруг нее, то приближаясь, то удаляясь. Внезапно его завывания послышались над самым ухом Нюргуны. Девушка рванулась в сторону и полетела куда-то вниз.

Очнувшись, она с удивлением обнаружила рядом Чуурая. Черные глаза мальчишки с испугом впились в нее.

— Ты чего это в яму сиганула? Если бы я не прыгнул за тобой и не задержал, тебя понесло бы во-он туда.

Нюргуна заглянула в пропасть. На дне неподвижно чернели ребристые валуны.

— Я волка испугалась. Ты разве его не видел?

— Волка?! — Мальчик упал на снег и залился смехом. — Это же я! Иду, иду, смотрю — ты пропала. Вернулся по следу — тебя нигде нет. Стал звать — молчишь.

— Я не слышала.

— Тогда я рассердился и, когда нашел тебя, завыл по-волчьи. А что, похоже?

Нюргуна потирала ушибленное колено, не зная, что ей делать: обидеться на Чуурая или смеяться вместе с ним.

— Смотри, сестра! — ликующе выдохнул Чуурай. — Добыча!

Он поднял над головой окоченевшую тушку горностая.

Нюргуна торопливо выхватила зверька из рук Чуурая. Драгоценная шкурка! Говорят, горностаевые шубы только цари носят. Какая маленькая зверюшка!.. Сколько их нужно на царскую шубу? Цари-то, наверно, толстые, важные. Морозом горностая скрючило в колечко, словно он в последние свои минуты пытался спрятать голову от холода под собственным хвостом.

— Как калачик, — подумала вслух Нюргуна.

— А что это такое? — полюбопытствовал Чуурай.

— Из крупчатки делают. Помню, попадья угощала.

— Вкусная штука?

— Сладкая.

— Наконец и нам капкан дал зверя. Может, и дальше так же пойдет! Тогда мы, сестра, разбогатеем, — Чуурай взял горностая и подул на черный кончик хвоста. Невесомые шерстинки мгновенно разлетелись, образовав тонкую, как игольное острие, дорожку. — Как дети князя Хохунчи, в сукне ходить будем.

— А где он живет, этот князь?

— О, далеко отсюда. Это плохие люди, отец от них подальше держится, — помрачнел Чуурай…

Впрочем, он тут же позабыл о далеком князе и бросился к Нюргуне бороться. Любит он побарахтаться в снегу. Вскоре и небо услышало радость юных звероловов и, чтобы сделать их праздник настоящим, прекратило снег и раздвинуло тучи. И вот в узкую щель над горизонтом осторожно протиснулось солнце! Оно сияло всего несколько мгновений, но и их было достаточно, чтобы мальчик и Нюргуна почувствовали себя счастливыми. Они так долго не видели солнца!

За тысячи верст слышит земля дыхание Ледовитого океана. Но главная его вотчина — здесь, в прибрежной тундре. Отсюда тянутся на юг когтистые белые лапы ледяных воздушных течений.

Пурга…

Сколько дней уже рвет она полог чума с хрупкого деревянного остова? Кыыс-Хотун сбилась со счета. Немудрено: в пургу не бывает дня. Как и ночи. Над всем огромным пространством тундры — лишь белое мельтешение снега. Одно оно.

Здешний снег не безмолвен. Он то свистит, то кричит, то воет по-волчьи. Он не залеживается ни на холмах, ни в ложбинах. Словно только и ждет возможности разгуляться — при первом же порыве ветра вздымается вверх, вытягивая колючие крылья до облаков. Человек беспомощен перед этим снегом. Идти против пурги — все равно, что передвигаться в стогу сена. Ветер скатывает увесистые снежки и безжалостно бьет ими куда придется — по лицу, по спине, по голове…