— Долго, долго гуляешь, — ласково и в то же время с подозрением проговорила Хоборос.

— Никак не разберусь в хитросплетении здешних тропинок, — Василий с аппетитом уплетал мясо. — Зайду в чащу — не знаю, как выбраться. Ты почему со мной не ходишь? Тоскливо в лесу одному. Или дай мне кого-нибудь… Петю хотя бы. Он, кажется, парень толковый.

— Сам целыми днями бездельничаешь, да еще хамначита[13] от работы хочешь оторвать?

— Ну, положим, работников у тебя хватает.

— Хватает не хватает, а усадьба запущена. Построил бы новый амбар, лишним не будет.

— Надо разобрать старый, тот, что с подвалом. Добавить десяток свежих бревен — вот тебе и новый.

Хоборос неодобрительно покачала головой: что значит пришлый человек! Ничто не дорого ему в Кыталыктахе. Как можно замахнуться на сделанное руками предков? Все, что построено при отце, и деде, и прадедах она не тронет никогда — ни юрт, ни погребов, ни сэргэ.

Василий прикончил жаркое и налил в чорон кумыса.

— Нет, правда, дай мне этого парня. Каждый день плутаю, не зная охотничьих мест. Верст пятнадцать отмахаешь, а домой — пустым.

— Тебя, наверно, другая дичь тянет. С кудрями вместо перьев, — вырвалось у Хоборос.

Василий сделал вид, что не расслышал.

— Но сегодня мне повезло. Царя птиц подстрелил.

— Кого-кого?

— Орла. Да какого громадного! Весь заряд принял, ни одна дробинка, наверно, мимо не прошла. Да я тебе его сейчас покажу, — он выскочил в сени. — Эй, Петя, Принеси-ка мою добычу, госпоже показать!

Чуть не задев Василия плечом, в столовую проскользнула Нюргуна — видимо, убрать со стола. Василий еще раз позвал Беке, но ответа не дождался и, пожав плечами, — повернул назад.

— Ты убил орла… — срывающимся от волнения голосом заговорила Хоборос. — Неужели ты вправду убил орла?

— Ну, убил. Да что с тобой?

— Пропали мы, о-о, пропали! — завыла Хоборос, схватившись за голову. — Ты поднял руку на священную птицу, покровителя нашего рода!

— Боже, сколько в тебе предрассудков! — покривил губы Василий.

— Нюргуна, Нюргуна, дитя мое, иди сюда, — Хоборос бессильно навалилась на плечо племянницы. — Ты слышала, что сделал этот человек? Что теперь с нами будет? Жили мы тихо, мирно, никому не мешали. Какие несчастья посыплются на нас?

Горячее, прерывистое дыхание тетки обжигало Нюргуне щеку. И ей стало не по себе — она чувствовала, что с Хоборос вот-вот случится припадок.

— Скажи, друг мой, — чуть слышно произнесла Хоборос, — может быть, твой орел сам искал смерти? Может, сам летел на дуло ружья? Может, не мог поднять крылья от старости? Говорят, человека, освободившего от жизни такого владыку птиц, ждет счастье.

— Какое там искал смерти! — рассмеялся Василий. — Мощный, матерый хищник. Он хотел вцепиться когтями в только что вылупившегося утенка. Думал съесть беззащитного, да не тут-то было. Нашлась и на него управа.

«Какой добрый, жалостливый человек, — подумала Нюргуна. — Он защитит любого слабого… Не только утенка. А тетя… она сама готова заклевать кого угодно». И как бы в подтверждение ее мыслей Хоборос закричала:

— Утенка пожалел? А нас кто теперь пожалеет? В старину один наш родственник тоже убил орла. Вся его семья умерла в страшных корчах! Надо сейчас же послать за шаманкой Ульяной. Пусть заклинаниями очистит дом от греха…

Василий обнял жену за плечи:

— Голубушка, успокойся! Чепуха все это! И орел, и шаманка. Ну, подумай, чем может грозить человеку птица, да еще убитая?

— Ты не знаешь… не знаешь… — успокаиваясь от скупой ласки мужа, бормотала Хобо рос. — Я же тебе говорю: в старину…

— Так то в старину! С тех пор человек стал сильнее, орлы — наоборот. Не надо звать шаманку. Что обо мне скажут: в доме учителя — шаманят!

— Да? Ну ладно, придумаем что-нибудь другое…

Казалось, мир — установлен. Но в эту минуту широко распахнулась дверь:

— Держите ваш трофей, ха-ха!

И посреди комнаты, брошенный сильной рукой Беке, распластался убитый орел. Его каменные когти и клюв грохнулись о доски пола, кроваво-красные немигающие глаза уставились в потолок.

— Прочь! Прочь! — завопила Хоборос и, закрыв лицо руками, сползла со стула.

«Обморок», — пронеслось в голове у Василия. Такого с Хоборос на глазах Василия еще не случалось. До него доходили слухи о болезни жены, но Василий не верил: такой цветущей казалась ему полная, розовощекая Хоборос. Сама же она тщательно скрывала от мужа свое несчастье и никогда не жаловалась, если даже чувствовала себя плохо. К тому же в супружеской жизни обмороки вроде бы оставили ее.

Василий взглянул в лицо жены. Оно было страшно. Нижняя губа отвисла, заострился нос, как у мертвой. Он не знал, что делать, кого звать. На помощь пришла Нюргуна.

Лечить Хоборос умела только Боккоя. И только ей разрешалось быть возле госпожи в такие минуты. Но Нюргуне пришлось несколько раз помогать старушке, и она кое-что запомнила. Да и далеко Боккоя была.

Нюргуна намочила платок, расстегнула тетке платье и стала растирать платком грудь и шею.

Василий Макарович стоял поодаль и внимательно смотрел на нее. Нюргуне стало неловко под взглядом господина.

— Может, послать за лекарем? — вдруг спросил он.

— Нет. Тетя не любит, когда ее видят больной чужие.

— Вот как! Значит, с ней бывало и раньше?

— Бывало.

— Так-так, — задумчиво проговорил Василий Макарович. — Значит, это нестрашно. — И без всякой связи: — А ты здорово выросла, Нюргуна!

«Что он говорит?… Зачем?» — промелькнуло в голове Нюргуны.

— Дайте пятак, — сказала она.

— Для чего?

— Надо.

Она взяла монету и, ощутив тепло его руки, вздрогнула. Пятак выскользнул из пальцев и покатился в угол. Василий Макарович протянул другую монету.

Нюргуна, вся почему-то дрожа, прижала пятак к груди тетки и вновь принялась за массаж.

Девушки со смехом примчались к озеру. Нюргуна швырнула в траву опостылевшие берестяные ведра.

— Не спеши! — крикнула она подружке. — Давай тут посидим. Смотри, как хорошо!

Прямо над головой нестерпимым блеском сияет солнце. На ослепительно синем небе — ни облачка, ни струйки дыма.

Над озером невесомо порхают жаворонки, из ближнего леса доносится звонкое кукование.

Нюргуна, раскинув руки, закружилась по лугу. Ах, если б ей крылья, как у жаворонка! Интересно, как выглядит сверху этот необозримый зеленый простор?! Для кого он создан? Ну, конечно, для нее, Нюргуны! Нынешнее лето лучше прошлогоднего. А в будущем году оно будет еще прекраснее.

— Летать! Летать! — вырвались из груди жгучие слова.

— О чем ты?

Пользуясь минутой отдыха, Аныс присела на бугорок, уронив на колени натруженные красные руки. Нюргуна примостилась рядом.

— Понимаешь, хочу летать, как птица стерх[14]… Или хотя бы как вон тот жаворонок. Представляешь: раскинула крылья, а ветер тебя качает, качает… И мчишься, сама не знаешь куда…

— Ха-ха! — рассмеялась Аныс. — Я тоже хотела бы превратиться в птицу. В ворону. Такую черную, жирную… Летела бы над Кыталыктахом и кричала Каменной Женщине: «Не рррадуйся, что у тебя муженек молодой! Карр! Все равно не удеррржишь! Карр! Завт-ррра удеррет!»

Нюргуна от смеха схватилась за живот.

— Ой, не могу… Так бы и каркала?

— Обязательно!

Нюргуна вдруг посерьезнела.

А что, Аныс… ты думаешь… Василий Макарович бросит тетю?

Аныс пожала плечами:

— Откуда я знаю!

— А почему ты так кричала бы?

— Чтоб госпожу позлить.

Помолчали.

— Ты знаешь… — нерешительно начала Нюргуна, — не хотела бы я, чтобы так случилось.

— Тетку жалеешь?

— Да нет… Жалко, если он уедет… Василий Макарович такой добрый…

— Все они одинаковые, богачи, — махнула рукой Аныс. — Какая разница?!