«Не сдобровать мне, если тетя узнает», — думала Нюргуна, торопливо записывая за Тихоном. Она еще не знала, что через несколько часов случится такое, что она тут же забудет и о Тихоне, и о своем опрометчивом поступке.

А сначала Кыыс-Хотун даже обрадовалась.

— Нюргуна! — позвала из открытых дверей Хоборос. Обняла вошедшую девушку за плечи, усадила. — Я вижу, ты на меня все еще обижена. Забудем прошлое, дорогая! Я выяснила… Ты ни в чем не виновата, действительно! Пусть все будет по-прежнему. Следи за домом, готовь пищу, ходи в школу, словом… хозяйничай. И вот что еще… — Госпожа заговорщически понизила голос: — Устроим ысыах[18].

— Да? Вот здорово, тетя! — всплеснула руками Нюргуна.

— Три года я собиралась заняться этим, не получалось как-то. А нынче все у нас в порядке, есть все, что нужно. Выйдет праздник на славу. А где Василий? Я ему еще не говорила. Он, наверно, будет рад — любит, когда вокруг шумно и весело.

Нюргуна, почувствовав подвох, помедлила с ответом. В самом деле: скажи, где Василий Макарович — значит, следишь за ним, глаз не сводишь. Еще бы: жена не знает, где муж, а тебе известно! Нюргуна пожала плечами:

— Не знаю. Откуда мне знать?

— Разгуливает, охотничек. Ну ладно, я его заставлю самого за ысыах взяться. Пусть хоть раз в жизни потрудится — для себя же.

Хоборос протянула Нюргуне огромный ключ.

— Что это?

— Бери. В том амбаре стоит сундук. Это ключ от него. В сундуке твой наряд к ысыаху.

— Мой?!

— Я давно его собирала. Поди, проверь. Если не хватает хоть одной бусинки, скажешь.

— Весь сундук — для меня?

— Да-да. Для кого же еще, — устало сказала Хоборос.

Нюргуна бросилась в амбар. Она знала этот сундук, видела, как Боккоя однажды через силу, упираясь коленом в крышку, закрывала его. Там, наверно, много разных штуковин! Шелковые платья, узорчатые торбаса, серебряные украшения… «Надо обязательно поделиться с Аныс», — мелькнуло в голове у Нюргуны.

Она торопливо отперла замок и с головой зарылась в свое богатство.

— Нравится? — послышался голос тетки.

— Чудесно! — воскликнула Нюргуна.

Хоборос положила руку ей на плечо.

— Ты уже взрослая девушка, Нюргуна. Невеста. У тебя есть все: и земля, и деньги, и наряды. Нет только своего очага. Но это дело поправимое. Вот выйдешь замуж, и заживем с тобой на два дома. Будешь сама госпожой…4 Кыыс-Хотун, — помедлив, выговорила она прозвище девушки.

— Ну, это будет еще не скоро!

— С замужеством тянуть не стоит… Можно и прогадать…

Хоборос осеклась: не примет ли племянница эти слова как намек на ее судьбу. Но Нюргуна пропустила их мимо ушей.

— В общем, мой долг устроить тебя, пока жива. Все под богом ходим. На долгую жизнь рассчитывать не приходится… Приедет на ысыах парень один. Сын князя, из дальнего улуса. Твой жених. Родовая знать! Скажи спасибо моему богатству. Без него он на тебя и смотреть не стал бы.

— Жених? — с ужасом прошептала Нюргуна. Ноги у нее подкосились.

— Ты что это побледнела? Не бойся, все девушки в конце концов, выходят замуж. А если не выходят…

Она опять оборвала себя.

— Нет! Нет! Не пойду замуж! — Нюргуна вцепилась в крышку сундука. — Как я могу жить с человеком, которого не знаю! Пусть ищет другую, мало ли девушек вокруг.

— Замолчи! — презрительно вымолвила Хоборос. — Думаешь, он только о тебе и мечтает?

Это я сама расхвалила тебя его отцу. Ты еще ему понравиться должна. Иначе, действительно… мало ли девушек…

— Пусть ищет… А мне учиться надо… Василий Макарович сказал, что я способная.

— Василий тоже согласен, что тебе замуж пора. Я такие вопросы без мужа не решаю, — с нажимом произнесла Каменная Женщина и вышла.

Нюргуна уронила руки. Ключ с глухим стуком выпал из ее рук — он был настолько тяжел, что не звенел при ударе. Нюргуна подняла его, поднесла к невидящим глазам и зарыдала.

Что делать? Василий Макарович сам хочет, чтобы она вышла замуж, уехала из Кыталыктаха. Значит, она не нужна ему. Нет никого на свете, кто бы помог Нюргуне. Она одна… одна во всем мире! Как это страшно быть одной!

Чьи-то руки мягко взяли ее за плечи и повернули. Нюргуна подняла голову. Это была Аныс.

— Аныс… — прошептала Нюргуна. — Меня выдают замуж! В дальний улус. Меня увезут отсюда!

— А ты не хочешь? Я бы, кажется, от своей каторги — куда угодно. Хоть под лед, — засмеялась Аныс.

— Аныс, не смейся! Неужели и ты меня не поймешь? Я не могу замуж… я люблю… люблю…

Слезы вновь хлынули у нее из глаз.

— Ты опять о том же. Да кого ты любишь, объясни?

— Василия Макаровича.

— Хозяина? — Аныс в ужасе вздрогнула. — А он?

— А он… А он сказал Каменной Женщине выдать меня замуж!

Аныс обняла подружку.

— Дело известное, — рассудительно изрекла она. — Господам только бы посмеяться над бедной девушкой. А потом — с глаз долой.

— Ты меня не так поняла, Аныс!

— Поняла не поняла… теперь уж какая разница. А ты не горюй. Придумаем что-нибудь.

Сегодня ысыах!

Только-только занялось утро, а солнце светит вовсю, как будто и оно радо человеческой радости. В нежной дымке леса, прозрачной весенней зеленью окаймляющие Кыталыктах.

Со всех сторон спешат конные и пешие, богатые и бедные. Ысыах — праздник всеобщий! Как крылья бабочек, трепещут нарядные платья женщин.

Одна Нюргуна в тревоге и тоске, хоть этот ысыах и собирают в ее честь. Не радует ее ни яркое солнце, ни праздничное буйство луговых цветов. То и дело приходит на ум страшная загадка: «Тот, кто делает, не скажет, что делает себе, и тот, для кого делается, тоже не скажет. Что такое?» Отгадка — гроб. Ысыах — гроб для Нюргуны. Его мастерят жестокие руки Каменной Женщины.

Долго гадали они с Аныс, как быть. Наконец придумали уловку. Удастся ли? Тем более что пришлось рассказать обо всем Беке — без его помощи не обойтись.

Правда, он парень надежный, но лучше бы об этом знало поменьше людей. Несколько раз за эти дни к Нюргуне подходил Василий Макарович с таким видом, будто хочет что-то сказать. Но едва Нюргуна, вытянувшись в струнку, поворачивалась к нему, он, печально махнув рукой, удалялся. После таких встреч у Нюргуны долго щемило сердце.

Вот и конец ее вольной жизни. Вряд ли удастся вырваться от стоглазой, старухой Хоборос. Нюргуна обвела взглядом луг. Скоро прощаться с милым раздольем Кыталыктаха. Как-то встретит ее чужая сторона?…

Вдали показалась странная, неуклюжая, высотой с пень, черная фигура. На первый взгляд могло показаться, что это действительно пень — настолько медленно она двигалась. Но Нюргуна знала, что никаких пней на господском лугу не могло быть, и. потому, всмотревшись до рези в глазах, узнала Мастера Морджо. Да, это был он! Он тяжело ковылял на двух палках — грубом подобии костылей. Вчера Нюргуна поделилась с ним своим горем, и вот он спешил, чтобы помочь ей, хотя и не представлял, как это можно сделать.

Нюргуна рванулась ему навстречу, но Бок-код удержала ее за длинное платье.

— Куда? Хочешь, чтоб и тебе и мне попало? — с укором проговорила она. — Хоборос глаз с тебя не велела спускать, а ты при всем народе бежишь к Мастеру!

— Ему же тяжело. Хочу поддержать беднягу.

— Что ты, что ты! Хоборос увидит — беда! Она Морджо богохульником считает, говорит, бог наказал его за то, что вздумал тягаться с господом.

Помнишь пословицу: умный охотник сто медведей убить не мечтает. Девяносто девять на рогатину подымешь, а сотый тебя задавит…

— А Мастер, что он сделал такого, что бог рассердился?

— За день до того, как Морджо с крыши свалился, он, рассказывают, брякнул: «Что дом! Я б и церковь такую отгрохал, что самому всевышнему не снилась!»

— Так что же, на кого бог, на того и люди?