— Не слушай его, старик! — резко бросила женщина. — Если хочешь, чтобы дочь жива осталась, зови доктора!

Охотник вздрогнул. Неужели Нюргуне так плохо? Он наклонился к девушке, пощупал лоб и щеки. Надо лечить, это правда. Одна беда: лечение стоит дорого. Там, у моря, он отдал лекарю всю свою пушнину. Сколько же потребует настоящий, образованный доктор? Чем ему платить?

«Иван Иванович… — с усилием думала Нюргуна. — Что, если это тот самый… Надо обязательно… Что надо? Да, найти его».

— Не выдумывай, женщина! — вновь послышался голос Атласова. — Знаем мы этих докторов! Я ее сам отвезу в Якутск. Там лечить буду!

— А ты кто ей? — покосилась на него Дайыс.

— Сам не знаю, кто, — захохотал торгаш. — Старик продать хотел, не сторговались.

Однако девка едет со мной. А тунгус назад вернется.

— Врешь! Врешь ты все! — в ярости вскричал Буокай. — Не я продать — ты купить хотел, да ничего не вышло! Никуда она с тобой не поедет! Не пущу! И давай, плати за дорогу. Не ты меня вез — я вез и кормил тебя! Плати деньги — мне они на доктора нужны!

— Вот как ты заговорил? — сощурился Атласов. — Ты меня вез! А кто просил меня на коленях взять дочь? Кто навязался ’ко мне со своими услугами? Я мог бы найти и другого проводника. А на чьих оленях ты ехал? На своих, может быть? Ты их купил, что ли?

Буокай сник. Все, что говорил Аким, было правдой: не получив определенного ответа насчет девушки, купец не хотел брать с собой Нюргуну, и его пришлось долго упрашивать; когда же тунгус заикнулся о том, что может сопровождать их в тундре, купец осадил его вопросом: «А олени у тебя есть?» Оленей не было…

Купец прошелся по юрте. Злорадная улыбка осветила его лицо.

— Я вижу, ты недешево ценишь свою работу. Ну что ж, я тебе заплачу. Но оленей ты не получишь. Уж лучше продам их на мясо. Возвращайся как хочешь.

— Не надо, не надо! — испугался охотник. — Не отнимай оленей! Я ведь не из жадности. Дочку спасать надо…

— Отец!

Виновато опустив голову, Буокай приблизился к Нюргуне.

— Не бери у него ничего… — срывающимся от волнения голосом проговорила Нюргуна. — Не надо меня лечить.

Не унижайся. Лучше умру…

В юрте воцарилась гробовая тишина. Все с презрением смотрели на купца, спокойно прихлебывающего обжигающий чай.

— А вот это ни к чему, — Атласов отставил блюдце, вытер рукавом толстые губы. — Умереть всегда' успеем, пока живется — надо жить! Жалкий старик, думает, его заработка хватит, чтобы заплатить доктору. Платить буду я. Как за невесту свою. И оленей отдаю тебе как будущему тестю. Я к девушке присмотрелся за дорогу, она мне нравится. Ну, а если не хотите со мной дела иметь, тогда и помощи не ждите.

Утром, брезгливо осмотрев внутренность юрты, в которой переночевал, торгаш вместе с награбленной пушниной перебрался к наслежному князцу. Он упорно настаивал, чтобы больную перевезли туда же («Она умрет здесь от холода!»), но Нюргуна отказалась. Давно уж она постигла сердцем, что в лачугах бедняков всегда теплее, чем в хоромах тойонов.

Прошло несколько дней. Доктор, за которым Атласов обещал послать, не появлялся. Сам же торговец ежедневно приходил в юрту, где лежала Нюргуна. Рот его не закрывался ни на минуту. То он хвастался своей расторопностью и умением жить, то перечислял свои богатства, то угрожал старому Буокаю, то сулил ему золотые горы, чтобы охотник согласился выдать за него Нюргуну.

Смысл его речей сводился к тому, что дальше просто так он девушку не повезет. Буокай ходил мрачнее тучи, яростно кусая трубку. Он понимал, что купец не остановится ни перед чем, что он вполне может отнять оленей. И что тогда?…

Нюргуна отчаянно боролась с болезнью и мрачными мыслями. Подчиниться Атласову — значит навеки распрощаться с мечтами о любимом человеке, о родном Кыталыктахе, Дайыс уговаривала ее не ехать с Атласовым.

— Оставайся у нас! — ласково говорила она. — Прокормимся как-нибудь! Муженек мой охотник знатный… Ты не смотри, что он такой худющий. К весне поправится! Прихворнул немного. На ноги встанет — всего будет вдоволь! Да и сама сложа руки сидеть не будешь.

— Не хочу… никому быть обузой, — пересохшими губами шептала Нюргуна. — Скорей домой…

— Я ж не говорю тебе на всю жизнь оставаться. Окрепнешь — лети себе, куда хочешь! Но только не с этим прохвостом.

— Он с Буокаем расправится.

— За старика не беспокойся! Кто-нибудь в тундру отправится, он и присоединится…

Разговоры эти — были бесконечными. Добрая женщина с тревогой вглядывалась в осунувшееся лицо больной: Нюргуне становилось все хуже. Между тем купец сменил тактику: он прекратил ругаться с Буокаем и стал «осыпать» Нюргуну подарками. Еще с порога он растягивал губы в умильной улыбке:

— Ну, как, моя красавица? — Потом присаживался на орон и протягивал Нюргуне латунный гребешок или дешевые бусы: — Смотри-ка! Гостинчик тебе принес. Нравится?

Нюргуна отворачивалась. У хозяйки юрты сжимались кулаки.

— Лекарь приехал, дочка! — шепнул на ухо спящей девушке Буокай. Он всегда будил ее шепотом, чтобы не напугать.

Нюргуна открыла глаза. Лекарь? Зачем лекарь? Она же сказала Буокаю, что никакого доктора ей не надо: не хватало попасть еще в одну кабалу… Вчера они сговорились: когда девушке станет легче, Буокай убежит в тундру. Взять одну оленью упряжку — Буокай имел на нее полное право — и бежать как можно скорее от страшного купца. Единственное, о чем жалела Нюргуна — что не встретится с сударским Иваном. Хорошо бы расспросить его, наверняка он хоть что-нибудь знает о дорогих ей людях — Василии, Боккое, Аныс… Два года прошло как-никак, мало ли что могло случиться в Кыталыктахе…

— Зачем ты привел, мы же условились.

— Я ни при чем, дочка!

— Аким, что ли?

— Откуда! Сам приехал доктор.

— Сам?

Девушка с усилием приподнялась. «Доктор, оказывается, русский!»

У огня, наклонившись немного вперед, сидел высокий человек с пушистой светлой головой. Щеки его, по-видимому, были обморожены — они пылали нездоровым румянцем. Он энергично растирал над пламенем пальцы и хлопал ладонями по коленям.

— Снегом, снегом лицо надо!.. — крикнул ему Буокай. — Эх, — с сожалением покрутил он головой, — не знает, видно, доктор нашего мороза.

— Что ты болтаешь! — бросила ему мимоходом Дайыс. — Он двадцать лет в нашем наслеге лечит.

Старик смущенно взъерошил жидкие волосы и уставился на русского. Хозяин юрты, невероятно худой Мичэкэ, настрогал мороженой рыбы и подал гостю. На Севере человеку с мороза полагается сначала поесть строганины, а потом уж приниматься за горячее.

Бородатый доктор без жадности, но с видимым удовольствием опорожнил тарелку. Буокай одобрительно закивал головой: оказывается, этот русский знает северные обычаи!

— Видно хороший человек, — потихоньку сказал он Нюргуне. — Ты хорошенько рассказывай, где что болит, не стесняйся. Вылечит. Нравится мне этот человек, добрый, должно быть. Русские все добрые. Вез я одного, знаю…

Доктор обвел глазами юрту, встал, прошелся по ней в тишине, которая обычно предшествует большому разговору. Было хорошо слышно, как скрипят и потрескивают его суставы. Это была работа мороза: двадцать лет лечивший людей в простуженном навеки краю, о себе врач заботился мало и болел ревматизмом.

— Да, друзья, — заговорил он по-якутски, мило коверкая отдельные слова. — Невесело живете, как я погляжу! С каждым годом все хуже и хуже. Совсем обнищали. Что так, Мичэкэ?

— Болею, доктор, — еле слышным голосом отозвался хозяин. — Есть не могу… Кашель…

— Тебе бы на Юг, погреться. Человеческой пищи попробовать. Витамины… Ничего. Скоро все переменится. Держись, Мичэкэ. Нам обязательно надо выжить, слышишь?

— Что переменится?

— Всё. Вся жизнь!

— Ээ, двадцать лет ты говоришь об этом, а сам в свою Россию вернуться не можешь. — Мичэкэ схватился за грудь и закашлялся.