Но ведь он может задержаться и надолго. Что делать тогда? Как жить рядом с ним, под его жадно пронизывающим взглядом? Бояться каждую минуту, что он, не стесняясь мальчика, накинется на нее, да еще и ухаживать за больным! Мысль об этом была просто невыносимой.

Чуурай приплясывал на месте, готовый ежесекундно броситься прочь. Вкрадчивый мороз начал пощипывать щеки, к тому же искры над убеленным снегом чумом вспыхивали все реже и реже. Было ясно: огонь в чуме угасал. Человек, оставшийся в нем, не заботился об огне: он спал. Если огонь угаснет совсем, потом его трудно будет раздуть.

— Пойдем в чум, — нерешительно сказала Нюргуна.

— Ну, нет! Нет! — заикаясь от холода, вымолвил Чуурай.

Вдруг взвыла собака Оргоса, всхрапнули олени. Чуурай опрокинул собаку и связал ее невесть откуда взявшейся веревкой. Нюргуна всмотрелась в даль и затрепетала от радости: тонкая, словно нить, в сумрачном свете звезд показалась упряжка Буокая. Чуурай связал чужого пса, чтобы он не бросился на собак охотника. Через минуту Буокай был рядом.

— Отец! — возбужденно запрыгал вокруг него Чуурай. — У нас новости! Сын Хохунчи свататься приехал! Он ногу сломал! Мы от него на воздух выскочили!

— Сын князя? — спокойно спросил Буокай, распрягая собак.

— Ну да! А что это на нарте? Оо, волк-воришка! Поймал-таки, отец?

Он с трудом стащил с нарты матерого серого зверя.

— Куда ж он денется?… Против человека какой зверь устоит? — сказал Буокай.

Он отделил ремни, аккуратно скрутил их и связал, внимательно осмотрел когти собак; затем перевернул нарту и провел пальцем по полозьям, проверяя, сохранился ли на них слой льда. Для лучшего скольжения он всегда слегка поливал полозья водой. Достал из кармана трубку и закурил ее.

— Значит, Оргос пожаловал? Пронюхал все-таки!

Тут только Нюргуна поняла, что спокойствие его было показным, что на самом деле известие о прибытии княжеского сынка глубоко его взволновало.

— Хорошо, отец, что ты приехал, — Нюргуна стряхнула иней с его груди.

— Втроем ему мы дадим! — подскочил Чуурай. — Будет знать в другой раз.

— Битьем, сынок, такого не проймешь, — погладил его по голове Буокай. — Да и непривычен я руку на человека поднимать. Лучше вот что… Он парень в общем-то не плохой, не такой зверь, как его отец и брат. Уговорю его. Скажу, нельзя ему жениться, пока год после смерти его жены не пройдет. Потом — пожалуйста… А мы за год что-нибудь да придумаем.

В чуме тепло и уютно. Чувствуется, что в последнее время хозяин покидает свое жилье ненадолго. Действительно, встревоженный визитом Оргоса, старик прекратил длительные отлучки, тем более что в них отпала нужда: после того, как серый разбойник оказался на нарте охотника, в ловушки вновь пошли песцы.

— За эту добычу купец даст, наверно, много-много? — время от времени спрашивал Чуурай, поглаживая волчью шкуру. — Такая большая!

Чуураю при виде этой шкуры вспоминалась одна старая история. Тогда он был совсем еще малышом, но запомнил хорошо. Однажды, играя у речки, недалеко от чума, он нечаянно ударил ногу о камень. Дело было глубоким вечером. Чуурай сел па камень, от которого пострадал, снял обувку и только собрался подуть на ушибленный палец, как вдруг на землю шагах в двадцати от него посыпались желтоватые звезды. Откуда посыпались — Чуурай не видел и решил, что с неба. Звезды оказались странными: не гасли и даже перепрыгивали с места на место, будто кто-то невидимый перебрасывал их из ладони в ладонь, чтобы не обжечься. Потом внезапно послышался волчий вой, и Чуурай, забыв обо всем, вприпрыжку понесся к чуму. Когда он выложил все отцу, Буокай сказал, что видел он не звезды, а волчьи глаза, и вышел с ружьем, но волков уже и след простыл…

Залаяли собаки: очевидно, прибыл кто-то чужой. Нюргуна замерла с поленом в руках: гости ее пугали. Среди них мог оказаться Оргос или кто-либо из его страшной родни.

— А, Уйгунья! Здорово! Давненько ты не заглядывал к нам! — радостно воскликнул Буокай. — Ко мне или мимо?

— К тебе, старина, — хрипло отозвался Уйгунья.

Он расстегнул капюшон и протянул к огню озябшие руки. Буокай сам подтащил к гостю столик, расставил чашки. Он любил, когда к нему приезжали с ночевкой друзья. Старик даже растерялся и стал лихорадочно рыться в своих припасах, не зная, чем угостить приятеля.

— Не хлопочи, старый! — рассмеялся Уйгунья. — Все равно лучше Хохунчи не накормишь!

— А ты все еще кормишься у этого ирода?

— Что поделаешь! От такого дяди легко не отвяжешься.

— Ты ведь молодой, здоровый! Мог бы и своим домом жить, — неодобрительно заметил охотник.

— Какое там молодой! Вчерашним днем живешь, старина!

Нюргуна с любопытством рассматривала гостя. Был он действительно не гак уж молод, в небольшой его бородке заметно пробивалась седина. Нюргуне не раз приходилось слышать, как Буокай заочно поругивал друга. Привыкший жить бедно, но свободно, он не представлял себе, как можно всю жизнь батрачить, тем более что Уйгунья был женат, растил троих детей. В го же время старик нежно любил Уйгунью. Ему нравился веселый, независимый нрав батрака. Уйгунья был прекрасным работником, богачей не боялся и часто менял их. Бывало и так, что он возвращался к хозяину, у которого уже служил много лет назад, а потом уходил от него опять. Но у Хохунчи он задержался. В зрелые годы Уйгунья стал тяжел на подъем.

— Значит, так и дотянешь до могилы под мышкой у богатеев?

— До могилы едва ли. Вышвырнут. А пока — не плохо! Вот ты сам по себе живешь, а что толку? Должок царю большой накопил? А за меня хозяин платит.

Буокай помрачнел от напоминания о «должке царю». «Должок» этот стал уже давно большим долгом, страшной кабалой, отравляющей все его существование. На уплату долга уходила вся пушнина — не оставалось даже на маломальскую одежонку сыну.

— Трудно спорить с тобой, — промолвил старик.

— А это что такое? — удивился Уйгунья, вытащив из-под себя щепку с буквами, нацарапанными углем. — Кто у вас грамотный? Ты писала? — повернулся он к Нюргуне.

— Кыыс-Хотун действительно ученая девушка, — улыбнулся Буокай, — но это писала не она.

— Кто же? Уж не ты ли, старина?

— Ээ, куда мне! Чуурай!

— Чуурай? Этот пострел?

— Кыыс-Хотун научила.

— Вот как!

Уйгунья внимательно взглянул на Нюргуну. На ней было ситцевое платье, закрытое спереди грубым передником, но даже и он смотрелся на девушке, словно его выцветшую ткань освещала ее красота. «Человек красит одежду», — сказал бы всякий, взглянув на нее.

— Да… не зря за тобой охотятся… — пробормотал Уйгунья и тут же оборвал себя: — Ну и что же ты написал здесь, Чуурай?

— Царю-солнцу письмо! — откликнулся из угла мальчик.

— Ого! И что же ты написал?

— Я спросил, почему он к нам цепляется? Мы никогда с ним не встречались, а он говорит, что отец ему должен!

Уйгунья расхохотался.

— Верно, приятель. И впрямь, зачем цепляется? Мало Хохунчи, так еще царь-солнце…

— Ну как там Хохунча? — оживился Буокай. — Знай, полеживает да поплевывает?

— Зачем полеживает. Теперь ему лежать некогда.

Бегает, как бешеная собака. Сам виноват: не надо было на молодой жениться! Нашел женщину под стать себе — рот не закрывается! То ей дай, это принеси, иди сюда, беги туда — достается и нам, и самому князю! От такой не отвяжешься, из-под земли выкопает.

Буокай пососал трубку.

— Что ж, поделом ему… Четырех жен замучил, пора и честь знать… Может, бог в наказание послал ему языкастую.

— Хорошо бы! Да, кажется мне, недолго и она протянет.

— Что ж так? Уж она-то вроде за себя постоять может.

— Жадна слишком. Неделю назад на скачках появилась — смотреть тошно: побрякушек не счесть. Одного серебра, наверно, пуд. Все украшения покойниц нацепила.

— Каких покойниц?

— Жен Хохунчи, каких же еще!