Дочерям Полине и Надежде

Не окинуть глазом Кыталыктах, не обойти пешком и не объехать на лошади. Широко простерлась долина, зеленая от травы, белая от берез. Разбежались по бескрайнему лугу шаловливые рощицы, водят свои девичьи хороводы озорные деревца, чуть касаясь друг дружки молодыми ветвями. Далеко чернеет сумрачный лес — суровая граница долины.

Этой землей владели и владеют потомственные богачи. Испокон веков не смеет бедняк здесь скосить для себя былинку. Вся трава, все дрова, все озера и речки здесь принадлежат только одной семье.

Старый Байбас, покойный хозяин Кыталыктаха, отличался изворотливым, хитрым умом. Он не отсиживался в глуши, как его деды и прадеды, кое-где побывал, потерся среди себе подобных и усвоил главную истину нового времени: копи деньги. Не молоко, не масло, не драгоценные собольи шкурки — дороже всего желтый металл и разноцветные хрустящие бумажки. И он собирал рубль к рублю всю свою долгую хищную жизнь. О хозяйстве пекся даже на смертном одре. Когда понял Байбас, что не встать ему больше на ноги, не гулять по любимому Кыталыктаху, — призвал законника и все богатство свое по установленной форме, скрепив печатями и подписью своей, завещал единственной дочери Хоборос.

А потом отправил человека за теми, кто был должен ему хотя бы копейку. Год выдался голодный, и увязшим в процентах соседям платить было нечем, но умирающего не трогали мольбы и рыдания. «Я ждать не могу, ухожу, сам видишь, — цедил он сквозь зубы очередной жертве. — Если не улажу свои дела при жизни, бог не примет ни в рай, ни в ад». Многим беднякам пришлось той осенью распроститься с единственной коровой, а кое-кому и с куском земли. Зато дочь Байбаса стала еще богаче, чем был он сам.

Якуты о дочерях обычно говорят, что они — «чужое имущество», «не наше богатство». Ведь им замуж выходить, да и вообще — расточительна женщина. Не такова Хоборос. Смерть отца словно сделала ее еще более рачительной и расчетливой. Ничего не утратила из отцовского наследства. Наоборот — расширились владения рода Таскиных, потеснила Хоборос не только бедняков, но и соседей побогаче. Сейчас она самая состоятельная хозяйка в округе. Порой даже язвительно посмеивается над своими предками, оставившими ей столько добра: «Наивны были старики, жить не умели». Впрямь, сама Хоборос живет по-новому: выстроила для себя огромный, рубленный по-русски, настоящий господский дом и обнесла изгородью весь Кыталыктах.

Нынче все якуты-богачи поклоняются новой моде — рыскают, как волки, по городам, торгуют чем попало, лишь бы быть на виду, лишь бы лизнуть лишний разок развеселой городской жизни. Таскина с места не трогается.

Зимой ее обозы с маслом и мясом гонят в Якутск доверенные люди. И странное дело: не заглядывает своим посыльным в карман, а не было случая, чтобы ее обманули. Богатство ее растет день ото дня. Неизвестно только, кому оно достанется: у перезревшей девушки — ни мужа, ни ребенка. Правда, растет при ней девочка, незаконнорожденная дочь двоюродной сестры. Хоборос воспитывает Нюргуну как родную, но никто не верит, что девочка станет наследницей богачки: держит ее при себе от скуки, забавляется с ней, как с куклой, чтоб не завыть от одиночества. Распоряжается ребенком как хочет: то побьет, то приласкает.

— Аныс! Аныс! Постой! Не могу больше! — закричала Нюргуна, устав спотыкаться на кочках. За маленькой батрачкой, крепкой, быстроногой, не угнаться тойонской воспитаннице. Вот что значит ранний труд: с семи лет живут рядом и питаются чуть ли не одной пищей, всего-то разница, что Нюргуна спит в хоромах, а Аныс в хотоне — но какими разными выросли! Не сравнить коренастую, плотную, пышущую здоровьем Аныс с хрупкой Нюргуной.

— Быстрей, опоздаем! Госпожа с минуты на минуту вернется. Тогда и тебе не поздоровится!

— Ничего, ничего! Тетя к вечеру приедет. Успеем!

— Ой, кто это? — вздрогнула и попятилась Аныс.

В двадцати шагах от девушек, лицом вниз, как труп, неподвижно лежал человек. Его длинные, давно не стриженные волосы смешались с травой. С замиранием сердца подруги подкрались к лежащему и вдруг шарахнулись в сторону: человек зашевелился. Он приподнялся и провел рукой по глазам, как бы утирая слезы. Его ветхий армяк на груди был перепачкан травой и грязью.

— Это Мики! — облегченно вздохнули подружки.

Мики — неповоротливый, медлительный старик, бывший батрак Байбаса и нынешний испольщик Хоборос. Всю свою молодость батрачил Мики на тойона вместе с женой, матерью его единственного сына, кудрявого Нюкуса. Оба мечтали зажить своим домом. Жена так и не дождалась такого счастья — умерла, не дожив до сорока лет. Давно уж покоится ее прах в мерзлой земле Кыталыктаха. А Мики купил-таки у Таскина в долг клочок земли, смастерил на нем хилую юртенку и затопил наконец первый в жизни собственный очаг.

Недолго длилось его горемычное счастье. Умирая, тойон потребовал вернуть долг. Проще всего было отказаться от земли и вновь идти к Таскиным в батраки, но старик заупрямился. Он решил отдать единственное, что у него было — корову. Он вел ее на подворье богача со слезящимися глазами, а сам в глубине души надеялся — простит долг умирающий тойон, ведь столько лет, почитай, даром гнул спину на него Мики! Привязав буренку у входа, взошел к больному и громко сказал: «Бери свой долг, Байбас, однако». Тойон не повернул головы…

Так и остался Мики с землей, но без скота.

И пришлось ему вскоре идти к Хоборос — что делать, сам травой сыт не будешь. А молодая, но расчетливая и безжалостная госпожа — недаром прозвали ее Каменной Женщиной — согласилась вернуть корову, но взамен потребовала землю. И сдался Мики. Кончилась его самостоятельность. Правда, он живет не в господском дворе и батраком не считается, но голодает чаще любого батрака. За половину укоса арендует у Каменной Женщины небольшой надел. А чтобы Мики и думать забыл о своей бывшей земле, участок ему Хоборос отвела на другом конце Кыталыктаха. Но, видно, не забывает старик о своей «вольной» жизни, раз пришел на то место, где стояло его дырявое жилище.

Несколько месяцев назад свалилось на него нечаянное счастье. За него вышла замуж лучшая батрачка Хоборос, работящая и душевная Олексас. Всех ошарашила. Никто и думать не мог, что пусть и сирота, бесприданница, но красивая и бойкая девка найдет что-то привлекательное в старом бедняке. Да и сам Мики не то, что не сватался — даже и не разговаривал с ней никогда. А она прибежала к нему. Как-то госпожа вечером придралась к Олексас, накричала на нее и чуть не избила. А ночью батрачка исчезла. Связала свои вещички в узел, закинула за спину и пропала. Лишь через неделю узнали — живет со стариком Мики.

— Ты что лежишь, Мики? Заболел, что ли? — Аныс говорит решительно и громко, словно дрова колет.

— Что тут делаю? Почему лежу? — забормотал Мики. — Ээ, да просто полежал на этом зеленом лугу.

Почему бы и не полежать? Эта земля и моим потом полита. Недаром так расцвела. А как пахнет, а? Понюхайте, понюхайте! — старик вырвал с корнем несколько стеблей полыни. — Да, бог землю творил для людей. И наш Кыталыктах тоже. Сюда, наверное, спускались сами духи плодородия, вот почему трава каждый год в пояс вымахивает. Бог сотворил Кыталыктах, чтобы люди сеяли на нем хлеб и пасли скот. Я и сам когда-то пахал и косил здесь… А теперь живу в лесу, у речки. Скучаю по этому раздолью, спасибо Каменной Женщине.

Проговорившийся Мики покосился на Нюргуну: как отнесется она к тому, что он упомянул прозвище тетки? Хотя в нем ничего оскорбительного не заключалось и появилось оно на свет благодаря не «только характеру Хоборос, но и ее родовой фамилии[1] — кличка есть кличка. Богатым не слишком нравится, когда их величают именами, которые дает не поп, а народ. Однако в лице Нюргуны ничего не изменилось, и Мики с удовольствием повторил прозвище всесильной хозяйки: