На этот раз мальчик подошел потихоньку, на цыпочках, чтобы не расплескать воду, которую нес в двух чашках. Одну он протянул отцу, а в другую обмакнул пальцы и стал осторожно водить ими по лицу девушки, смывая с него грязь и слезы.

— Ты, наверно, от мужа сбежала? Да, сестра? Зря ты, отец, выдал замуж Туллукчану! Ну, ничего, теперь мы тебя никому не отдадим…

Ресницы девушки вздрогнули, приподнялись и тут же бессильно упали.

— Оо, Туллукчана сейчас проснется! Я суп принесу!

Он помчался к костру.

— Захвати щепотку золы! — крикнул вслед ему Буокай.

Чуурай притащил ведерко со сваренным мясом и золу. Охотник выплеснул из чашки лишнюю воду, долил бульону и всыпал с ладони золу. Размешав питье деревянной ложкой, он поднес его к губам девушки.

— Пахай[26], - вскрикнул Чуурай. — Зачем ты даешь ей золу?

— Изголодавшегося человека, сынок, нельзя кормить сразу. Сначала полагается дать маленькую рыбку с золой. Ну, а у нас рыбы нет — еще не поймали. Приходится давать суп. Много нельзя — умрет. Нужно потихонечку, потихонечку. Сначала — чтоб только губы смочить. Потом еще две-три ложечки. Но обязательно с золой. Так всегда наши предки делали. Учись — пригодится… — бормотал охотник, проделывая все, о чем говорил.

Девушка вдруг открыла глаза.

— Сестра, сестра! — обрадованно завопил мальчик. — Ты проснулась! Отец, смотри, Туллукчана проснулась!

— Вижу, — облегченно вздохнул старик. — Ты, сынок, Туллукчаной ее не зови. У нее теперь, наверно, другое имя.

— Почему? — удивился Чуурай.

Ээ, мало ли бывает… Человек в обнимку со смертью ходил… Долго ли имя забыть. Или кто гонится за человеком. Тогда имя изменить нужно.

— А за сестрой кто гонится? Муж, да?

— Тшш… Она что-то сказать хочет.

Оба, затаив дыхание, прислушались.

— Я не виновата… не виновата… — прошептала девушка.

— О! О! Ты заговорила, это хорошо! — взволновался старик.

«Не виновата, говорит, — подумал он. — Значит, ее наказали? На смерть обрекли? За что? Первые слова — не виновата… Значит, и вправду на ней нет вины».

— Успокойся, дочка, — мягко сказал он, — мы тебя не виним. Верю, что ты ничего плохого не сделала. Когда-нибудь об этом узнают те, кто взвалил на тебя вину. Правда в конце концов выходит наружу. Так мне говорил один человек. Вез я его кое-куда. Русский. Ученый человек и хороший. Как зовут тебя, милая?

— Меня… Меня Кыыс-Хотун… звали, — с трудом произнесла девушка. — Но это… не имя. Было другое… не могу вспомнить…

— Туллукчана! Туллукчана твое имя! — вмешался сияющий мальчишка.

— Может быть… Не знаю.

Она замолкла. Голова ее запрокинулась.

— Сестра, сестра, не умирай! — в ужасе закричал Чуурай, вцепившись в рукав ее платья.

— Ээ, не бойся. Мы ей умереть не дадим. Теперь все в порядке, — потрепал ему волосы старый тунгус.

Чуурай оделся как всегда моментально. В спешке он так затянул ремень, что даже стало трудно дышать. Шапки под рукой не оказалось. Тогда Чуурай упал на пол и принялся шарить руками. Нюргуна выглянула наружу: брр, какой холод! Нос не хочется высовывать, не то, что идти проверять ловушки. Но Чуурай, уже отыскавший свой малахай, неумолим:

— Охотники рано уходят!

— Чуурай, — попробовала возразить Нюргуна, — что в ловушку попадется — не уйдет! Хоть через месяц придем — все равно нас ждать будет!

— Ээ, не скажи, — как взрослый, поучающим тоном отозвался мальчик. — Горностай может лапку перегрызть и уйти.

Они охотятся вдвоем. Старый Буокай встает рано, потихоньку собирает все необходимое и уезжает на собаках в разведанные загодя места. Он редко возвращается с пустыми руками: хоть что-нибудь, да добудет. А Нюргуне с Чуураем не везет. Нюргуне даже надоело это занятие. С малых лет работала она в хозяйстве Хоборос: и коров доила, и воду таскала десятками ведер, и жала хлеб, бывало, с утра до вечера — вот уж действительно тяжкий труд!

Но все это оказалось пустяком по сравнению с тем, что выносит ежедневно житель Севера. Дел, казалось бы, здесь немного, но каждое из них требует большого терпения и умения. Попробуй-ка целыми сутками преследовать зверя, кочевать в трескучие морозы, почти без дров поддерживать костер! Здесь тяжелую работу делают мужчины, но Нюргуна никак не может привыкнуть и к женской. Скажем, поставить чум — женское дело. Но у девушки оно не получается. Или, например, добыл старик крупную дичь — оленя или горного барана, чубуку. В таких случаях женщины со слов охотника находят и разделывают добычу. Буокай же везет ее целиком к урасе и сдирает шкуру сам. Десятилетний Чуурай и то, кажется, нужнее Нюргуны…

— Сестра, ты причесываться сегодня не будешь, что ли? — спросил мальчик.

Вот ведь как! И на охоту торопит, и причесываться заставляет. Уж больно нравятся ему длинные косы девушки. Сколько пришлось ей перетерпеть и на волнах Лены, и в дырявом чуме кочевника — а все равно не потускнела ее девичья прелесть. Таково неистребимое свойство молодости — тянуться вверх при любых тяготах, стирать с лица мгновенные морщинки, следы испытаний.

— Причешись, сестра… — ныл Чуурай. — У тебя на волосах пух. Вот смотри — белый! Отец говорил — люди должны прийти.

Он действительно снял заячью пушинку, подул на нее. Неведомая шерстинка взлетела над его головой. Нюргуна засмеялась.

— Какие люди? Откуда?

Вот уже несколько месяцев она живет здесь, и за все время никто их не навещал.

И немудрено: попробуй отыщи крохотный чум в безбрежной тундре. Здесь просто так люди друг к другу не ходят: слишком далеки и тяжелы пути. «А вдруг… — подумала Нюргуна, и у нее закружилась голова, — а вдруг придут… действительно придут… Василий, Петя или еще кто из Кыталыктаха». Неужели так быстро ее забыли, неужели ее никто не ищет? Вот был бы праздник в чуме Буокая! Такое ему никогда и не снилось… Нюргуна стала торопливо заплетать косы.

— Ну, вот и все. Хорошо?

Чуурай одобрительно закивал головой.

— Что ж ты, охотник, на тропу без чая выходишь?

Чуурай хлопнул себя по лбу и скинул шапку.

Нюргуна поставила чайник на огонь, тлевший посреди урасы. Вскоре она уже разливала по чашкам бурую густую жидкость. Чай кипятился много раз, он был горек не только на вкус, но и на запах. Чуурай вытащил откуда-то сушеную рыбину. Нюргуна отломила кусочек, сунула в рот и едва не заплакала: так живо всплыли в ее памяти лакомства Кыталыктаха — жирные оладьи на масле, кёрчех из сметаны и земляники…

— Хорошо бы, Чуурай, если б кто-нибудь приехал…

— Не говори так, — боязливо оглянулся мальчик.

— Почему?

— Отец говорил: «Будь осторожен, парень. Если кто без меня появится — лучше спрячьтесь. А то сестру увезут, и мы ничем не сможем помочь».

— Кому я нужна, Чуурай?

— А Куонаскы? Он вполне может пронюхать, что ты дома. Тогда беда… Но ты больше за него не выходи, ладно?

— Не бойся, — улыбнулась Нюргуна. — Второй раз он от меня ничего не добьется…

Она уже поняла, какую роль играет для мальчика, и сжилась с этой ролью. Буокай запретил сыну называть девушку Туллукчаной. «Услышит Куонаскы, что Туллукчана дома, — схитрил он, — приедет и заберет ее. А будет думать, что у нас другая девушка — даже носа не покажет». Поэтому Чуурай произносил «прежнее» имя Нюргуны лишь изредка, когда забывался, но в то же время упорно не называл ее и «новым» именем. Все «сестра» да «сестра». И еще у него на языке Куонаскы. Страшный, видно, человек. Замучил женщину… Никогда не видела Кыыс-Хотун этого живодера, никогда не встречалась и с Туллукчаной, но ей до слез жаль погибшую сестру Чуурая, а Куонаскы она ненавидит так, будто ее самое тиранил этот богач…

— Ничего, Чуурай. Придет время, все будут счастливы, как отец говорит. Главное, верить надо. Верить и работать. Так что пошли! Сам же говорил, что горностай может лапку отгрызть. А?