Но, как говорится, все делается не просто так.

Случайностей нет.

И встречи случайными не бывают.

Ночная Орса – город многолюдный и веселый. В отличие от тесного Аркета, здесь было где развернуться и отдохнуть, не опасаясь за свою жизнь и кошелек. Конечно, и в Орсе были места, где лучше не появляться добропорядочным гражданам, но на то они и добропорядочные граждане, чтобы не ходить, куда не надо.

Нэй просто гулял, никуда не собираясь заходить. Лето Сигизмунда было в самом разгаре, ночи по-осеннему были темными, но не такими жаркими, как день, отчего на улицах было много народу, огни на центральных улицах светили ярко, освещая все вокруг как днем.

Иногда он останавливался возле лавок, некоторые из них продолжали работать даже ночью. Было любопытно смотреть на рекламные прилавки, в голове Нэя возникла ассоциация с огромными стеклянными витринами, что здесь было почти невозможно. Такие большие стекла стоили целое состояние. Поэтому здесь были прилавки освещаемые, но открытые, а некоторые очень искусно оформленные, на которые было приятно смотреть. Ну а чтобы случайный зритель не стащил что-нибудь с рекламного прилавка, пусть и бутафорское, тут всегда стоял один из продавцов, скорее, все-таки вышибала, так как с такими габаритами вряд ли стоят за прилавком.

Вот Нэй и остановился возле одной из таких витрин-прилавков, рекламирующих всевозможные сладости. Глядя на них, сердце защемило, ведь вполне возможно, и он был повинен в болезни Мелисы, покупая сладости, которые она просто обожала. Впрочем, как сказал Селистер, живые всегда винят себя в смерти близких людей – не увидели, не предупредили, не остановили. Но на самом деле, виноваты просто жизнь и смерть, и нечего виниться, нужно продолжать жить.

Россыпь конфет приятно так переливалась и, как морской бриз, накатывали на неровный край прилавка, постоянно меняясь, перемешиваясь, завлекая и завораживая.

Но на выходящую из дверей лавки пару Нэй обратил внимание сразу.

Молодая женщина лет двадцати пяти и мужчина в возрасте, лет пятидесяти точно. Веселые, смеющиеся. В руках ничего, но, видимо, просто зашли или попробовать, или просто посмотреть.

Но когда Нэй увидел лицо женщины, то остановился как вкопанный.

Лайза!

Красивая и удивительно притягательная!

Она бросила взгляд на стоящего молодого человека, в ее глазах сверкнуло любопытство, но не узнавание, и она вновь рассмеялась над шуткой своего спутника.

Но сделали они всего несколько шагов из лавки, когда дорогу им преградили двое типов внушительного вида. Для людей габариты были впечатляющие, на их фоне друг Лайзы казался слабаком, что уж говорить о Нэе. Хотя в них было больше гонора, чем силы.

– Лайза, что такое? Я шлю записки, а ты молчишь?

– Мартон, мы ведь уже выяснили отношения! Между нами все кончено.

– Ты так думаешь?

– Уйди! Достал!

– Ты это зря, – он подошел очень близко, можно сказать, впритык (а Нэй и забыл, что Лайза такая высокая). – Со мной не надо так разговаривать!

– Друг мой, – подал голос новый друг Лайзы, и в этом голосе не чувствовалось страха, – вам ведь уже сказали, что следует оставить девушку в покое!

– А тебя никто не спрашивал!

– Господа! Господа, – новый друг поднял руки, – так дела не делаются. Хотите поговорить – пожалуйста! В любое время! Но хамить-то зачем?

– Я еще и не начинал! – проговорил верзила, сплюнул на камни мостовой и, развернувшись, быстрым шагом направился прочь.

Знакомый Лайзы огляделся, секунду задержал взгляд на Нэе, и тоже в глазах любопытство, и совершенно неожиданно проговорил:

– А не зайти ли нам в ресторанчик. Вон, кстати, какая призывная вывеска: «Веселый дровосек и кабанчик». Кабанчика еще понять могу, но дровосек тут при чем? Каша из топора?

Послышался смех Лайзы, но чувствовалось, что ей страшно, и ее друг пытается как-то разрядить обстановку. И ему это, кажется, удалось.

Говорят, ресторанчик хороший. Ценник не ломовой, но и не для среднего достатка. Но Нэя туда не пустят и на порог. Здесь, кстати, есть недалеко симпатичный трактирчик «Тролль и солнце», где на камнях, которые считаются осколками окаменелых троллей, жарят прекрасную яичницу. Что касается яичницы, то она и в самом деле отличная, а вот по поводу камней, скорее всего, врут. Никто уже и не помнит, жили ли вообще в Каракрасе тролли.

Но Нэй задумался и пропустил поворот к этому трактирчику. Да и неудобно следить за обстановкой, сидя в трактире. Лучше кое-что другое применить.

А о чем задумался?

О Лайзе.

Райса о Лайзе писала довольно подробно, можно сказать, без купюр. Поэтому Нэй был в курсе почти всех новостей, слухов и сплетен о своей первой любви.

И история эта, если сложить все, что Нэй знал, тоже была не очень-то и радостная…

Нэй видел свадьбу и был рад и за Лайзу, и за ее жениха молодого, но уже мастеровитого, кожевенника. И когда год тренировался, отслеживал счастливое семейство. Неэтично, конечно, подглядывать, но всякий раз, когда смотрел на их счастливые лица, душа радовалась.

Правда, год прошел, а о детях как-то без разговоров обходилось. Впрочем, не его это дело, хотя у многих знакомых первенец через девять месяцев в аккурат после брачной ночи рождался.

Ну, не случилось и не случилось, чего уж там. А когда службу в Граничном Патруле начал, уже было не до подглядывания.

Это ведь только кажется, что выскочил из тела, и ты на месте. Ничего подобного. Расстояния даже тень должна преодолеть. Вернуться – да, мгновения потребны, но вот достичь точки наблюдения – часы нужны. А где их взять, эти часы? В форте, полном людей, да и служба не спит. Поэтому Нэй прекратил любые полеты своей астральной проекции на расстояния дальше нескольких верст. Он полностью доверял Райсе, и если с Мелисой, но по ее просьбе, она не говорила правду, то о Лайзе…

Ну, Нэй надеялся, что все, что сказано…

Но лучше бы и не знал.

Грустно все это.

Первое, самое первое письмо Райсы, уже отправленное в Третий северный форт, содержало ужасные вести.

Пожар случился в кожевенных мастерских. Вроде без поджога обошлось, но от этого все равно не легче. Тушили пожар всем миром, и когда казалось, что огонь побежден, о холодном огне как-то подзабыли все, случилось страшное. В мастерской мужа Лайзы, они как раз соседями были, случился взрыв. Спички Торксов, но тут без всяких интриг, отчего не менее страшно, взорвались вместе с плотной кипой кожаных выкроек, которые вспыхнули, как сухой хворост. В это время люди расслабились, принялись за разбор завалов, и в мастерской находились муж Лайзы и свекр, его отец. По описаниям очевидцев, от тел мужчин почти ничего и не осталось.

Страшно и больно.

Под впечатлением всего этого у Лайзы случился выкидыш, но при этом ни капли истерики, и даже слезинки ни одной не упало. Говорят, нужно плакать, рыдать, чтобы выплеснуть эмоции. Но, видимо, у Лайзы истерика случилась с другой стороны.

Всего месяц она пролежала, а как пришла в себя, то, можно сказать, бросилась во все тяжкие.

Проституткой она не стала, но мужчины в ее жизни стали меняться слишком часто. Причем в большинстве случаев она бросала их первая, и уже никогда не возвращалась. Кто-то вздыхал, кто-то пытался вернуть или вернуться, кто-то злился, кто-то даже плакал. Но Лайза была непреклонна.

Гулящей ее не называли, но вот оторвой прозвали. На братьев рукой показывали, говоря: «что же у вас сестра такая, разэтакая и этакая?» Те как-то собрались и попытались Лайзу запереть (до этого еще одна напасть случилась у семьи – отца их паралич разбил за пару месяцев до пожара), ну, хотя бы на натиру, чтобы умерить ее страсть. Но у нее оказалась очень тяжелая рука. Одному брату – Парсу – она поставила огромный синяк под глазом, второму – Муну – поцарапала щеку и сильно по паху вдарила, что привело к тому, что все с полчаса сидели кружком и друг друга успокаивали (кто-то подсмотрел, подглянул). Никто не знает, что она сказала братьям (говорили тихо, как заговорщики, головами соединившись), но с этого времени они больше не пытались ее остановить, а могли даже и ребра пересчитать тем, кто мерзкие слухи распространял о сестре.