Он ухаживал за Юлией Герасимовной, а когда в двадцатом году вернулся с гражданской войны домой — женился. В деревне он затем жил мало, больше уходил на заработки в города, на стройки. В 1929 году профессия столяра привела Егошина на Урал, на окраину города Свердловска, где в сосновом лесу начиналось строительство большого завода.

В одном из коридоров отдела сварки висит на стене стенд с фотографиями времен первой пятилетки. Это своеобразная история строительства завода в снимках. Фотографии живописны. Вот в лесу, где еще в двадцатых годах можно было стрелять медведей, виднеются первые дома строителей, вернее, еще и не дома, а шалаши из досок и полуземлянки.

На втором снимке пионеры стройки уже корчуют пни с помощью лома и бревна и грузят на телегу. Рабочие пробивают в чащобе первые просеки. Лес постепенно отступает.

Вот и первые двухэтажные дома, они вытягиваются в короткие улицы, белея новыми трубами. В центре дом с вывеской «Церабком», но улица еще немощеная, вся в буграх застывшей грязи, посредине валяются бревна, которые не легко обойти группе подгулявших рабочих с балалайками в руках.

А за домами, в нескольких метрах, все еще густой, пугающий темной стеною таежной крепости — высится лес.

На строительных площадках самого завода долго еще железобетонные стропила соседствуют с оставшимися там и сям сосенками. Но снимки уже показывают исполинский размах стройки.

Огромная площадь изрыта котлованами цехов, железный лес балок и ферм тянется к небу.

Прошло всего два-три года, но как все резко меняется вокруг! Телегу сменил колесный трактор, он бодро переправляется через лужу, таща за собою тяжелые детали. Уже белеет шестиэтажными зданиями социалистический городок, отодвинув тонкую полоску леса к горизонту. Уже сверкает искрою первый трамвай, он бежит по новым улицам к заводу, чьи цеха, выстроившись один за другим, массивными своими корпусами закрывают половину неба.

Летом 1933 года в день пуска завода на многотысячном митинге строителей была зачитана телеграмма Максима Горького.

«Горячий привет строителям Уралмаша, — писал Алексей Максимович. — Вот пролетариат-диктатор сделал еще одну могучую крепость, возвел еще одно сооружение, которое явится отцом многих заводов и фабрик. С каждым месяцем, с каждым годом рабочая энергия все более мощно и грандиозно воплощается в жизнь, творя чудеса трудового героизма. Еще два-три года усилий — и вы, товарищи, явитесь непобедимыми для всех врагов, которые уже и сейчас боятся нас.

Прекрасную жизнь строите вы, счастлив вам сказать это от всей души!

Желаю вам доброго здоровья, неиссякаемой бодрости духа, крепкой дружбы.

Ваш всей душой — М. Горький».

В группе рабочих, стоявших в рядах ударников на почетном месте у самой трибуны, слушали горьковскую телеграмму муж и жена Егошины.

Двадцати семи лет от роду Юлия Герасимовна оставалась еще малограмотной. На трех классах застрял и Федор Георгиевич. Когда Егошины поселились на Урале, Юлия Герасимовна пошла работать на завод уборщицей, потом землекопом, с трудом расписывалась в табеле на получение зарплаты. Но у нее была уже семья, сын, комнатка в семейном бараке.

Федор Георгиевич любил после работы посидеть в пивной, за холодным жигулевским, вспомнить родную Волгу. Пил он ни много и ни мало, для «настроения», редко водку или вино, а все больше полюбившееся ему пиво.

Дома он любил чистоту и порядок, а когда возвращался в квартиру, хотел видеть жену за домашними делами.

— Мы с тобою трудяги, Юля. Чистые пролетарии. Живем — хлеб жуем. Чего нам еще? — говорил он жене.

Но Юлия Герасимовна хотела не только работать, но и учиться. Трудно, конечно, после рабочего дня держать в уставших пальцах ручку и в тетрадке, разлинованной синими клетками, выводить расползающиеся во все стороны буквы. Юлия Герасимовна начала с малого: ходила в ликбез, потом на курсы для рабочих, потом в рабфак.

Федор Георгиевич сначала посмеивался над «тридцатилетней школьницей», с добродушной улыбкой махал рукой, когда жена предлагала и ему учиться.

— Мне и три класса сейчас девать некуда, чтобы рубанком шаркать, образования не нужно, — говорил он. — Я, Юля, чистый пролетарий, а ты... если хочешь, учись.

И Юлия Герасимовна училась, училась с любовью, со всем старанием и жаждой, что накопила ее душа за тридцать лет. Откуда было ей раньше знать, что человек она способный? А теперь чем дальше, тем больше учеба увлекала Юлию Герасимовну. Она тянулась к знаниям, как к счастью, как к новому пути, манящему неизведанными, большими радостями, и лишь порою сама удивлялась, сколько сил и энергии таилось в ней много лет.

Работая на заводе, Егошина поступила на вечернее отделение рабфака. Однажды она попросила Федора Георгиевича сделать ей для книг отдельную полку и вот тут-то впервые почувствовала, что муж уже не снисходительно посмеивается над нею, а всерьез ревнует к образованию.

Полку он сделал, но пришел домой пьяный, и в мутных, бессвязных укорах его звучала горечь уязвленного самолюбия.

— Выучилась — хватит! У тебя муж, ребенок. Мне, что ли, обеды стряпать? — спрашивал он и смотрел на Юлию Герасимовну недобрыми, обиженными глазами. — Хватит, брось, и так жить будем хорошо...

Он слезно просил Юлию Герасимовну, уговаривал, иной раз грозил уйти, разрушить семью. Но он любил свою семью.

— Или я, или учеба! — как-то крикнул муж в гневе, внезапно накатившем на него. Он пришел тогда вечером с пьяными дружками и не нашел ужина на столе. Юлия Герасимовна сидела за учебниками.

— И ты, Федор Георгиевич, и учеба, — отложив книги в сторону, твердо сказала Юлия Герасимовна. Когда шуткой, когда лаской, когда непреклонной своей твердостью старалась она убедить мужа.

«Не хочет сам учиться, ну что ж, проживет и хорошим столяром, и я пойду своей дорогой, как бы трудно ни было», — думала Юлия Герасимовна.

После рабфака Егошина поступила в Энергетический институт. В то время завод уже вошел в строй. Многие строители Уралмаша потянулись к техническому образованию.

Годы учебы в институте оказались для Юлии Герасимовны не менее трудными, чем в рабфаке. Федор Георгиевич по-прежнему столярничал и все так же был недоволен тем, что мало видел жену дома. Как и прежде, ему приходилось частенько самому стряпать на кухне.

Сколько бессонных ночей просидела Юлия Герасимовна, готовясь к очередной сессии, где-нибудь на кухне, чтобы не мешать мужу и сыну. Занималась, опустив ноги в холодную воду, преодолевая сон и усталость.

И все-таки это было время дорогих и незабываемых радостей открытия нового мира и ощущения того, что с каждым днем ты поднимаешься на высшую ступеньку, становишься богаче опытом, умнее. Юлия Герасимовна оканчивала факультет в 1939 году, ей шел тогда тридцать восьмой год. Уже взрослый сын ее Дмитрий окончил школу и тоже, как и мать, стал студентом.

Выпускные экзамены состоялись летом. Юлия Герасимовна запомнила на всю жизнь последний день экзаменов, тот редкий на Урале, ясный и безветренный полдень, когда она отошла от стола комиссии и, чувствуя какую-то ватную слабость в руках, с трудом открыла тяжелую дверь зала. Ее тут же подхватили под руки товарищи, подруги, потащили к выходу. Предлагали пойти в ресторан, звали в гости, на вечеринку. Но Юлия Герасимовна незаметно отделилась от всех, свернула в недалекий лесок.

Нет, ей сейчас хотелось остаться одной в лесу, где никого нет, где можно прилечь под деревом и, спрятав лицо в траву, по которой бродят солнечные зайчики, дать волю своему переполненному сердцу и разреветься от радости.

Вот она, Юлия Егошина — крестьянская дочь, уборщица, работница, почти сорокалетняя женщина — инженер.

И все-таки слезы душили ее, и она плакала, вспоминая свое тяжелое детство и долгую нужду, себя в лаптях с кнутом подпаска на волжском берегу, свое село еще в дореволюционную пору.

«Три тяжкие доли имела судьба. И первая доля — с рабом повенчаться, вторая — быть матерью сына-раба, и третья — до гроба рабу покоряться!» Вот они, горем напоенные некрасовские строки из поэмы о русской крестьянке, которую так любила Юлия Герасимовна. Нет, не эти доли выпали ей, строителю Уралмаша, члену Коммунистической партии.