Легчилин в ответ только плечами пожал: раз, мол, орлы, так и летают куда хотят.

Ламочкин, держа развернутым газетный лист, прочитал вслух «шапку» над письмом в редакцию: «Строительному конвейеру быстрый темп», пробежал затем глазами критические строки.

Строители обрушивались на плохую работу трестов Главмосинжстроя, которые нарушают технологическую дисциплину на строительном конвейере, ругали и заводы-поставщики, вовремя не присылающие различное сантехническое и отопительное оборудование. В заключение говорилось, что поточное производство, высокие темпы монтажа и качество работ — все это находится в прямой зависимости от четкого снабжения, строгого соблюдения технологии, комплектации строек деталями домов по часовым графикам.

Последний абзац статьи-письма Ламочкин снова прочел вслух. То ли затем, чтобы самому лучше усвоить мысль, или же подчеркнуть ее особую важность.

— «Наш коллектив принял новые социалистические обязательства. Мы взялись добиться ритмичной сдачи жилья в эксплуатацию не только по кварталам и месяцам, но и по декадам. Сдержать нам это слово сегодня мешают недобросовестные работники перечисленных выше предприятий».

— Что, ж, все правильно, — отдавая Копелеву газету, произнес Ламочкин. — Критика не в бровь, а в глаз! Только разве мы мало бумаг пишем, мало требуем, просим? — продолжал он. — И у всех, представьте себе, находятся свои отговорки, объективные причины. Конвейер на строительстве — это звучит красиво. А как осуществлять его на практике, это хорошо знаем только мы с Вами. Почасовой график! Легко написать! Как это говорится: гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним шагать!

— Все это, так, — включился в разговор Легчилин, — но я скажу, дело уж действительно нетерпимое, и газета правильно сделала, что долбанула виновников.

— Кто писал статью? — спросил Ламочкии у Копелева.

— Я, — ответил бригадир.

Может быть, в глазах Ламочкина и мелькнуло непроизвольное удивление, потому что Копелев поинтересовался:

— А что, Герман Иннокентьевич?

— Да нет, ничего. А идея чья, не секретаря партбюро?

— Моя, — кратко, не вдаваясь в пояснения, подтвердил Копелев.

— Ну, тогда двойной молодец! — вставил Масленников. — Смотри-ка, после избрания депутатом какая в тебе появилась боевитость!

— И раньше была, — сказал Копелев, оставаясь равнодушным к этой похвале. Что-то другое сейчас занимало его мысли, должно быть, бередило душу. — Два дня потеряли из-за фундамента! — вырвалось у Копелева.

— Ничего, ничего, только не ворчи и не старайся, чтобы мы думали о тебе хуже, чем ты есть на самом деле. Все равно у тебя это не получится, — усмехнулся Ламочкин и добавил: — Давайте пройдем в методический кабинет. Я видел здесь Павлюка, пригласи еще кого-нибудь из своих.

«Методический кабинет Главмосстроя», о чем гласила красная вывеска перед входной дверью, помещался неподалеку от экспериментального участка, в вагончике, выкрашенном веселой голубой краской. Внутри вагончика стоял длинный стол — для гостей, экскурсантов, командированных из разных городов строителей, которые могли здесь прослушать лекции, посмотреть в натуре, а не только на фотографиях и схемах, все то новое в строительной индустрии, что ныне с успехом применяется на конвейере поточного строительства.

Такие вагончики принадлежали тресту Мосоргстрой, занимавшемуся организацией работ. Вагончики можно было увидеть в разных районах массовой застройки Москвы.

Сейчас тут не было никого, кроме женщины-инструктора, и, отдыхая, Ламочкин, Легчилин и Масленников с удовольствием посидели в тишине и прохладе.

На одной из стенок кабинета висела крупная карта-схема района Вешняки-Владычино. Масленников обратил внимание Ламочкина на закрашенный зеленым и голубым большой лесной массив с озером в центре. Он вплотную примыкал к серым квадратам одного из микрорайонов, и в одном месте коробки зданий примерно на полкилометра внедрялись в зону этого лесопарка Кусково.

Ламочкин не впервые, естественно, видел карту Вешняков-Владычина. Но здесь, в этом методическом кабинете, она выглядела особенно впечатляющей и наглядной.

Тут в вагончик вошли Копелев, секретарь партбюро Павлюк и звеньевая отделочников Нина Климова.

— Садитесь, товарищи, — пригласил Ламочкин и, обращаясь к бригадиру, спросил: — Я слышал, что у тебя, Володя, есть какое-то предложение? Выкладывай.

— Ну, если кратко, то вот что: полсуток хотим сбросить с графика. Работать в ритме — этаж в два с половиной дня. И чтобы не как рекорд, а как система. Мы уже рассчитали — в общем-то получается.

— Кто же все рассчитал? — спокойно поинтересовался Ламочкин.

— Мы в бригаде, инженер Косарев из нормативной станции, главный механик помогал.

— Понятно! Знакомые все лица. Идея не пустяковая, — сразу став серьезнее, сказал Ламочкин и при этом покачал головой. Что означало это, трудно было определить сразу. То ли просто удивление, то ли удивление вкупе с осторожностью.

— Решительная идея, Володя, — продолжал Ламочкин. — Много ли времени прошло с тех пор, как комбинат освоил ритм три дня — этаж? Давно ли, товарищи, — Ламочкин обращал этот вопрос уже ко всем, — давно ли мы монтировали этаж за шесть дней, за восемь, то есть медленнее в два-три раза?

— Точно, Герман Иннокентьевич, — живо поддержала Ламочкина Нина Климова, бойкая светлоглазая девушка, вожак штукатуров в копелевской бригаде. — Сейчас мы все вкалываем — будь здоров! Такие темпы — жуткие! Передохнуть бывает некогда. Куда же еще быстрее?

— Нет, Нина, подожди, — остановил ее Павлюк. — Предел здесь нами не поставлен. Можно и быстрее работать, и не только можно, но и нужно. Другой вопрос, как этого добиться. С умом и толком.

— Вот именно, Владимир Федорович, с умом и толком и применительно к нашим условиям, к общим задачам комбината. Переменить тебе ритм, — и ты это прекрасно понимаешь, Володя, не мальчик на стройке, — это означает в общем-то сломать график по всему управлению. Переменить тебе, — значит, и всем. А где возьмем дополнительные детали? Весь комбинат работает в строго заданном, строго рассчитанном ритме: три дня — этаж. И то, как ты знаешь, порою не хватает деталей, срывается график. Верно или нет?

— Я все знаю, — вставил Копелев.

— Тем более. Я хочу закончить. Ты заказываешь себе укороченный график. Хорошо. Допустим, ты вытягиваешь этот ритм. Но тогда дополнительные детали для тебя мы должны отобрать у соседей, у других бригад и потоков. При нашей системе больше взять негде. Только не горячись. — Ламочкин жестом остановил Копелева, готового возразить.

— Я не горячусь, — спокойно сказал Копелев.

— Ну и хорошо. Ты пойми, я не отметаю твое предложение с порога, я вообще никогда ничего не отметаю с порога, сгоряча. Всякая идея должна созреть и у того, кто ее вынашивает, и для того, кто ее должен воспринять. А зеленым плодом можно и отравиться. Не спеши!

Неопределенный вздох Копелева и был первым, импульсивным ответом на слова Ламочкина. Согласен ли он с начальником управления? Нелегко сказать! Ведь он и не отказал, только просил подумать, подождать. Не является ли предложение бригады преждевременным, не слишком ли они забегают вперед? Да, об этом стоит подумать!

Искренность, темперамент Ламочкина подкупали. Много было и очевидного, и справедливого в том, что говорил начальник управления. И все же! Как вытащишь из множества произнесенных слов крепкое зернышко истины?

— Я ведь не о себе думаю, Герман Иннокентьевич, у меня сейчас все в порядке, заработки высокие, и ребята все в бригаде довольны, — начал Копелев, чтобы как-то преодолеть смущение, которое было, наверно, заметно Ламочкину.

— Да, я знаю, ты парень чистый, честный, ты наша гордость, Володя! — сказал Ламочкин.

— Дело хорошее, если все получится, — развивал свою мысль Копелев. — Даже если один наш поток даст такой темп, то за год сверх плана полтора дома. Если все управление, то девять зданий. Если же весь комбинат, то о‑го‑го сколько!