Что же это было такое?

Пожалуй, это чувство не выразишь однозначным понятием, не уловишь в одном слове. Казалось бы, что в наше время может помешать искренней и настоящей любви, какие условности, социальные преграды? Нет их.

А вместе с тем он — простой рабочий, строитель, «работяга», как говорят на стройке, она — дипломат по образованию, знает языки, из интеллигентной семьи.

Так что же, между ними барьер образованности?

Наверно, никто из влюбленных никогда не произносил этих слов ни вслух, ни друг другу. Но означает ли это, что у Владимира не существовало подспудно это ощущение какой-то неловкости, может быть, тревоги за будущую семейную жизнь? Возможно, что он на какое-то время и поддавался этому ощущению нравственной ущемленности от сознания того, что «они неровно стоят», что глава семьи далеко отстал от высокообразованной жены.

Что касается меня, то я никогда не задавал Владимиру Ефимовичу таких вопросов. Он мог бы мне ответить резко, ибо не обо всем можно и надо спрашивать.

Одним словом, я могу только предполагать, что у молодых были на этот счет какие-то размолвки, легкие ссоры, выяснение отношений, и, по всей вероятности, возникавшие конфликты быстро разрешались.

Мы часто пишем о стирании социальных граней в масштабах всего государства. И вот я думаю о супругах Копелевых. Не является ли опыт их семейной жизни одним из ярких примеров того, как проявляет себя эта характерная тенденция нашего общественного развития и в океане народных судеб, и в малой капле — в семейной ячейке рабочего Копелева?

Это самое «неровно стоим» для любой нашей современной рабочей семьи понятие относительное и временное — ведь учатся сейчас почти все. И, видно, Римма была уверена в своем влиянии на Владимира, в его силах, упорстве, душевном динамизме. И сам он чувствовал тягу к знаниям, образованию. Не случайно уже через несколько лет после того, как в декабре 1961-го Римма и Володя поженились, Копелев поступил учиться в институт.

Но до той поры выпали на их долю еще и нелегкие годы жизненного устройства, ибо не было у них тогда ни большого достатка, ни своего «семейного гнезда».

Летом 1962 года Владимир Копелев собрался ехать в Казахстан, в город Целиноград, на строительство. Тогда многие ехали на целину — и землю пахать, и дома возводить. К тому же Владимиру обещали по возвращении дать квартиру в Москве. Римма ждала ребенка, и всякая длительная разлука с мужем ей казалась в ту пору и тяжкой, и томительной, и тревожной.

И все же Владимир сумел ее уговорить и успокоить. Он уехал.

О шестимесячном своем пребывании на целине Владимир Ефимович рассказывал скупо: «Жил, работал, как все».

На целине, в Целинограде, он был избран почетным гражданином нового города. А это честь, которая выпадает не всем, ее надо заработать. Там же, в Целинограде, Владимир Ефимович получил в награду именные часы.

Ну, а квартиру Копелев тоже получил — вскоре после того, как в октябре шестьдесят второго года у него родился маленький Мишка, Владимир сам нес его на руках из родильного дома.

Бывая у Копелевых, я частенько задумывался над тем, что означает для молодых деятельных моих друзей представление о семейном счастье, замыкается ли, оно, так сказать, в традиционном кругу супружеских обязанностей, согласии во всем, постоянстве чувств.

И хотя все это очень важно, все же для тех наших рабочих современников, кто живет вот такой, как Копелевы, интересной жизнью, богатой впечатлениями бытия, представление о семейном счастье, думается мне, выходит далеко за круг домашних дел и забот и не мыслится без постоянной нравственной поддержки друг друга во всех делах, замыслах, трудовом горении.

И неважно, что муж строит дома, а жена работает в учреждении, занятом проблемами международного сотрудничества. Интересы могут быть разными, формы труда тоже, — семейную жизнь цементирует взаимное уважение к тому главному делу, которым занят каждый из супругов. И мера взаимного внимания, сопереживания, мера разделяемых радостей и огорчений.

Как-то вечером я засиделся у Копелевых. Было уже довольно поздно, около десяти часов. Вся семья, в том числе и Владимир Ефимович, приехавший домой после работы, какого-то заседания в управлении и своих депутатских дел, сидела перед экраном телевизора. Демонстрировался хоккейный матч.

После первого периода Владимир Ефимович уже клевал носом, а после второго и вовсе закрыл глаза, едва не уснув в присутствии гостя. Он вздрогнул, когда жена толкнула его в бок.

— Наши ребята хотя и любят хоккей, но редко досиживают до третьего периода, если поздно вечером транслируют игру, — сказал он, как бы извиняясь за то, что его сморил сон. — Все-таки устаешь за день, если его начинаешь в пять утра.

— Ну, так и иди спать, нечего мучиться, — заметила Римма Михайловна.

— Ну, что ты! Такая игра: «Динамо» — «Спартак»! Досмотрю обязательно. Вот сейчас ополосну лицо холодной водой и буду снова как огурчик!

Владимир Ефимович пошел в ванную, а я, рассматривая заграничный альбом семьи Копелевых, фотографии, сделанные за рубежом, подумал, что ветер дальних странствий частенько проникает в уютную домашнюю обстановку этой небольшой квартиры на Ярцевской улице в Кунцеве. И сами эти путешествия тоже становятся своего рода приметой, гранью семейной жизни Копелевых.

Несколько лет назад Владимир Ефимович поехал в Польшу, но не в командировку, с деловыми целями он бывал там раньше, а просто на отдых. Копелев прожил месяц в Закопане, где многое ему понравилось, однако ж он признался и в том, что на этом знаменитом курорте он иногда скучал.

— Купаться там негде, — вспоминал он. —Мы привыкли к волейболу, теннису, шахматам. Там этим мало занимаются. Днем я ходил в горы, а вечером куда — в бар? Но не так уже много было у меня злотых. Вот если бы попасть в Закопане зимой. Какое там зимой прекрасное катание на лыжах!

Примерно за два года до своей первой польской поездки Копелев провел месяц во Франции как член советской профсоюзной делегации, приглашенной ВКТ — Всефранцузской конфедерацией труда.

Делегация на машинах объездила всю страну. Владимир Ефимович побывал на севере и на юге. У итальянской, у испанской границы, на катере выходил в Атлантический океан. И это были, так сказать, географические ориентиры путешествия. К ним надо присоединить деловые встречи, связанные с посещением французских строек, заводов, профсоюзных, рабочих организаций. И радость приобщения к памятникам культуры, искусства, истории, к сокровищам Лувра, Версаля, множества музеев, которые не оставляют без внимания все путешествующие во Франции.

— Ох, город! — вздохнул Копелев, вспомнив о Париже.

Привыкший находиться на ногах всю смену и каждый день на своих стройках, Копелев во Франции испытал в полной мере тренированность своих мускулов, обойдя пешком чуть ли не весь Париж.

— Я мало спал и не чувствовал усталости. Мы были во Франции в ноябре шестьдесят седьмого, как раз в дни пятидесятилетия советской власти, — сказал Копелев, — и можете себе представить, с каким чувством мы осматривали ленинские места и как тепло встречали нас французские товарищи.

Я, побывавший во Франции примерно на год раньше, мог себе достаточно рельефно представить и города, и музеи, многое из того, что увидел и пережил или мог увидеть и пережить Владимир Ефимович.

Разглядывая фотографии в альбоме, мы заговорили о музее на улице Мари-Роз, где Ленин прожил три года с Надеждой Константиновной и ее матерью. Копелев хорошо запомнил ту лестницу, по которой когда-то ходил Ильич, и квартиру с двумя комнатами и кухней. Здесь многие годы после Ильича жили семьи французских рабочих, пока в 1956 году Компартия Франции за свои деньги не выкупила эту квартиру и не превратила ее в музей.

И Копелев заметил, что все в этой квартире дышит скромностью и строгой бедностью эмигрантского жилья, на всем отпечаток подвижнического быта, заполненного титанической работой гения.