Он любит расширять свой кругозор. Я заметил у Анатолия Степановича пристрастие к этому словечку, которое он употребляет в разных сочетаниях, хотя и не всегда точно: «кругозор жизни», «кругозор зданий», «кругозор работы».

Но смысл этих определений ясен, и для расширения жизненного кругозора Анатолий Степанович потратил немало времени и сил — «положил восемь лет труда».

Еще в тридцать три года он имел в своем багаже всего-то пять классов, а вступив в партию в 1960 году, решил учиться, закончил школу, на этом не остановился — пошел в строительный техникум.

Четыре раза в неделю Анатолий Степанович выезжал на работу в половине седьмого, садился в автобус с тетрадками и книгами в портфеле, всегда в хорошо выглаженном костюме, в белой рубашке с галстуком, а домой возвращался только к одиннадцати вечера после лекций в техникуме.

От Семеновского метро, точнее, от Кирпичной улицы он однажды летом ездил на 32‑м троллейбусе до 8‑й Сокольнической, а там — пешочком до центрального входа в парк мимо стоянки автобусов к бывшему зданию открытого Сокольнического катка и тренировочного ледяного поля для спартаковских хоккеистов.

Увидев Анатолия Степановича на этой аллее с портфелем в руках, его внушительную спокойную походку, вряд ли можно было подумать, что человек идет не в институт, не в учреждение. А между тем, миновав проходную, он снимал в раздевалке костюм, прятал портфель с учебниками по технологии и организации производства, надевал грубые рабочие ботинки, шерстяную шапочку под каску, зеленые штаны и куртку с овальной министерской эмблемой на рукаве, изображающей балку и подъемный кран. И не спеша выходил на пыльную, заваленную грудами железа и бетона строительную площадку.

Именно так восемь лет начинался для него день труда и учебы, день долгий, насыщенный и нелегкий, требовавший энергии и желания, которых у Анатолия Степановича хватало.

Впервые я увидел Коновалова в Сокольниках. Стоял очень жаркий августовский день. В парке вблизи киосков с прохладительными напитками, в аллеях, около бассейнов жара еще как-то смягчалась тенью, ветерком, разносящим водяную пыль от фонтанов. А на стройке воздух был наполнен густой и едкой пылью. Металл накалялся, и соседство зеленого массива еще больше подчеркивало хаотичность стройки, когда кругом ямы и траншеи и груды бетонных и стальных заготовок.

Каток в Сокольниках! Вначале эта стройка меня разочаровала. Подумаешь — каток! Но выбора не было. Коновалов этим летом работал именно здесь. А потом я увидел спортивную арену средних размеров с трибунами для любителей фигурного катания и хоккея и представил себе, что здесь после реконструкции вырастет здание не менее объемное и красивое, чем Дворец спорта в Лужниках.

И пишу-то ведь я не о сооружениях, а о людях, и сам очерк — о рабочей жизни. Масштабность же характеров вовсе не совпадает с размерами стройки — интересный, цельный и значительный человек проявит себя в любом порученном ему деле.

В тот день в Сокольниках Анатолий Степанович устанавливал первую колонну. Он стоял на крыше старого здания и сам резал автогенной струей решетку между лепными башенками, украшавшими ранее фасад катка. Потом помахал рукавицей крановщику, подхватил в воздухе трос, обмотал его вокруг башенки, снова сделал знак машинисту, и тот сбросил башню вниз.

И пока Коновалов стоял там, на крыше здания, около его плеча чуть покачивалась огромная стальная колонна, поднятая в воздух одним краном и искусно поддерживаемая в состоянии равновесия другим.

Анатолий Степанович спустился на землю и вместе с другими монтажниками стал подрезать прутья фермы, немного великоватые для анкерного основания.

— Это брачок Мосстроя‑16, видите! — он показал мне на плохо залитое цементом анкерное гнездо, внутри которого плескалась вода. — Дополнительная нам работа — подрезать. И отнимает время.

Я сочувственно кивнул.

— А вечером в вечерней газете видели?

— Что?

— Критика была насчет задержки сроков. Это строителей критикуют, не нас. Мы только начинаем. — Чувствовалось, что Коновалову не хочется брать на себя чужие грехи.

Еще тогда я обратил внимание, что Коновалов-бригадир много делает сам — и режет металл, и подваривает, и даже как такелажник набрасывает тросы. И все у него выходило ловко, умело, что естественно для человека с таким опытом. Но Анатолий Степанович работал за сварщика, за автогенщика еще и с явной охотой, с очевидным удовольствием. Он не подсчитывал для себя ту меру непосредственного труда, которая для него — бригадира — могла быть уменьшена. По сути дела, тогда на площадке всем строительным парадом командовал он один.

— Вот поставлю колонну, — сказал он мне, — потом слеплю обвязку из балочек. А завтра — вторую, третью. Трубчатые колонны начну ставить. Поведу монтаж быстро, под напряжением. А когда подниму этот стадиончик — красивая получится штука.

И это твердое, командирское «поведу», «слепил», «поставил» — звучало не напыщенно, а лишь как привычная осознанность всей величины ответственности бригадира за точность расчета. Он долго в этот день возился с теодолитом, выверяя до миллиметра все вертикали и горизонтали. Чуть-чуть ошибешься в установке колонн — и балки перекрытия наверху не сойдутся, провалятся вниз.

Здесь же по площадке ходил молодой мастер, несколько месяцев назад закончивший институт. Его белая рубаха выделялась ярким пятном среди зеленоватых курток монтажников. Он должен был следить за правильностью монтажа. Но свежеиспеченный мастер, естественно, сам учился у Коновалова.

В августе и сентябре я приходил в Сокольники каждую неделю. Я сам готовился когда-то стать строителем и кое-что помнил из курса строительной механики и сопромата. Меня зрительно и эмоционально привлекла лепка стального каркаса, динамика стройки, таящая в себе притягательную силу.

Бригада работала с восьми до полуденного перерыва на обед, и Коновалов с ребятами частенько шел в парк, в кафе.

— Дороговато, но приятно там, — говорил он мне. — Вообще в Сокольники езжу на работу с удовольствием. И близко. Только два часа трачу на дорогу в оба конца. А то, бывает, и три-четыре уходит. А время для меня — все!

— Учеба?

— Она. Ведь сколько лет и спать-то приходилось три-четыре часа, ну пять, за ночь. Сейчас техникум кончаю — уже легче. И то, если нет лекций, придешь после работы в семь, поешь, умоешься и начнешь чертить.

— А когда ложитесь?

— В двенадцать, иногда в час. Можно и мало спать, ничего. Я чувствую себя хорошо. Иногда даешь себе разрядку. В день монтажника.

— Есть такой?

Он усмехнулся, в глазах сверкнул веселый огонек.

— Есть. Два раза в месяц, в дни получек. Я хоть и небольшой, но начальник. А в бригаде разные люди. Иной молчит, молчит, таит что-то. А выпьет и скажет бригадиру, чем недоволен. Ребята меняются, уходят — приходят, сейчас многие мои монтажники уже сами бригадиры.

А ведь верно, человек у грохочущего железа молчалив. Да и некогда говорить: монтажники порою висят на фермах, как птицы на проводах, в разных концах и на разных высотах.

Уже при первом знакомстве с Коноваловым я задумался над тем, каков он, монтажник, передовой рабочий? Что в нем нового, что идет от традиций, что меняется к лучшему в профессиональном облике современного строителя?

Истина конкретна. И если вглядеться пристальнее в рабочие будни, хотя бы в последние стройки Анатолия Степановича, то увидишь, как всякий раз их своеобразие, уровень техники, темпы — все это по-своему формовало, «лепило» (выражение Коновалова) его профессиональное мастерство и нравственное отношение к труду, к жизни.

...В Москве тесно учреждениям среднего и малого масштаба. Это можно понять — столица.

Трест Стальмонтаж имеет десять управлений, восемь из них возводят заводы в Тольятти, Горьком, Туле, Уфе, Калинине, Новотроицке, Курске, Куйбышеве, два — уникальные сооружения в Москве. Трест республиканского значения.

Я не сразу заметил эту скромную вывеску «Стальмонтаж» в ряду других, покрупнее и поярче, на фасаде психоневрологического диспансера. Потом еще долго бродил под каменными арками, пока в недоумении не остановился перед дверью с пожухлой краской и надписью над нею: «Эпидемстанция». Тут же, еще более смущая меня, стояли в ряд белые санитарные машины.