Рабочий день Захара начинался на заре. Он выезжал до солнца, а возвращался на салдинский двор, когда стадо уже было дома. Всю землю Салдина на четыре едока он обрабатывал один, и только во время сева и жатвы Кондратий нанимал ему помощника. В этом же году Захару и на севе пришлось работать одному. Кондратий сказал, что в связи с ремонтом чески у него большие расходы — придется поднатужиться. Молодой, сильный Захар не боялся работы, а кормили его неплохо. Расчетливый Кондратий понимал, что сытая лошадь работает лучше.

Сегодня батрак вернулся с поля немного раньше обычного, отпряг лошадей, дал им корма и, вымыв у колодца руки, зашел в заднюю избу. Старуха Салдина собрала ему ужинать. Захар недолюбливал ее и про себя называл колдуньей. Впрочем, слава колдуньи за ней укрепилась давно. Она ворожила, лечила ребятишек и взрослых от любых болезней отваром разных трав и наговорной водой, вправляла вывихи и даже помогала девушкам и вдовушкам освобождаться от последствий «греха».

— От обеда у тебя не осталось хлеба? — подозрительно спросила она, выворачивая сумку Захара.

— Ну, где там, — недовольно буркнул тот.

— Ты что так рано? — крикнул из передней Кондратий, заслышав голос Захара.

— Кончил клин за сухим долом, к лесу ехать семян не хватило.

— Кончил?! Тогда завтра и у леса кончишь. А я-то рассчитывал еще дня на два. Это хорошо. — Немного помолчав, он пожаловался: — А я вот все валяюсь. Господи, когда же встану?

Занятый ужином, Захар ничего не ответил. По избе, точно гусыня, ходила вперевалку старуха. Ей было очень жарко. Не стесняясь Захара, она была в одной рубашке, подпоясанной узенькой ленточкой. Все ее тело, когда она ступала босыми ногами по крашеному полу, тряслось, словно студень в чашке. Сегодня Захару она казалась особенно противной, он ел, сидя боком, чтобы не смотреть на нее.

— Еще добавить аль хватит? — спросила она, когда Захар закончил вторую миску щей.

— Хватит. Давай, что там у тебя еще.

Она поставила перед ним миску с гречневой кашей и кислого молока.

Во дворе залаяла собака, через минуту в дверях показался младший племянник Захара, шестилетний Мишка. Он громко шмыгнул носом и сказал:

— Дядя Захар, айда, тебя тятька зовет.

— Что у тебя, как и у отца, штаны-то не держатся? — заметила старуха.

— Не знаю, — ответил тот, исподлобья поглядывая на стол.

— Иди со мной кашу есть, — позвал его Захар и отдал ему свою ложку.

Мальчик ел с жадностью, словно боясь, что у него отнимут кашу.

Когда он облизал обе чашки и они встали из-за стола, старуха закачала головой, подумав: «Ничего себе, сам с ноготок, а ест за взрослого».

— Пойдем, а то тятька ждет, — сказал мальчик Захару.

Во дворе им навстречу попалась Надя. Мимоходом она еле слышно бросила: «Камчадал!» Мишка таинственно взглянул на Захара и сказал полушепотом:

— Ты, дядя, подожди меня за калиткой, я сейчас…

Он быстро вернулся во двор. Захар, ничего не подозревая, вышел за ворота. Вдруг со двора донеслись крики, плач Нади и неистовый лай рвущейся с цепи собаки. В ту же минуту из калитки выскочил Мишка с довольным, раскрасневшимся от возбуждения лицом.

— Ты чего?! — спросил его Захар.

— Пускай она в другой раз не дразнится, — ответил мальчик, отскочив в сторону, чтобы не попасть под руку дяде.

К плачу Нади во дворе присоединился резкий голос старухи, и Захар зашагал быстрее, чтобы не слышать ее.

— Больше не придешь сюда, драчун ты этакий! — погрозил он племяннику.

Но тот шмыгнул носом и, поддерживая штанишки, подпрыгивая, побежал впереди, время от времени оглядываясь.

Только что прошло стадо, и на улице столбом стояла пыль. Захар свернул в первый проулок и пошел задами: так было ближе и не пыльно. Тропинка за огородами привела Захара к пустырю. Здесь она круто сворачивала вниз, к речке. На этом пустыре, у этих отлогих берегов, где Вишкалей вьется между кустарниками ольхи и ивняка, прошло безрадостное, голодное детство Захара. Ни единого светлого дня, ни особенно радостного события того времени не помнит Захар. Вечные вздохи матери, повседневные жалобы старших братьев — вот что баюкало его, когда он, набегавшись по берегу этой речушки, свертывался калачиком на полатях и полуголодный засыпал, чтобы завтра встретить то же самое. И так было каждый день. Но все же чем-то близким, родным веяло от этого пустыря, от ольховых кустов, от ракитника, которые, казалось, нисколько не изменились за десять-пятнадцать лет. Может быть, они всегда были такими и такими останутся, окружая чье-нибудь такое же детство. Захар свернул с тропинки, пошел наискосок, прямо по бурьяну, который уже успел за весну подняться довольно высоко.

Братья были дома. Степан сидел у стола и, размахивая руками, что-то с жаром рассказывал Пахому. Тот слушал, скривив губы в легкую усмешку. Захар догадался, что Степан, как всегда, о чем-нибудь мечтал вслух. Здесь же был и Иван Воробей, видимо зашедший с Пахомом. Он сидел поодаль и ковырял свой изношенный лапоть; одна нога у него была разута. Жена Степана, маленькая неопрятная женщина, терла перед печкой картофель. Старуха-мать, как обычно, лежала на печи, свесив маленькую седую голову, и, видимо, тоже прислушивалась к разговору сыновей. С приходом Захара Степан умолк и, положив на стол руки, посмотрел на брата.

— Ты уже здесь, камчадал, — сказал Захар Мишке, успевшему прибежать домой.

— А я бегом шел, — ответил тот, прячась за мать.

— Ай что-нибудь опять натворил? — спросил Степан.

— Салдинову дочку побил. Спасибо скажи — не попался под руку толстой бабке, она бы потаскала тебя за вихры-то, — сказал Захар, подсаживаясь к Степану.

— Правильно, племянничек! — отозвался Пахом. — Бей их, кулацкую отродью!

— Пускай не дразнится, — сказал Мишка, ободренный словами старшего дяди.

— Учи, учи, он и без тебя кому-нибудь башку свернет. Вот я его теркой огрею.

Но Мишка ловко увернулся от матери и быстро полез к бабке на печь.

Старушка, не расслышав, за что ругают внука, привлекла Мишку к себе и, поглаживая его вихрастую голову, нежно нашептывала:

— Обижают тебя, маленького, а ты около меня сиди, я тебя никому не дам в обиду…

— Ну вот, — заговорил Степан, повернувшись к Захару. — Мы тут насчет сева толкуем…

— Люди уже кончают сеять, а вы все еще толкуете, — сказал Захар.

— Это кто же кончает? — немного обидевшись, сказал Степан.

— Салдин, например, с Платоновым, — сквозь зубы процедил Пахом, крутя новую цигарку.

— Хорошо им: у них лошади и работники. А здесь из-за одних семян сколько крови попорчено, — проговорил Степан и немного погодя добавил: — Ничего, и мы кончим, только бы погода стояла. Я тебя поэтому и позвал. Нельзя ли у Салдина попросить лошадей? Отработаешь за них… Мы бы ден за пять парой-то вывернулись.

Степан смотрел на Захара, ожидая от него ответа. Пахом и Иван ушли ужинать.

— Ты что же молчишь? — спросил Степан. — Думаешь откажет?

— Отказать-то, может, он и не откажет, но сдерет с тебя три шкуры или заставит отрабатывать все лето, — сказал Захар. — Поговорил бы ты с кем-нибудь другим, е Сергеем Андреевичем например: у него хорошая лошадь.

— Нет, с Сергеем Андреевичем ничего не выйдет.

— И с семенами-то, пожалуй, не скоро посеешь. Смотри, какая сухота, — заметила Матрена, улучив паузу в разговоре мужиков.

Она кончила тереть картофель, постукала теркой о край широкого низенького корытца и стала промывать крахмал. В избушке уже совсем стемнело. Матрена работала ощупью. С улицы вошел пасынок Степана, десятилетний Митька. Он стал просить у матери есть.

— Нечего мне тебе дать, милый, — ответила она. — Потерпи как-нибудь, утром я вам с Мишкой крахмальных лепешек напеку.

— Иди сюда, — позвал его Захар, вытаскивая из кармана ломоть хлеба. — Пришлось для тебя разорить Салдина на один кусок.

Митька схватил, ломоть и торопливо стал жевать.

— Ты и Мишке отломи немного, — сказала мать.